— Сесилия, министерство внутренних дел не место для леди, — не обращая внимания на ее вопрос, сказал Уолрейфен. — Не может ли ваш муж держать вас на Керзон-стрит, где вам и положено быть?

— О, как ты строг, Джайлз! — снова рассмеялась Сесилия. — Я просто не могла этого пропустить. Пиль никогда бы не смог протолкнуть этот закон через парламент без твоего влияния и упорной работы Макса. Все так говорят.

Уолрейфену ничего не оставалось, как промолчать, Сесилия тоже замолчала, и вскоре они впятером, заняв места на охраняемой трибуне для зрителей, приветствовали взмахами рук вновь созданную столичную полицию, проходившую парадом в новой униформе. В развевающихся плащах и башнеобразных фуражках полицейские представляли собой незабываемое зрелище. Скучные речи быстро кончились, новые офицеры принесли присягу, и приветственные аплодисменты смолкли. Сесилия снова подставила щеку, и Уолрейфен послушно поцеловал ее, а потом он и Макс, отказавшись от предложения Делакорта вернуться в Мейфэр в его экипаже, пешком зашагали по Аппер-Гилфорд-стрит.

— Она редкая женщина, не правда ли? — спросил Макс, когда Сесилия помахала им вслед.

Некоторое время Уолрейфен хранил молчание, потому что Сесилия была не просто редкой, а несравненной женщиной.

— Если мы заговорили о редких женщинах, — в конце концов, отозвался он, — то где твоя жена?

— Дома в Глостершире, — немного недовольно ответил Макс. — У нее вскоре появится на свет новая племянница или племянник — возможно, и то, и другое.

— А как ты, дружище? Ты поедешь к ней? Город скоро опустеет — охотничий сезон, ты знаешь.

— Наверное, поеду. — Макс прошел мимо подбежавшего к ним на Рассел-сквер мальчика-газетчика. — Обычно мы проводили зиму в Каталонии, но с появлением младенца... Нет.

— Ты мог бы остаться в городе с Пилем, — предложил Уолрейфен.

— Пиль, возможно, тоже поедет домой, — покачал головой Макс. — Его отец при смерти.

— О! И полагаю, скоро он станет сэром Робертом? Титул взамен любимого отца. Он, наверное, посчитает это не слишком большой удачей.

— Ты чувствовал то же, когда умер твой отец? — Макс с любопытством посмотрел на друга.

— Смерть моего отца ошеломила и меня, и Сесилию, — после долгого молчания ответил Уолрейфен, глядя на просторную площадь. — У него было великолепное здоровье.

— Мой друг, не думаю, что ты ответил на мой вопрос.

— Ты что, всегда остаешься полицейским инспектором? — хмуро посмотрел на него Уолрейфен. — Нет, Макс, я ничего не чувствовал, когда умер отец. Мы с ним были далеки друг от друга, с юности, и, несмотря на усилия Сесилии снова сблизить нас, мы с ней мало говорили о его смерти. И не могу сказать, что был огорчен, узнав, что его не стало. Из-за этого ты хуже думаешь обо мне?

— Нет, Джайлз, — тихо сказал Макс и, к удивлению Уолрейфена, нежно похлопал его по спине. — Я никогда не думаю о тебе плохо. Но я считаю, тебе не стоит оставаться здесь, в городе, одному. А ты ведь собираешься поступить именно так, да?

На мгновение Джайлз задумался над его словами, но, по правде говоря, ему некуда было ехать. О, Сесилия уже приглашала его в имение Делакорта в Дербишире, но ему казалось не по-джентльменски воспользоваться гостеприимством человека, если в действительности ему была нужна его жена. Конечно, он всегда мог поехать в Глостершир к Максу и Кэтрин и провести сезон охоты у них в имении — Уолрейфен чувствовал, что Макс готов пригласить его. Но тепло и оживление, царившие в разросшейся семье Кэтрин, всегда вызывали у него чувство необъяснимой неловкости, как будто он вмешивался во что-то, чему не мог даже подобрать названия. Значит, оставался только Кардоу с его воспоминаниями.

— Я очень занят, Макс, — наконец ответил Уолрейфен. — Так много нужно сделать до возобновления работы парламента. Существует теневая поддержка этой новой ассоциации радикальных реформ, и Пиль не напрасно обеспокоен. Равенство — прекрасная идея, и я в принципе поддерживаю ее, но все может выйти из-под контроля.

— Мой отец когда-то поддерживал радикальное движение, — предупреждающе сказал Макс, пристально глядя на Уолрейфена, — и все, что он получил, — это пулю в голову благодаря любезности Наполеона. Так что, Джайлз, будь осторожен в том, что ты делаешь, иначе скоро твои благородные принципы приведут к тому, что и ты получишь пулю. А я окажусь в дурацком положении, когда мне придется разбираться в том, кто это сделал — виги, тред-юнионы, сборище радикалов или твоя собственная треклятая партия.

— Но, Макс, кто-то же должен беспокоиться о будущем Англии, — пожал плечами Джайлз. — Это работа моей жизни.

— О, мой друг, — тихо усмехнулся Макс, — в жизни существует не только работа, этот урок я наконец-то постиг. Есть одна идея, старина, — полушутливо добавил он. — Найди себе жену. Я советую это сделать, ведь, кроме всего прочего, тебе нужен наследник. Только не Элиас, умоляю тебя!

— О, у меня есть пара дальних родственниц где-то в... не знаю где. Возможно, в Пенсильвании? Одна из них вернется, если наследство окажется денежным. Американцы корыстолюбивы до мозга костей.

— Но разве здесь, в Сомерсете, для тебя не осталось пухленькой хорошенькой деревенской девушки? — рассмеялся Макс. — А, кроме того, тебе нужно поехать домой и поставить эту дерзкую экономку на место.

— Миссис Монтфорд? — Уолрейфен тоже рассмеялся. — Я с удовольствием задушил бы ее.

— Скажи мне, Джайлз, — Макс остановился и с любопытством взглянул на друга, — твоя миссис Монтфорд молодая или старая? Или нечто среднее?

— Довольно молодая, полагаю, — равнодушно пожал плечами Уолрейфен. — Они всегда такие.

— Что ты хочешь этим сказать?

— Их нанимает дядя Элиас, так что, по-твоему, я хочу сказать?

— Ах, значит, у нее есть еще обязанности, кроме ведения хозяйства?

— Ну, — неохотно признался Уолрейфен, — в давние времена так бывало, но мой дядя уже немолод. Однако я слышал, что он и миссис Монтфорд часто и ожесточенно ссорятся.

— Да? И от кого же ты слышал? — поинтересовался Макс.

— От Певзнера, дворецкого. Думаю, миссис Монтфорд во все сует свой нос. Но так как дядя Элиас никогда мне не жаловался, можно только предполагать, что между ними что-то есть. Мой дядя не склонен к филантропии.

Некоторое время они молча шли по Беркли-сквер, а потом Макс снова заговорил:

— Как сегодня твоя нога, Джайлз? Мне кажется, ты немного хромаешь.

— Ты не отвечаешь за мою ногу, — проворчал Уолрейфен; на сегодняшний день ему было довольно Макса и его рассуждений. — Пойдем и давай перестанем говорить об этой давней ерунде.

Макс посмотрел на него, словно не понимая, о какой такой ерунде говорит Уолрейфен. О ноге? Об отце? О Кардоу? Ах, вариантов так много — и ни одного приятного! Но, будучи хорошим другом, Макс ничего не стал говорить.

Глава 2,

в которой заключается очень нехорошая сделка

Уже давно западная башня замка Кардоу была запретным местом для прислуги. Эта сырая мрачная башня была завалена сломанной мебелью, и никто не осмеливался входить туда. Северная же башня, смотревшая через залив на Уэльс, — совсем другое дело. На ее верхнем этаже даже сохранилось весьма ценное имущество Кардоу, может быть, потому, что слуги и жители деревни издавна считали, что в замке обитают призраки.

В начале семнадцатого столетия жена третьего графа бросилась из окна пятого этажа и разбила себе голову — браки в Кардоу имели обыкновение заканчиваться трагически. С тех пор немало слуг, которые с вытаращенными глазами нетвердой походкой поднимались на холм после вечера, проведенного в «Королевской гавани», видели призрак леди Уолрейфен, прогуливающийся по парапету.

Осторожно открыв дверь, Обри высоко подняла фонарь и осветила им чердак. Свет отразился от огромной круглой каменной рамы и немного ярче от зеркального окна, вставленного в нее, но призраков Обри не увидела.

— О-о Боже! — прошептала Бетси, когда пламя неровно задрожало. — Думаете, здесь есть летучие мыши, миссис Монтфорд?

— Я бы не удивилась. — Прогнав от себя внезапно возникшее дурное предчувствие, Обри обошла кругом. — А кроме того, обычные мыши и пауки.

— О-о, но летучие мыши, мэм!.. — Голос у Бетси дрожал. — Говорят, летучие мыши высасывают из человека кровь, а мне хотелось бы сохранить свою.

— Летучие мыши не пьют кровь. — Обри старалась держаться храбрее, чем чувствовала себя, и уже начала жалеть, что они не остались внизу, где их кровь могла теплым потоком спокойно струиться по жилам. — Мне нужны эти портреты, если они здесь наверху, Бетси. Сколько их, вы сказали?

— Полагаю, полдюжины или больше, мэм, — ответила служанка, оттолкнув с дороги старую детскую коляску и напугав этим запищавшую в темноте мышь. — Но мы их не унесем, они все очень большие.

Веником, который Обри принесла с собой по винтовой лестнице башни, она смахнула завесу паутины, и словно по волшебству появился огромный портрет, по высоте больше ее роста.

— Святые небеса! — прошептала она. — Не хотите взглянуть?

— О, благодарю! — шепотом ответила Бетси. — Думаете, это та, что бросилась из окна?

Нет, это была не она. На этой леди было свободное платье, модное всего каких-нибудь сто лет назад.

— Скорее всего, это прабабушка майора. — Обри повесила фонарь на гвоздь, торчавший из каменной кладки. — Помогите мне отодвинуть его в сторону.

Они вдвоем с трудом отодвинули портрет, а за ним оказался другой, еще больше и величественнее. Но время его создания, к сожалению, трудно было определить, так как молодая леди, изображенная на нем, была в маскарадном костюме — в греческой тоге и с венком на голове.

— Вот ее я знаю, — уверенно сказала Бетси. — Это ее сиятельство, которая прыгнула с галереи и сломала себе шею. Портрет висел в холле, когда я нанялась сюда посудомойкой.

— Прыгнула? — ужаснулась Обри.

— Ну, — пожала плечами Бетси, — кто говорит, что прыгнула, а кто — что упала. Она была матерью нынешнего лорда, тогда он был еще подростком. С ним творилось что-то ужасное, и все эти разговоры о самоубийстве... А церковь подняла страшный шум, так что старому лорду пришлось успокоить ее, построив новый дом для приходского священника.

— Какой ужас!

— О, на этой семье лежит черная печать. Люди говорят, замок Кардоу проклят, и ни одна молодая жена никогда не будет здесь счастлива.

— Что ж, несчастная леди должна вернуться к своему прежнему сиянию в холле, — отрывисто сказала Обри. — Давайте отодвинем портрет, чтобы лакеи унесли его отсюда.

— А что, мэм, если его сиятельство не захочет, чтобы эти картины снова повесили? — Бетси с явной неохотой, ворча, потянула портрет. — Ведь кто-то же отнес их сюда, не так ли? Кроме того, эти голубые с золотом гобелены целый век провисели в большом зале.

— Разве кто-то сказал, что не хочет их видеть? — Обри с некоторым раздражением подняла брови.

— Мне кажется, я так слышала, мэм, но не могу вспомнить, кто это говорил, — пожала плечами Бетси, отряхивая руки от пыли.

— Хорошо, но эти гобелены обтрепались и запачкались, их нужно привести в порядок, — настаивала на своем Обри. — Не можем же мы смотреть на голые каменные стены.

Бетси это, по-видимому, не очень волновало, но внезапно, когда они отодвинули в сторону картину, ее лицо осветилось радостью. В глубине прятался еще один портрет, на котором была изображена очень молодая леди с почти такими же рыжими волосами, как у Обри.

— О-о, мэм, взгляните! Это последняя леди Уолрейфен!

Открыв рот, Обри смотрела на удивительно современный портрет. У молодой женщины были хорошенькое круглое лицо и изумительные голубые глаза, которые, казалось, смеялись, глядя на художника. Она была пышной, можно сказать, полной и носила почти вышедшее из моды платье с высокой талией.

— Хм, не представляла себе... — с запинкой заговорила Обри, чувствуя непонятное замешательство. — Я хочу сказать, никто никогда не говорил, что его сиятельство женат... или был женат.

— Нет, мэм, не нынешний лорд Уолрейфен, — усмехнувшись, обернулась к ней Бетси. — Это его бывшая мачеха, леди Сесилия Маркэм-Сэндс. Портрет написан в Лондоне незадолго до того, как она обвенчалась со старшим братом майора Лоримера.

— Святые небеса! Сколько же лет ему было? — изумилась Обри.

— О, вероятно, пятьдесят, — прищурившись, ответила Бетси. — Но она, видимо, была по-настоящему влюблена в него. Брак был удачным, потому что она оказалась единственной леди Уолрейфен, которая не умерла в Кардоу.

— А г-где она умерла?

— О Боже, мэм, она вовсе не умерла! — громко расхохоталась Бетси. — Она похоронила графа вскоре после свадьбы, а потом вышла замуж и стала леди Делакорт. Теперь она занимается благотворительностью для бедных, устраивает необыкновенные балы и тому подобные светские развлечения.

Обри была ошеломлена. За те два года, что она прожила и Кардоу, Обри ничего этого не слышала, и определенно эта леди не оставила в доме никаких следов своего пребывания.

— У них... у них не было детей?

— Я не думаю, что они могли иметь детей, — после некоторого колебания, понизив голос, сообщила Бетси. — Вы помните Мэдди, которая раньше была старшей прачкой? Она всегда говорила, что старый лорд не пропускал ни одной юбки. Однако перед тем как снова жениться, он поймал Мэдди в прачечной, но ничего не смог сделать — вы понимаете, о чем я говорю.

— Не распускайте сплетни о семье, Бетси, — строго сказала Обри, чувствуя, что ее лицо заливает густая краска, — это непристойно.

— Во всяком случае, — лишь на мгновение опустив голову, продолжила Бетси, — эта леди Уолрейфен приезжала сюда всего три-четыре раза. Но, мэм, она была очаровательна! — Бетси снова посмотрела на рыжеволосую женщину. — Она ничего из себя не строила, вы понимаете, что я имею в виду. Однажды на Рождество она привезла нам всем подарки и помогла миссис Дженкс собрать корзины с угощением для арендаторов. Однако старый граф мало заботился о Кардоу.

— И его сын, очевидно, тоже. — Обри все еще была сердита на то, что лорд Уолрейфен не обращал внимания на ее письма о разрушающейся западной башне.

— Давайте отнесем его вниз, мэм. — Бетси просительно посмотрела на Обри. — Она красивая, а кроме того, портрет раньше висел в большом зале, над южным камином. А тот большой старый щит с отвратительной вороной можно перевесить в галерею.

— Я уверена, что это ворон, а не ворона, Бетси, — мягко поправила ее Обри. — И могу сказать, что не вижу ничего плохого в том...

Страшный грохот не дал ей закончить фразу. Раздался низкий нечеловеческий вой, как будто у них под ногами разверзлась могила, плиты пола задрожали, Бетси закричала, пламя фонаря дико заплясало. Боже правый! Что это — землетрясение? Лавина? В Сомерсете?

Внизу во дворе поднялся крик.

— Бегите! — кричал кто-то из лакеев. — Боже мой, бегите!

И внезапно Обри все поняла; в следующее мгновение она уже стремглав неслась сквозь темноту, позабыв о привидениях и фонарях. Выбежав на лестничную площадку, она вслепую ухватилась за веревочный поручень, изо всех сил стараясь удержаться и не полететь кувырком, пока ноги несли ее вниз по полукруглым крутым ступенькам.

— О Иисус, Мария и Иосиф! — молилась Бетси, следуя позади нее. — Должно быть, кто-то умер!

Сдерживая крик, Обри продолжала бежать; через два пролета перед ней оказалась толстая дубовая дверь, ведущая на подвесную галерею, и Обри в отчаянии схватилась за засов.

— О Господи, о Господи! — повторяла Бетси, пытаясь помочь ей.

Вой затих, но где-то плакал ребенок, и лакей продолжал кричать. Ржавый засов поддался, придавив Обри большой палец, и, оказавшись снаружи, она, позабыв обо всем, устремилась вдоль ограждения, слыша, что Бетси не отстает от нее, и увидела груду камней, рассыпавшихся по крепостной стене, и покачивающуюся половину западной башни, похожую на кровавую рану, — разрушение уничтожило тридцать футов парапета. Через двор бежали мужчины, и Обри с Бетси тоже побежали.

— Назад, миссис Монтфорд, назад! — закричал Певзнер, когда они как раз достигли разрушенного парапета. — Она вся сейчас упадет!

Но в этот момент Обри заглянула за край ограждения. «Боже, о Боже!..» Она прижала ладонь ко рту, увидев среди обломков, усыпавших расположенный внизу цветник, клочок белой ткани, разбросанные школьные учебники и маленькую, тянущуюся к небу ручонку.

— Айан! — в страхе закричала она. — Айан! Айан!

Обри почувствовала, как Бетси обхватила ее за талию и тянет назад от края, и на мгновение воспротивилась ей, а затем, инстинктивно оттолкнув Бетси, побежала обратно к северной башне с единственной мыслью: «Нужно спуститься вниз, нужно добраться до Айана».

Что было после этого, Обри плохо помнила, но каким-то образом они вернулись назад вдоль высокого ограждения и по уцелевшим ступенькам спустились в парк. Обри помнила, как бежала по дорожкам к цветнику, отталкивая от лица ветви деревьев, а потом в слезах опустилась на колени у камней, но два садовника оказались там раньше ее.

Певзнер издали продолжал кричать им, чтобы они уходили, что остаток башни падает, но Обри не обращала на пего внимания. Садовники продолжали отодвигать камни, и затем один из них, Дженкс, просунул руку под грудь Айана.

— Он дышит! — воскликнул Дженкс, вытаскивая ребенка из-под обломков.

— Бежим, миссис Монтфорд! — Второй садовник схватил Обри за руку. — Бежим!

Она услышала, как у нее за спиной застучал еще один камень, скатываясь с парапета, но из страха за Айана не могла пошевелиться, однако, сильно хлопнув Обри по спине, Бетси заставила ее двигаться. В ту же секунду снова раздался гул, и обломки камней, бревна и доски — все, что оставалось от западной башни, — обрушились позади них. Они отнесли Айана в дом, и Бетси, быстро пройдя в кухню, послала мальчика-слугу за доктором Креншоу.

Айана отнесли в его комнату, находившуюся рядом со спальней Обри и отделенную от нее только гостиной, и положили на кровать.

— Мама, — едва слышно прошептал Айан, подняв веки, — мама, майор... гулял. Обвал. Камни... камни посыпались вниз.

Плача, Обри нежно приложила руку к покрытому пылью лбу Айана и сказала, чтобы он лежал спокойно. Стоявший по другую сторону узкой кровати Дженкс, старший садовник, поймал ее взгляд и покачал головой.

— Пьян, — беззвучно, одними губами произнес он и кивком головы указал на второго садовника. — Фелпс оттащил его. Майор потерял сознание, мэм, но почти не пострадал.

Зажмурившись, Обри подумала о лорде Уолрейфене, о его жестокости и пренебрежении ко всему, о его вопиющей безответственности. «Это его вина!» — сказала себе Обри. О Боже, она привезла сюда Айана, чтобы обеспечить ему безопасность, а теперь из-за беззаботности одного человека ребенок чуть не погиб!

Открыв глаза, Обри смотрела прямо на Дженкса, не видя его.

— Бог свидетель, он зашел уже слишком далеко, — прошептала она медленно, мрачно и твердо. — На этот раз я убью его.

Креншоу закончил свою работу при свечах. У Айана были сломаны два ребра и палец, сильно вывихнута левая лодыжка, а на голову пришлось наложить шесть швов. Под молитвы Обри доктор произносил такие слова, как «травма» и «контузия», и она старательно пыталась воспринять их, понять, о чем ее спрашивают, и удержать слезы.

По словам садовников, Айан бежал вверх по холму, возвращаясь из деревенской школы, когда увидел Лоримера, который нетвердой походкой шел через парк. Возле западной башни майор споткнулся — или потерял сознание, а затем вниз посыпались камни, сначала всего несколько. Садовники в ужасе увидели, как маленький мальчик бросился в эту мешанину. Слава Богу, опорные столбы парапета приняли на себя натиск обвала, но Айан покалечился, сильно покалечился.