— Адам… — Голос предательски срывается и едва слышен.

Внук широко улыбается, и Эллис видит ямочки на щеках того, кто едва не загубил собственную жизнь, но сумел вернуться на путь истинный, осознав, что совершил ошибку.

На Эллиса нападает приступ кашля, и он прикрывает рот носовым платком.

— Прости меня. Похоже, я глубоко ошибся. Я приехал, чтобы попросить тебя об одолжении. Но теперь понимаю, что действовал неразумно, поддавшись порыву.

Эллис пытается успокоиться. Опять боль в груди, будь она проклята! Он садится в стоящее рядом видавшее виды кресло. Тело с благодарностью опускается на мягкое сиденье, словно вставший на якорь корабль. Адам подходит к нему.

— Давай принесу тебе что-нибудь выпить.

Однако Эллис ему не дает. Он хватает внука за руку и не отпускает.

— Поверь, я пытался… Хотел с тобой пообщаться. Но ты не отвечал на звонки, и я решил не надоедать. Мне стоило быть настойчивей, поддержать тебя. Я каждый день о тебе думал. — На глаза Эллиса снова наворачиваются слезы, впрочем, его мало это волнует. И с каких это пор он стал таким чувствительным? Из-за рака? Из-за того, что снова увидел Адама? Из-за своего портрета на стене? — Я считал, что отчасти виноват в том, что с тобой случилось. Владелец известной компании, постоянно в центре внимания, кругом папарацци… Тебе, должно быть, нелегко пришлось. Давление оказалось чрезмерным. В детстве ты ненавидел шумиху. Похоже, именно я взвалил на тебя непосильный груз…

Адам сжимает руку деда.

— Ты ни в чем не виноват. Это я не справился. Жил на полную катушку, был слишком беспечен. Я всегда любил лишь две вещи: живопись и одиночество. Но пошел против своей натуры и решил стать другим человеком, чтобы вписаться в окружавший меня яркий и безумный мир. И в результате все пошло прахом. Я видел, что ты звонил, получал сообщения от тебя и от бабушки. Но мне нужно было побыть одному, прийти в себя и привести мысли в порядок. — Адам слегка похлопывает Эллиса по сгорбленной спине. — Хотя я рад, что ты тут. — С едва заметной улыбкой он делает жест в сторону кухни. — Хотел бы я угостить тебя «Кровавой Мэри», ты так любишь этот коктейль. Вот только у меня лишь сок.

— Сок меня вполне устроит. Я больше не пью. Я ведь неспроста приехал, хотел тебе кое-что рассказать. — Эллису тяжело дышать, но он справляется с собой. — Я слишком много пил. Пристрастие к алкоголю превратилось в проблему. Конечно, все держалось в секрете.

«Которых в моей жизни как-то многовато», — думает Эллис, подается назад, и спинка кресла неожиданно откидывается. Они смеются, затем лицо модельера вновь становится серьезным.

— Пока ты проходил реабилитацию, я был занят тем же самым. Решил: раз уж ты смог, то и мне пора обратиться за помощью. Записался на шестинедельную программу, которая проходила за пределами Чикаго. Об этом знала только бабушка. Вместе со мной в центре находились и другие известные люди — наверное, нас можно назвать страдающими зависимостью знаменитостями. — Эллис выдавливает подобие улыбки. — Я всего три года как не пью.

Адам, явно ошеломленный таким признанием, во все глаза смотрит на деда.

— Спасибо за откровенность. Понимаю, как тяжело об этом рассказывать.

Внук идет на кухню, наливает два стакана свежевыжатого апельсинового сока, возвращается и садится на диван напротив Эллиса. Мужчины молчат и не сводят друг с друга глаз. Наконец Адам произносит:

— Но причина твоего визита в другом, так?

— Верно. — Эллис качает головой. — Помнишь, ты нарисовал мне картину, когда тебе было лет десять? Ты уже тогда восхищался природой, был одержим торнадо и изобразил один из них. С женским лицом внутри воронки.

Адам улыбается.

— Да, помню.

— Я сохранил тот рисунок. Очень им дорожу. Напоминает мне о прошлом.

На Эллиса снова нападает приступ кашля.

— Ты нездоров. Что случилось?

— Я просто стар, — отмахивается Эллис. — Видишь ли, меня мучают кошмары. Раньше они мне снились раз в несколько месяцев, а теперь — каждый день. — Воспоминания уносят куда-то далеко, мысли рассыпаются на отдельные звенья. Ему так много хочется рассказать внуку, стольким поделиться. — Да, я, похоже, сдал. У меня не так много времени. Но я прожил интересную жизнь, даже, можно сказать, замечательную. Встретил бабушку, потом родилась твоя мать, другие наши дети, внуки…

«А еще у меня есть Генри», — думает Эллис, но вслух, конечно, не скажет.

— Я создал компанию «Аника Баум», мое наследие.

Адам ставит стакан с соком на стол.

— Позволь тебя прервать. Я не тот, кто тебе нужен. Я не стану управлять компанией, даже не проси.

Эллис улыбается.

— Я приехал не за этим. Мое дело продолжат твои сестры. Они уже в курсе всего, что у нас происходит. — Он смотрит в окно на живописный горный хребет. — Я никогда никому не рассказывал… — Эллис вспоминает свою беседу с Дэном Мэнсфилдом, состоявшуюся на прошлой неделе. — До этого момента. Как ты знаешь, я родился не в Америке.

Адам откидывается на спинку дивана.

— Знаю. Ты из Бельгии. Твои предки занимались бриллиантами.

— Чушь собачья. — Эллис чувствует, что начинает раздражаться. Он погряз во лжи. — Не было ни Бельгии, ни бриллиантов, ни семьи. Эту сказочку придумали для журналистов, а со временем я и сам начал в нее верить. Мое детство — если это вообще можно назвать детством — пришлось на военные годы. С восьми лет я большую часть времени провел под землей — в канализационных сетях и подвалах. Жил даже в большой дымовой трубе. Знаешь, я ведь наполовину еврей. Когда мне исполнилось тринадцать, я приехал в Америку. Меня воспитывали в интернатах, пока я не стал совершеннолетним и не пошел работать. Зато я отличался умом, сообразительностью и творческими способностями. А главное, мне было нечего терять. В США легко раскрутиться, подняться на вершину, сделать себе имя. А свое мрачное прошлое я скрываю…

Адам вздергивает брови — в точности как Ханна, когда ее что-то заинтересовывало. Эллис смотрит на влюбленных, изображенных на стене позади внука. Молодая и беззаботная парочка, у которой все впереди. Если бы жизнь действительно была такой. Эллис тяжело вздыхает.

— Моя мать была редкой красавицей. Родилась в маленьком городке неподалеку от Мюнхена, а когда стала подростком — переехала в Берлин. Она победила на конкурсе красоты, работала манекенщицей, а затем влюбилась в моего отца. Его звали Арно Баум. Еврей, банкир, был женат, имел детей. А мама — католичка, беззаботный представитель богемы. Родители полюбили друг друга, но в брак не вступили, хотя мама называла отца мужем, взяла его фамилию и дала ее мне.

«А вот семья Арно меня возненавидела». В памяти всплывает лицо девочки с золотыми косами, которое до сих пор периодически преследует Эллиса в кошмарах. Она подошла к нему, когда он играл в мяч в небольшом парке неподалеку от дома. «Ублюдок, Арно не твой отец, а мой!» — с искаженным от ярости лицом выкрикнула девочка, плюнула в Эллиса и его мать и убежала. Мальчик разрыдался, а мама его утешала: «Не слушай ни ее, ни кого-либо другого. Арно Баум — твой отец и всегда им будет».

— Тебе плохо? — участливо спрашивает Адам.

Мозг взрывается от множества воспоминаний, голос Эллиса дрожит.

— Мне было лет пять, когда в нашей квартире появился художник. Он хотел нарисовать маму. Эрнст Энгель.

— Тот самый Эрнст Энгель?

— Да, тот самый.

— И что было дальше? — В зеленых глазах Адама — они такого же цвета, как у матери, — плещется любопытство.

«Слишком много всего», — думает Эллис. Он смотрит не на внука, а куда-то в сторону, но не видит ни парочку влюбленных, ни горы. Он вообще выпал из настоящего. Эллис снова в прошлом. В просторной квартире матери, в слабо освещенной прихожей, стоит на коленях с кляпом во рту, а вокруг солдаты с пистолетами, направленными на Анику. Но он глядит лишь на Гельмута Гайслера и слышит только его резкий голос. Нацист орет на мать, а Эллис не в силах это прекратить.

— Ты позировала для этого урода и дегенерата, Эрнста Энгеля, правда? У меня есть доказательства — его картина, — кричал Гайслер, и Эллис видел его мелкие и острые зубы, придающие гитлеровцу сходство с белкой. — Ты спала с евреем, родила от него этого ублюдка, а потом позировала для художника, которого считают врагом государства. Точнее, считали — он уже мертв. А значит, и тебе, мисс Германия, подписан приговор. — Гайслер повернулся и наклонился к Эллису. — Хватит рыдать, маленький гаденыш. Твоя мать — шлюха и сейчас получит по заслугам.

Аника упала на колени и принялась умолять нациста, чтобы тот отпустил мальчика. Она лгала, что на самом деле отец ее сына — не Арно Баум, а чистокровный ариец. Эллис начал кричать, что хочет умереть вместе с мамой, но из-за кляпа никто не мог разобрать слов. Впрочем, Гайслер не собирался убивать Эллиса. Нацист хотел, чтобы мальчик стал свидетелем небывалого шоу, которое навсегда врезалось в память и до сих пор жгло его сознание. Солдаты заставили Анику раздеться до белья, а затем облачиться в туфли на каблуках и нарядное красное платье — цвета крови и позорной картины, как сказал Гайслер.