Она наклонила голову и заплакала снова, почти в голос. Карин положила теплую руку ей на затылок.

— Анна… — прошептала она. — Анна, милая, ты не должна здесь находиться, полицейские с ума сойдут, если найдут тебя у меня, успокойся, моя хорошая…

Анна Снапхане сделала глубокий вдох, слезы текли по ее щекам, носу, подбородку.

— Черт, — прошептала она, — черт, Карин, как отвратительно…

— Я знаю, — сказала продюсерша и заключила ее в свои объятия. — Я знаю…

Потом они долго сидели — пожилая женщина прижимала к себе молодую.

— Мне ужасно стыдно, — прошептала Анна, когда немного успокоилась, а Карин отпустила ее плечи. — Я всегда так злилась на Мишель.

— Ничего подобного, — сказала Карин. — Ты наговариваешь на себя.

— Нет, — возразила Анна, вытирая лицо рукой. — Я терпеть ее не могла просто потому, что она была гораздо красивее и лучше меня.

— Вовсе нет, — запротестовала продюсерша. — Как журналист ты всегда намного превосходила Мишель.

— Я имею в виду — лучше на телевидении, — сказала Анна. — Она смотрелась на экране совсем иначе, чем я. Ты знаешь, что на место ведущей «Женского дивана» претендовали я и она? Она получила его. А я так и не простила ей этого.

— Она стала богатой и знаменитой за твой счет?

Анна подумала немного, кивнула:

— Примерно так.

Карин Беллхорн улыбнулась едва заметно:

— И видишь, как хорошо все обернулось для нее.

Анна ошарашенно посмотрела на собеседницу, заглянула в глаза, рассмеялась истерически.

— Как раз сегодня я лучше ее, — сказала она.

Они молча сидели рядом на кровати, Анна Снапхане чувствовала, как спокойствие постепенно разливается по ее телу.

— Ну и вечерок выдался, — сказала она спустя некоторое время.

Карин Беллхорн вздохнула и покачала головой:

— В такой сумбурной записи мне никогда не приходилось участвовать, а я многое повидала на своем веку. Анархисты явно были лишними, кто нашел их?

— Мариана, по-моему. Слышала бы ты, как она и Бэмби Розенберг в два часа ночи в общей комнате поспорили относительно любительниц сниматься в газете чуть ли не голышом. Какие страсти кипели! А потом, в разгар всего этого, пришел Хайлендер.

— Он ужасно поссорился с Мишель.

— Сам шеф? Из-за чего же?

— Дал ей пинка под зад.

— Перестань!

Карин предостерегающе прижала палец к губам:

— Точно. Я сама присутствовала. Он заявился сразу, как только мы закончили работу. Мишель, конечно, была не расположена к дискуссии, ты же знаешь, как она обычно нервничала после записи, особенно после такой…

— Хайлендер явно не большого ума, — заметила Анна Снапхане.

— Его аргументы были, конечно, железные, но он не мог выбрать худшего момента, чтобы их озвучить.

— И чем он мотивировал свое решение?

— Что она слишком старая.

— Слишком старая? Да ей только тридцать четыре исполнилось в понедельник!

Карин улыбнулась еле заметно, не без намека на ехидство:

— Сначала Мишель не поняла, что сказал Хайлендер, она же все еще была возбуждена после записи. Потом в какой-то момент мне показалось, что она вот-вот грохнется в обморок, у нее лицо побелело, желваки на щеках заходили. Затем она просто взбесилась, орала, что он чертов придурок, поднявшийся благодаря тому, что лизал задницы, убирал туалеты и готовил кофе всяким шишкам в Лондоне…

— Это и в самом деле правда, — заметила Анна.

— И что он не осмеливается принимать никаких решений самостоятельно, так как всего лишь облеченная властью марионетка без мозгов и члена…

Анна Снапхане хихикнула.

— Все выглядело почти забавно, — согласилась продюсерша. — Хайлендер считал, что Мишель должна быть благодарна ему, поскольку он взял на себя труд лично уведомить ее об этом. Ему ведь достаточно было известить ее письменно, по электронной почте. Ей, естественно, выплатят компенсацию за целых полтора года, при условии, что она выдержит пункт договора относительно карантинного периода.

— То есть не станет работать ни на кого другого, даже если ее выгнали.

— Точно, — подтвердила Карин Беллхорн. — Если она где-то устроится руководителем программы, ее привлекут к суду за нарушение контракта. И на этом ведь все не закончилось. После ссоры в Конюшне Мишель наехала на своего менеджера, назвала его кровососом и дармоедом и так далее.

— Фоллин тоже получил пинка под зад?

Карин Беллхорн закурила сигарету. Потрогала пальцем нижнюю губу.

— Я не знаю, — сказала она. — Мне, черт побери, ничего больше не известно.

Внезапно Анна почувствовала, что снова готова расплакаться.

— Чем мы, собственно, занимаемся? — прошептала она. Некоторое время они опять сидели молча. Звуки из соседних помещений просачивались к ним сквозь стены. Над ними Себастьян Фоллин пустил воду в раковину. У Хайлендера справа от них орало радио. А слева кашляла Барбара Хансон.

— Послушай, — сказала Анна Снапхане, — кто, по-твоему, сделал это?

Карин поместила кончик языка в уголок рта, задумалась.

— Я не знаю, — ответила она. — А ты как считаешь?

— По-твоему, это был кто-то из нас? — прошептала Анна почти неслышно.

Продюсерша посмотрела в сторону окна ничего не выражающим взглядом.

— Технический персонал уехал домой, как только автобус упаковали. Остались лишь Гуннар и мы.

— А может, это сделал кто-то другой, совершенно посторонний?

— Среди ночи?

Карин посмотрела на Анну бездонными глазами, покачала головой.

— Нет, — прошептала она. — Это был кто-то из нас.

Анна Снапхане так громко сглотнула, что этот звук эхом разнесся в тишине.

— Поэтому надо быть осторожной, что бы ты ни говорила, — продолжила Карин, — и с кем бы ты ни откровенничала.

Анна кивнула, страх вернулся к ней, глаза расширились.

— Ты видела что-нибудь? — спросила Карин. — Что-нибудь странное?

Подозрительность сразу овладела Анной Снапхане, сомнение проснулось в ее душе.

— Нет, — прошептала она. — А ты?

Карин покачала головой, и Анна увидела отражение собственных мыслей в глазах продюсерша.

— Мне надо идти, — сказала она и поднялась снова с неприятным ощущением в животе.

От взаимного доверия, еще недавно царившего между ними, сейчас не осталось и следа.

Главный редактор Торстенссон не давал знать о себе. Андерс Шюман обеспокоенно ерзал на своем столе в стеклянном закутке в дальней части редакции, и с каждой минутой его раздражение росло. Перед ним лежало несколько юридических документов, исковые заявления, поданные в Стокгольмский суд, по которым в качестве ответчика должен был выступать «ответственный издатель «Квельспрессен». И речь там шла о клевете в различных ее формах.

А ответственным издателем был Торстенссон. Ведь именно за ним оставалось последнее слово, когда дело касалось публикации спорных материалов. И не играло никакой роли, что говорили остальные в редакции, окончательное решение принимал главный редактор. После многочисленных переговоров и дискуссий Шюману удалось добиться, что его, руководителя редакции, зарегистрировали в Патентном управлении как исполняющего обязанности ответственного издателя. Это означало, что Торстенссон мог переложить ответственность на него, но только четко выразив свою волю на сей счет. Все это имело чисто косметический эффект, но Шюман приобретал определенную власть. Хотя это случалось очень редко.

Андерс Шюман почесал голову. Ситуация выглядела довольно неприятной.

Мишель давно стала проблемой для газеты «Квельспрессен», и, честно говоря, «Квельспрессен» была реальной проблемой и для нее тоже. Несколько сотрудников газеты решили, что данная тележурналистка никуда не годится, и они часто и охотно делились своим мнением со своими читателями. Даже назначали ее победительницей конкурса «Обладательница худших нарядов года» два раза подряд, присудили ей титул самого переоцененного шведа тысячелетия, называли теледурочкой, награждали и менее приятными эпитетами, которые Шюман не мог сразу вспомнить. Они глумились над ее программами, печатали карикатуры с ней в разделе «Культура», поливали ее грязью на страницах, касавшихся телевидения, насмехались над ней, когда она получила их читательский приз. После этой ее ошеломительной победы им пришлось даже изменить свои правила вручения наград. Читатели больше не могли голосовать за того, кого они хотели видеть победителем. Жюри газеты во главе с Барбарой Хансон теперь само назначало пять номинантов — представителей телевидения, из которых они могли выбирать. В последнем случае Андерс Шюман ничего не слышал о двоих из них.

Пока критика и всякая чепуха о ней оставались на таком уровне, ни Мишель Карлссон, ни ее представители никак не реагировали.

В первый раз она подала в суд только после публикации серии статей с надуманными обвинениями ее в участии в афере с компаниями-«пустышками». Насколько Андерс Шюман понял, если газету могли ждать большие неприятности, то именно в этом разбирательстве.

Второй иск появился на свет после фотографий голой Мишель вместе с мужчиной, который, по утверждению «Квельспрессен», являлся преступником, сбежавшим из тюрьмы Эстерокер. Мишель посчитала информацию о ее связи с бандитом глубоко оскорбительной для себя. К сожалению, газета перепутала представителя преступного мира с норвежской кинозвездой, что привело еще к одному исковому заявлению. Ведь известный актер был женат, имел детей и утверждал, что его опозорили обнародованием этих снимков. Стратегия издания в отношении данных исков стала несколько шизофренической.