Лючия Сен-Клер Робсон

Верхом на ветре.

История Синтии Энн Паркер

и последних дней команчей

Салли Рэтлифф Тэйлор,

учителю и другу, обещавшей ждать меня по ту сторону

ПРОЛОГ

Год тысяча восемьсот тридцать шестой выдался непримечательным. Где-то в техасской глуши начал службу в недавно созданных подразделениях рейнджеров Джон Коффи Хейз, стройный двадцатиоднолетний юноша с кротким взглядом. В феврале дотла сгорело здание Патентного бюро США. Среди размокших бумаг, найденных на пепелище, оказались схемы и описания к патенту номер сто тридцать восемь: хитроумному изобретению другого двадцатиоднолетнего юноши — Сэмюэля Кольта.

В тот год с караваном повозок Великие равнины пересекли первые женщины. Художник-самоучка и этнолог по имени Джордж Кэтлин проехал тысячи миль, отчаянно пытаясь запечатлеть лица и обычаи обреченного народа — американских индейцев. Земли от девяносто восьмого меридиана до Скалистых гор все еще принадлежали Господу — на картах эти бесполезные территории пренебрежительно именовались Большой американской пустыней.

Двадцать первого апреля тысяча восемьсот тридцать шестого года потрепанное войско Сэма Хьюстона зажало армию генерала Санта-Анны у Сан-Хасинто, загнало ее солдат в болота и, по обыкновению экономя патроны, забило их до смерти прикладами. Техас стал независимым государством, граничащим с Соединенными Штатами по реке Сабин. Беженцы Мексиканской войны потянулись из Луизианы к своим домам и полям, многие из которых месяцем ранее были сожжены отступающими войсками Хьюстона.

Среди беженцев находились и члены семейства Паркеров, их друзья и родня.

Форт Паркер, притулившийся на самом краю пограничных территорий, являлся последним поселением перед пустошами к западу от Бразоса и избежал разрушения. Его обитатели вернулись к прежней жизни.

Да, не богат на события был тысяча восемьсот тридцать шестой год.

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

ВЕСНА

…Прибежище мое и защита моя,

Бог мой, на Которого я уповаю!..

Не убоишься ужасов в ночи,

стрелы, летящей днем,

язвы, ходящей во мраке,

заразы, опустошающей в полдень.

Псалом 90

Коли предначертано нам умереть здесь,

то помилуй, Господь, наши души.

Пресвитер Джон Паркер

Глава 1

Бескрайнее море высокой травы, покрытое пеной первоцветов, накатывало свои волны на острова высоких дубов, пеканов и орехов. Бледно-голубое небо словно выгорело по краям под лучами поднимающегося солнца. Скоро жара станет такой сильной, что дети смогут улизнуть на берег Навасоты, чтобы поплескаться в ее прохладных водах в тени деревьев. Теплый восточный ветер врывался в ворота частокола, предвещая гостей. Майское утро — время солнца, мира, открытых ворот и… индейцев.

Внутри высокой деревянной ограды форта Паркеров двадцать шесть человек замерли, словно статуи: за воротами десятки раскрашенных воинов угрюмо восседали на своих невысоких лошадях. Один из них выпустил из руки грязный белый флаг, и тот, упав на землю, тут же был втоптан в пыль копытами его норовистого маленького коня.

«Отдай им корову, дядя Бен! Пожалуйста! Если им это нужно, отдай!»

Дробленое зерно холодило пальцы девятилетней Синтии Энн Паркер, сжимавшей в руках тыкву с кормом для цыплят. Холодок пощипывал кожу под отцовской рубашкой из колючего толстого холста. Залатанная, заношенная и ушитая так, что была велика всего на три или четыре размера, рубашка казалась выкрашенной той же бледной серо-бурой пылью, которая покрывала голые пятки девочки. Синтия смотрела на мужчин у ворот, словно крольчонок в змеиные глаза.

Дядя Бен сказал, что они очень просили. Но корова? Что будут сто индейцев делать с единственной коровой? Зажарят ее за воротами форта? Уедут, гоня эту единственную корову перед собой? Неважно. Дядя Бен все равно бы ее не отдал. Паркеры не одобряли попрошайничество. Лучше бы он велел им ехать своей дорогой, чтобы все могли вернуться к своим делам. Возможно, ее дед, пресвитер Джон, прочел бы на воскресной службе проповедь о праздности. От дурных предчувствий свело живот и похолодело в груди. Она услышала стук собственного сердца.

Рядом, нервно теребя перепачканными мукой руками грубый полотняный фартук, замерла ее кузина, пятнадцатилетняя Рэчел Пламмер. Остальные женщины стояли в дверях своих хижин, выстроенных в два ряда вдоль северной и южной стен частокола. Домишки были крошечными и тесными, но безопасности ради все семь были втиснуты внутрь форта. Из загона напротив ворот крупная чалая Бена Паркера заржала в ответ на негромкое ржание лукавого индейского коняки.

Посреди голого двора у огромного вонючего чана, в котором из щелока и жира варилось липкое мыло, застыла Ребекка Фрост. В правой руке она, словно дубинку, сжимала длинную деревянную мешалку. Запах утреннего кофе перемешивался с дымом от ее костра и теплым, тяжелым запахом кораля.

Возле хижины пресвитера Джона на вытертом бревне, служившем скамейкой, с вязанием на коленях сидела бабушка Паркер, прервавшая свою библейскую историю и глядевшая вместе с маленькими детьми на бронзовокожую толпу за воротами.

На воздетых к небу тонких индейских копьях трепыхались и покачивались перья. На кожаных леггинах [Часть мужской одежды. Отдельные, грубо скроенные штанины, которые привязывались к поясу. — Примеч. ред.] весело позвякивали латунные подвески, отражаясь от которых лучи солнца устремлялись в обращенные на восток ворота, распахивавшиеся им навстречу каждое утро. Приглушенно ворковавшие горлицы словно посмеивались над беспечностью, с которой люди оставили тяжелые деревянные ворота открытыми. Те немногие мужчины, кто не вышел этим утром в поля, оказались безоружными.

«Джон, будешь плохо себя вести, отдадим тебя индейцам, — зазвучал в голове Синтии мягкий неторопливый голос матери, обращавшейся к ее младшему брату. — Отдадим тебя индейцам, малыш».

Краем глаза Синтия заметила Сэмюэля Фроста, пытавшегося проскользнуть вдоль стены своей хижины. Его рубашка из плотного хлопка цеплялась за грубое дерево. От индейцев его скрывал высокий дымоход, сложенный из бревен, но в тишине двора казалось, что каждое его движение возмущает воздух и эти возмущения неминуемо дойдут до воинов и предупредят их. Она задержала дыхание, пока он не укрылся в хижине, где лежало его новое ружье. Оно могло делать больше трех выстрелов в минуту. Сотня индейцев — и ружье, способное за минуту убить троих из них.

«Папочка, пожалуйста, закрой ворота! Поскорее!»

Скованная страхом, она стояла в пыли и наблюдала за разворачивавшимися событиями. Дядя Синтии Бен Паркер отвел руку брата Сайласа и направился к индейцам. Любимый дядюшка Бен, большой, со смешливыми голубыми глазами, гладкими черными волосами и руками, в которых игрушки, что он постоянно мастерил для детей, казались совсем крошечными. Теперь, стоя в деревянной пасти ворот, он казался маленьким и одиноким. Ее отец Сайлас Паркер замер рядом, готовый закрыть тяжелую створку.

— Господи… — прошептала Рэчел.

Волна всадников захлестнула Бена. Когда она схлынула, он остался лежать, утыканный копьями команчей, кайова и кэддо. Завывая, словно проклятые души в аду, всадники объехали его и устремились в отрытые ворота. Женщины, дети и кудахчущие куры, уворачиваясь от лошадиных копыт, бросились врассыпную. Их крики отражались от деревянных стен и сливались в один оглушительный вой.

Съежившись в углу между очагом и стеной, Синтия остолбенело смотрела на творящийся кошмар. Она видела, как на другой стороне двора юный Генри Уайт вскочил со скамейки и ухватился за край крыши невысокой хижины. Он яростно болтал ногами в воздухе, пытаясь нащупать босыми ступнями опору на бревенчатой стене, в то время как его руки цеплялись за грубые доски крыши. Казалось, он раскачивался так целую вечность, пока не сумел подтянуться и забросить ногу на край кровли. Генри стал карабкаться наверх — где-то далеко впереди был примыкающий к крыше спасительный частокол. Коленки мальчика под мешковатыми изорванными кордовыми брюками были разбиты в кровь о неровный край крыши.

Один из команчей подскакал к нему. Его конь разметал сваленные в кучу кукурузные початки и опрокинул верстак мистера Фроста, разбросав грубые деревянные инструменты. Поднявшись на стременах на полном скаку, индеец ухватил Генри за тощие лодыжки и рванул на себя. Мальчик вцепился в доски крыши. Он держался, пока длинные занозы не вонзились под ногти, и тогда его сорвали, словно недозрелый фрукт, и, кричащего от боли и ужаса, швырнули прямо в гущу бесновавшихся внизу налетчиков.

Роберт Фрост отбивался от нападавших отцовским теслом на длинной ручке, отчаянно пытаясь прикрыть отступление матери и сестры. Но при очередном замахе у него вырвали оружие из рук, и он, потеряв равновесие, рухнул в пыль под копыта лошадей, тщетно пытаясь прикрыть голову и живот. Всадники разворачивали и пускали упрямящихся лошадей вскачь прямо по лежащему телу, пока оно не перестало напоминать человеческое.

Наоми Уайт бросилась к воротам. Ее длинная юбка развевалась на бегу, и неожиданно подол опутал ноги. Она покачнулась и взмахнула руками, чтобы не упасть. Вцепившись в полинялую ткань, она подтянула юбку выше колен и побежала через охваченный переполохом двор, словно испуганная лань. Из двери прямо ей под ноги, оставляя за собой дорожку из бобов, выкатилась приземистая чугунная жаровня. Перепрыгнув через нее, девушка угодила босой ногой в мягкое кровавое месиво, оставшееся от ее любимой курочки. Визжа от ужаса и заливаясь слезами, она остановилась и принялась шаркать ногой по пыли, позабыв обо всем, кроме теплого, сырого мяса и перьев, застрявших между пальцами. Но тут она ощутила резкий укол в бок, а затем еще один — в грудь. Оторвав взгляд от нацеленного на нее копья, она уставилась в раскрашенное лицо, рядом с которым оказалось с полдюжины других. Они погнали ее, все еще плачущую, в центр двора, где возле мыльного чана угрюмо стояли другие пленницы — миссис Дьюти и Ребекка Фрост.