Ароматный пупырчатый крепенький домашний огурчик возвращал ее в доброе расположение духа…
Весной Клава родила обычную девочку. Необычными были имя — Олимпиада — и намерения: «для себя». Ну а с фамилией и отчеством было совсем просто — Ивановна Шарова (как у нее). Звание «мать-одиночка» давало ей небольшие, но материальные блага.
Олимпиада росла: ясли, сад, впереди школа. Клава честно выполняла стандарт — «не хуже, чем у других». Справила форму, портфель и прочее.
Загвоздка вышла к 23 Февраля, когда первоклашкам было дано задание подготовить сочинение про папу. Олимпиада вопросительно уставилась на мать. Клава, привыкшая решать проблемы по факту их поступления, справилась и с этой одним предложением:
— Он был испанский летчик.
Дочь принесла жирную красную пятерку. В ее тетрадке без единой ошибки было написано:
«Папа. Он был испанский летчик».
Работы остальных ребят были хуже: длиннее и с ошибками. Учительница зачитала только ее сочинение. Новая идентичность оберегала Олимпиаду всю начальную школу.
Клава работала там же и так же. По субботам к ним приходили гости: разведенки Люська и Светка со своими детьми. Женщины начинали шептаться на кухне, и доставалась «беленькая». Хозяйка брезгливо относилась к вину: «От этих кобыльих ссак никакого толку». Их лица румянились, они говорили все громче, смеялись и даже пели.
По воскресеньям Клава учила дочь жизни. Они готовили винегрет и мыли квартиру. Особенно доставалось унитазу.
— Запомни: унитаз — лицо хозяйки! Поняла?
Олимпиада поняла не сразу.
После унитаза наступала очередь непосредственно лица: рейсфедером пропалывались грядки бровей, обмылок ленинградской туши, смешиваясь со слюной, делал ресницы черными и колючими. Синие тени, бордовая помада и «роковая» родинка над верхней губой завершали боевой раскрас. Затем Клава втискивалась в тесный лифчик, пушила грудь, надевала яркое платье с большим вырезом и садилась ждать дядю Колю.
Дядя Коля приходил с конфетами и предложением подышать воздухом, потому что полезно. Конфеты Олимпиада любила. Дышать воздухом было хоть и полезно, но долго. Вопрос решился неожиданно приятно: Олимпиада научилась коротать время в библиотеке напротив и через несколько лет обросла тучным телом и обзавелась очками с толстыми стеклами.
Она читала запоем — много, все подряд.
Прозвище Шар, производное от Шарова, прочно укрепилось и не обижало. Одноклассники пользовались ею как энциклопедией. Но однажды произошел сбой: она не смогла ответить на простой вопрос — как звали ее испанского отца. В классе воцарилась нехорошая тишина. Над идентичностью дочери героя нависла реальная угроза. Одной опции явно не хватало.
— Скажу завтра, — выдержав мхатовскую паузу, ответила Олимпиада.
Клава секунду порылась в своем лексиконе и нашла одно-единственное наличествующее там иностранное имя. Его и озвучила:
— Чигивара.
Класс цвел пубертатными прыщами и источал острые запахи. Шар зачитывалась французскими романами, а математический гений класса Иннокентий побеждал на олимпиадах и оканчивал музыкальную школу по классу скрипки.
Стандарт «не хуже, чем у других» опять дал трещину — грозила двойка по физкультуре. Клаву вызвали в школу. Физрук отстаивал свою позицию:
— Девочке надо худеть. Не может прыгать через козла.
Клава высказала свое видение проблемы:
— Напрыгается еще на этих козлах и похудеет.
Физрук густо покраснел и… стал ставить тройки.
Мама одноклассника Иннокентия (Инки), спасая умную голову и музыкальные руки сына, принесла справку об освобождении.
По воскресеньям Шар подтягивала Инку по русскому и литературе. Мир французских романов оживал в его доме. Мама Инки играла на фортепиано, пекла чудесные круассаны и называла Олимпиаду mon cher ami. И эта мурлыкающая, грассирующая буква r оживляла ее фантазии и сны. Вот здесь ее настоящий дом, ее семья, ее настоящая мама — с идеально причесанной головой, с камеей на длинной шее — ставит перед Олимпиадой прозрачную чашку с горячим шоколадом, держа ее тонкими пальцами.
Шар хотела остановить время… и ела, ела круассаны. Красивые глаза Инкиной матери туманились слезами.
— Бедное дитя, — шептала она.
И это был знак…
На выпускных экзаменах Шар написала два сочинения: за себя и за того парня, и Инка получил свою золотую медаль. А его мама подарила Олимпиаде камею, точь-в-точь как у нее. И это был тоже знак…
Олимпиаде невыносимо хотелось сделать для них что-то великое и героическое, но воскресный вечер таял и надо было возвращаться домой.
Природа не обманула Клаву. Ее обманул дядя Коля, изъятый и возвращенный матюгами и затрещинами в лоно своей семьи. О Клаву жена дяди Коли руки марать не стала, но к утру короткое и емкое слово «б…дь», написанное нестираемой черной краской, красовалось на входной двери.
Бросилось в глаза: хуже, чем у других!
Клава боролась как могла. Вызвала из жэка мастера заменить дверь. Слесарь сверкнул золотой фиксой и глумливо поинтересовался:
— Почем любовь?
Клава его послала, и он ушел, написав на заявке: «Вызов ложный. Петли и замок входной двери в порядке».
Куда-то рассосались подруги. Жизнь перестала приносить то, чего хочешь и ждешь. Клава как-то вся сникла, полиняла и все чаще утешала свою поруганную честь «беленькой». Та и сгубила ее, бедолагу.
Шло время. Инка стал профессором и метался по миру с лекциями. Олимпиада работала в той же библиотеке через дорогу. Раз в году она надевала подаренную камею, покупала розу и ехала к Инкиной матери поздравить ее с днем рождения. Они пили горячий шоколад с круассанами, рассматривали географию Инкиных фото, разговаривали о литературе.
…Настойчивая трель телефонного звонка заставила отложить книгу.
— Шар, это я, Инка. Ты слышишь меня?
— Да, — выдохнула она.
— Мы с мамой в Барсе. Она больна. У меня курс лекций в Японии. Она соглашается остаться только с тобой. Шар, вопрос жизни и смерти! Умоляю, приезжай!
Олимпиада большим сугробом осела на стул и ущипнула себя за бедро. Знаки сошлись. Настал ее звездный час…
Книжечка загранпаспорта, пахнущая типографской краской, волновала девственное либидо.
...Она улетала в Барсу, на родину своего отца, к высоколобому Инке и правильной матери.
Шар по старому русскому обычаю присела на дорожку, когда звонок диспетчера равнодушным голосом сообщил:
— Такси… номер… ожидает вас у подъезда.
— Ийо!
Она подпрыгнула, как большой дельфин, стремительно показала третий палец колченогому серванту с рюмочками для «беленькой», маленькой черно-белой фотографии Клавы и умчалась в новую жизнь.
Да-а-а-а! Гены соплей не перешибешь!
Выбор
Олег стоял в своем кабинете у окна. Серый урбанистический пейзаж мегаполиса красноречиво свидетельствовал, что отпуск кончился.
Загар оттенял синеву глаз, да и мастер из барбершопа вчера постарался.
— Неплохо, очень неплохо… — произнес Олег, заглянув в зеркало. — Ты крут, парень! — подмигнул он своему отражению. — Директор мебельного производства в свои сорок!
Конец ознакомительного фрагмента