Репортершу местной газеты явно шокировала такая осведомленность коллеги.

— Трудно получать данные, когда не знаешь полицейских, — промямлила она. — Я не понимаю, что люди из криминальной полиции Стокгольма здесь делают.

— Полиция Стокгольма традиционно готова помочь в любой точке страны, — пояснила Анника, — но это парни из Государственной комиссии по расследованию убийств. Они знают свое дело.

Пия Лаккинен посмотрела в сторону дворца:

— Мне кажется, они главным образом ходят вокруг.

— Они всегда прежде всего исследуют пространство снаружи. Начинают с отпечатков обуви и всего такого. Можно сказать, что они продвигаются снаружи внутрь. Ты знаешь, в какое время поступил сигнал тревоги?

— Сообщение Информационного агентства пришло в 09:41.

— Ну, это понятно, но тогда кто-то ведь уже был здесь, возможно, патруль полиции правопорядка из Катринехольма или Эскильстуны. Они констатировали, что в передвижной телестанции с тыльной стороны Нового флигеля лежит мертвое тело. Когда вышло сообщение, они, наверное, уже оградили само место преступления и рассовали свидетелей по разным комнатам. Эксперты и следователи, конечно, еще не успели добраться, но уже находились в пути.

На Пию Лаккинен ее слова явно произвели впечатление. — Она по-прежнему лежит внутри?

— Возможно. Они работали в автобусе еще совсем недавно, когда я находилась там. Не думаю, что ее увезут раньше, чем закончится дождь. Иначе пропадет множество следов.

— Ты была внутри?

В голосе коллеги явно слышались скептические нотки. — Если имела место борьба, все усложняется, — продолжила Анника и услышала в своем голосе нотки превосходства. — Во-первых, обследуют автобус, во-вторых, тело. Осматривают одежду, пытаются установить, перенесли ли тело в автобус или преступление было совершено там. Когда они закончат и дождь прекратится, тело увезут.

— Увезут? И куда же?

— В какой-нибудь судебно-медицинский морг. Я думаю, в Каролинскую больницу, это ближе всего. Там его изучат патологоанатомы, эксперты и следователи — все вместе. Проверят, есть ли что-то под ногтями и все такое… Ну, ты знаешь…

— Уф… — Пия передернулась, попыталась рассмеяться. — Как в остальном у тебя дела?

Анника перевела дыхание:

— Все нормально. Приятно работать снова. Я была в отпуске по уходу за ребенком два раза подряд и только что вернулась в строй.

— Папа позаботится о детях в Янов день?

Анника улыбнулась:

— Да, само собой.

— Как дети это воспринимают? — поинтересовалась Пия с сочувственной миной.

Анника продолжала улыбаться:

— Хорошо, конечно. Они все вместе у родителей папы на острове Еллнё. Мы собирались жить в палатке, но в такую погоду, надеюсь, они обойдутся без этой экзотики.

Репортерша внимательно смотрела на Аннику несколько секунд.

— Мы? Ты тоже планировала поехать туда?

— Да, — ответила Анника и рассмеялась, — но в такой ливень, по мне, даже лучше находиться здесь.

На лице Пии проявились разочарование и недоверие.

— Значит, вы не развелись?

Анника резко прекратила улыбаться:

— Развелись? Я и Томас?

Пия смутилась:

— Да, ты знаешь, разное ведь болтают, кто-то говорил, что вы разъехались, он якобы бросил тебя и детей…

Анника почувствовала, как побледнела:

— И чьи же это слова?

Пия Лаккинен попятилась. На ее лице читалось откровенное злорадство.

— Ты же знаешь, как слухи распространяются в таком маленьком городке, как Катринехольм. Я думаю, кто-то из сидящих на кассе в Кварнене постарался. Но сейчас, извини, мне надо идти к моему фотографу, нам ведь еще предстоит подготовить материал о праздновании Янова дня в Бие, и потом на очереди летнее интервью премьер-министра в Харпсунде тоже сегодня. Всего хорошего тебе…

Анника повернулась, старая рана снова дала о себе знать. Она почувствовала себя униженной.

В родном городе были не в восторге от ее работы, карьеры, амбиций.

Там с жалостью относились к ней.

Гуннар Антонссон медленно поднялся со своей кровати в душной комнате в Южном флигеле и посмотрел на часы. Ничего странного, что ему хотелось есть. Он взял свою маленькую французскую кофеварку, пошел к раковине и вылил из нее кофейную гущу. Потом тщательно ее вымыл. Наполнив водой электрочайник, включил его и насыпал четыре мерки кофе в кофеварку. Пока вода нагревалась и закипала, он смотрел в окно, на зеленые кроны лиственных деревьев, серое небо за стеной дождя.

Когда чайник выключился, он залил кофе кипятком, вдавил поршень и наполнил ароматным напитком стаканчик для зубных щеток. Он смотрел на себя в висевшее над раковиной зеркало, делая первый глоток. Стаканчик обжигал руку, он поставил его на раковину, провел рукой по подбородку, щетина колола кожу. Ему следовало побриться.

Он сейчас должен был в своем автобусе находиться на пути в Даларну. Им предстояло обеспечить трансляцию из закрытого известнякового карьера Далхалла большого оперного концерта из произведений Вагнера, Альвена и Бетховена в исполнении Королевского филармонического оркестра под управлением Уно Кампрада и скандинавских солистов.

Гуннар с нетерпением ждал этого события, не только из-за немыслимого дохода, который оно должно было принести его фирме. Он обожал Вагнера.

«Мишель Карлссон любила оперу», — подумал он внезапно. Она с удовольствием составила бы ему компанию и посмотрела концерт на месте.

Эта мысль подействовала на него странным образом. Гуннар смотрел на собственное отражение в зеркале, но видел не его — только белые ноги, ухоженный островок растительности на лоне, влагу, все еще блестевшую между бедрами. Он почувствовал, как в нем проснулось желание, и ему стало стыдно. Чем он, черт возьми, занимался?

Он не спал ни секунды после 06:12 утра. Именно тогда сунул ключ в замок передвижной телестанции номер пять, открыл дверь и почувствовал странный запах, с которым ему никогда не приходилось сталкиваться ранее. Сладковатый, кислый и тошнотворный одновременно. Когда стоял на пороге, готовый шагнуть внутрь, и почувствовал его, до него дошла вся абсурдность ситуации.

— Что вы собираетесь делать там внутри? — спросил он столпившуюся у него за спиной компанию, судя по ввалившимся глазам, проведшую бурную ночь и еще до конца не протрезвевшую.

— Нам надо поговорить с Мишель, — заявил маленький доходяга, ее менеджер, и попытался протиснуться внутрь мимо Гуннара, но он заслонил ему путь.

— У меня все убрано и упаковано. Вам нечего там делать.

— Но Мишель ведь внутри, — сказала Анна Снапхане, а когда она говорила, Гуннар обычно ее слушал.

— Откуда ей там быть?

Гуннар стоял перед ними еще окончательно не проснувшийся, разбуженный ни свет ни заря, в незастегнутой рубашке и в ботинках на босу ногу, и понимал, что они не уйдут и не оставят его в покое. Они нарушили его сон, чтобы он открыл им автобус. И сначала он разозлился.

— Какого черта? — спросил он. — Что за глупости?

Гуннар сунул ключи в левый карман брюк, почувствовал хорошо знакомую тяжесть, металлические шипы через подкладку. Потом шагнул внутрь, закрыл на мгновение глаза, чтобы они привыкли к темноте. Узкий проход, ведущий в аппаратно-студийный отсек, был слабо освещен несколькими мониторами, справа — инженерный отсек. Он заглянул в него и проверил блоки управления камерами, открыл дверь в технический проход, заглянул в видеоотсек, окинул взглядом аппаратуру Betacam, VHS, всех форматов. Все на своих местах и упаковано.

Он вернулся в коридор и увидел в дверном проеме Анну Снапхане, другие теснились за ней.

— Гуннар, дорогуша, дождь льет как из ведра, — заныла она, а он обычно не мог сказать Анне «нет».

Он промямлил что-то, а она сразу же восприняла это как приглашение, вошла в коридор, и вся кодла за ней.

Освещение в аппаратно-студийном отсеке было очень слабым, его источником служили индикаторные лампы на мониторах и электрооборудовании. Запах усилился, серые стены поглощали любые тени. Он моргнул несколько раз, прежде чем смог разглядеть Мишель Карлссон.

Она лежала в узком пространстве между задним и передним рабочими столами, прямо перед местом видеорежиссера. И во-первых, ему бросилось в глаза то, что на ней не было брюк или трусов. Во-вторых, что ее ноги лежали неестественным образом, согнутые под необъяснимым углом. И в-третьих, то, что она не шевелилась. Он сразу все понял. Еще до того, как увидел случившееся с ее головой, после чего у него отпали последние сомнения. Будучи охотником, он прекрасно представлял, как выглядит смерть. Однако здесь она предстала в новом для него обличье, что породило незнакомые эмоции, опять же при слишком характерном запахе. Волна печали и нежности навалилась на Гуннара с невероятной силой, он почувствовал, как у него перехватило дыхание, а потом упал на колени.

— Что это? — произнесла Анна Снапхане за его спиной, и он не успел остановить ее.

Она включила светильники на потолке, и весь отсек утонул в ярком свете. Ноги Мишель выглядели белыми как мел и абсолютно бескровными на фоне темно-синего коврового покрытия, а у одной из них валялся большой и несуразный револьвер. Чей-то крик эхом отдался в голове Гуннара.