Лиза Си

Тени за спиной

Моей маме, которая научила меня отваге, настойчивости и верности

ПРОЛОГ

День обещал быть одним из самых знойных за все долгое лето во внутренней провинции Китая. Влажная жара так пропекла землю, что к тому времени, когда Лин Сучжи добралась до клочка земли, на котором выращивала овощи, одежда уже прилипла к коже. Сучжи выбрала репу и два побега зеленого лука, осторожно вытащив их из красной земли. Выпрямившись, она огляделась. Вокруг простирались поля, и воздух над ними дрожал и мерцал раскаленными волнами. Здесь даже не было деревьев, под которыми можно укрыться от палящего солнца.

Где же дочь?

Сучжи взглянула на осыпающуюся стену, служившую барьером между полями и свинарником. Накануне вечером она видела, как Мяошань там что-то прятала. Но теперь ее не было видно, и Сучжи вернулась домой. Она разрезала булочки вдоль, заправила каждую луком и ломтиком репы и поплотнее сжала половинки. Нет смысла ждать Мяошань, решила Сучжи, откусывая первый кусок острого завтрака. Мяошань, должно быть, пошла повидать своего жениха. Цай Бина. Они болтали вчера вечером и, вероятно, встретились поутру, чтобы обсудить совместные планы. Сучжи откусила еще кусок булочки и попыталась выкинуть из головы тревогу по поводу беременности дочери. Уж лучше сосредоточиться на радости, которая их всех ожидает. Свадьба. Ребенок. И все это совсем скоро!

Но страх никак не проходил. Всю ночь Сучжи мучили беспокойные сны, и теперь, потея не только от летней жары, но и от тревоги, она вспомнила старую поговорку: «Пятнадцать ведер доставляют воду из колодца — семь движутся вверх, восемь тянут вниз». Прошлой ночью она потеряла больше ведер сна, чем получила. Сучжи стряхнула неприятную мысль, собрала крошки со стола, вышла на улицу и разбросала их по земле для кур. Затем отправилась к задней части своего однокомнатного домика, мысленно ругая себя за то, что позволяет ночным кошмарам вторгаться в дневные заботы. Тем не менее она прилежно осмотрела свое небольшое хозяйство, проверила, все ли в порядке, и прошлась по плотно утрамбованной земле, пересчитывая скромное богатство: три курицы перед домом, шесть уток позади; все здоровы, все на месте. Она посмотрела, как там свинья: и с ней все хорошо, жива. Но куда же запропастилась эта девчонка?

Сучжи снова посмотрела вдаль через поля, потом перевела взгляд на раскаленное небо. Облаков не было, так что не приходилось ждать дождя, который принес бы облегчение от жары. Все идет своим чередом. Большинство крестьян заранее знали о приближении большой грозы, когда дождь потоками хлещет с неба несколько суток, иногда смывая весь урожай, всю ферму, а то и всю деревню. Может, надвигается пыльная буря? Отчего Сучжи так тяжело? Пыльные бури были обычным явлением по весне, и мать с дочерью не раз наблюдали, как почву уносит ветром за несколько километров, порой на поля и дороги соседнего района. Может быть, Сучжи чувствует ее приближение? Или иная беда, несвойственная этому времени года, грозит уничтожить урожай? Женщина приложила руку козырьком ко лбу, защищая глаза от солнца, и снова обвела взглядом небо, но оно было безупречно синим и чистым.

Сучжи подошла к сараю, и на нее снова накатило необъяснимое чувство тревоги. Она осмотрела садовые инструменты, прислоненные к глинобитной стене, и обратила внимание, что они стоят не на своих местах. Она не какая-нибудь глупая босоногая батрачка, которая забывает позаботиться о рабочем инвентаре. Он был ее собственностью, средством, позволявшим ей прокормить себя и дочь все эти годы. Неужели Мяошань зачем-то переставила инструменты? Нет, это невозможно: Сучжи научила дочь тому, как важны порядок и аккуратность. И вдруг женщина заметила, что на привычном месте у домика не видно лестницы. Должно быть, какие-то хулиганы украли ее ночью! А вдруг и вола увели?

Сучжи поспешила к сараю, подняла защелку и толкнула дверь. Не дожидаясь, пока глаза привыкнут к тусклому освещению, она ступила внутрь тесного помещения, споткнулась обо что-то и, охнув от неожиданности, повалилась на пол. Она попыталась подняться, но нога зацепилась за веревочные перекладины лестницы. Высвободившись, Сучжи села, потирая сначала голень, а затем локоть и размышляя, почему лестница оказалась здесь, прямо у двери, на проходе.

В сумраке сарая она увидела перед собой чьи-то ноги, медленно раскачивающиеся взад-вперед. С нарастающим ужасом Сучжи медленно подняла взгляд — сначала до колен, затем до бедер и еще выше, вдоль туловища и шеи, — пока он наконец не уперся в лицо Мяошань. При виде головы дочери, вывернутой под неестественным углом, из горла Сучжи вырвался сдавленный крик. Один конец веревки впивался в распухшую плоть под подбородком, другой был привязан к грубо отесанной опорной балке. Изо рта торчал распухший лиловый язык. Глаза были выпучены, как будто кто-то выдавливал их изнутри, широко раскрыты, налиты кровью, слепы.

— Не-е-ет! — закричала Сучжи, увидев, как одна из мух, жужжавших вокруг головы дочери, села на уголок неподвижного правого глаза Мяошань.

Сучжи попыталась вскочить, но снова запуталась в перекладинах лестницы. Восстановив равновесие, женщина ринулась к дочери, одним рывком обхватила сильными руками бедра Мяошань и приподняла тело, чтобы снять вес с шеи. Но, прижимаясь к плотной округлости живота дочери, Сучжи знала, что уже слишком поздно: Мяошань мертва, как и внук в ее утробе.

Три поколения Лин застыли в неподвижности. Наконец Сучжи осторожно отпустила ноги дочери и вышла на улицу, чтобы взять серп. В душе у нее расползалась пустота, простираясь до самого горизонта.

Эти минуты навсегда запечатлелись в памяти Сучжи: как она срезала веревку, сняла тело и уложила Мяошань на земляной пол сарая, а затем побежала по тропе, проложенной вдоль высокой бровки между полями к участку ближайших соседей. Семья Цай — мать, отец и единственный сын — уже приступила к работе. Склонившись, они вырывали сорняки, выросшие между ровными рядами насаждений. Заслышав вопли Сучжи, все трое одновременно подняли головы, словно маленькое стадо оленей, потревоженное хищником. А через мгновение уже бежали с криками на ферму Лин.

Цай Бин, жених Мяошань, первым сообразил, что надо делать. Пообещав скоро вернуться, он поспешил прочь по красной грунтовой дороге, которая вела сначала к шоссе, а затем к деревне Да Шуй. Через час он вернулся с полицейскими из местного Комитета общественной безопасности. К этому времени у дома Лин собралось еще несколько соседей — досужих свидетелей чудовищного несчастья. Полицейский официально представился как капитан By, хотя они знали его всю свою жизнь. Сначала он строгим голосом велел соседям разойтись по своим фермам. Проходя мимо Сучжи, некоторые бормотали слова соболезнования. Тан Дань, самый богатый из соседей, остановился и почтительно обратился к ней:

— Нам очень жаль, Лин тайтай [Букв.: тетушка; вежливое обращение к женщине, которое добавляют после фамилии. — Здесь и далее примеч. пер.]. Если вам что-то понадобится, приходите ко мне без стеснения. Я помогу вам, чем сумею.

Затем он тоже ушел, так что остались только полицейские, сама Лин Сучжи и семейство Цай.

— Тетушка Цай, дядюшка Цай, — сказал By, использовав вежливое обращение, — у вас много работы. Мы сами обо всем позаботимся. А ты, Цай Бин, ступай и помоги своим родителям. Мы придем за тобой, если ты нам понадобишься.

Госпожа Цай вопросительно перевела взгляд с Сучжи на капитана By и обратно. Но всем было ясно: крестьяне не обладают никаким влиянием и не могут ослушаться полицейского, а потому они покорно пошли прочь, только Цай Бин иногда оглядывался через плечо.

Каждый раз, когда юноша оборачивался, Сучжи вздрагивала от воспоминаний о молодой паре. Она вспомнила, как Мяошань и Цай Бин любили гулять по тропам между бровками соседних полей. С первых весенних месяцев по округе разливался смех влюбленных. В последнее время они выглядели очень счастливыми, будто забыли о традиционной настороженности, которую проявляли друг к другу после обручения, и вели себя совсем как в детстве, когда малютками часами играли вместе.

Цай Бин скрылся из виду, а Сучжи продолжала ошеломленно топтаться на прежнем месте, наблюдая, как потные полицейские в мятой форме цвета хаки ходят вокруг сарая и тыкают грубыми пальцами в опухшую шею Мяошань. Потом они сказали, что самоубийство — ужасная вещь, однако мать возразила: Мяошань никогда бы не покончила с собой, но и не настолько глупа, чтобы погибнуть случайно. Сучжи снова и снова твердила одно и то же, но они не слушали ее.

— Ох уж эти девушки, — бросил капитан By. — Они бывают слишком темпераментными и эмоциональными. И Мяошань… Я знаю ее с самого детства. И вы уж простите, но она всегда была дикаркой. Попробуй такую контролировать.

Полицейские спрятали блокноты и сели в машину. Перед самым отъездом, уже повернув на извилистую грунтовку, капитан By опустил стекло. Он не был бесчувственным человеком, а потому мягко произнес:

— Лин тайтай, излишне напоминать, что погода сейчас жаркая. Времени мало. О Мяошань следует позаботиться как можно быстрее. Мы возвращаемся в деревню. Хотите поехать с нами?

Но Сучжи покачала головой, вернулась в сарай, снова села рядом с телом и нежно приподняла голову дочери. Она смотрела на безжизненное лицо Мяошань и думала о ее упрямстве. Как заботливая мать, Сучжи давно должна была заставить дочь выйти замуж за Цай Бина, но Мяошань сопротивлялась, твердила: