В итоге и начальство стало обращать на это свое внимание. Нам настоятельно советовали хотя бы часть книг отдать в камеры хранения. Бесполезно! Никто даже книжкой не шевельнул. Тогда была получена негласная рекомендация — прятать излишек книг на дно сумок, под вещи — подальше от глаз. И стопка книга на видном месте превратилась в нечто запретное. Потом пришло указание собрать все книги и отнести куда-то на цензуру. Поднялась волна возмущения — было понятно, что если книги заберут, то их никто уже не вернет в том же количестве и порядке. Но, к счастью, эта инициатива так и заглохла. Единственное, что было сделано, — это однажды в камеру принесли маленькую прямоугольную печать «Проверено». И велели за полчаса проштамповать все книги, которые были в камере. И когда наши книги были извлечены из всех загашников на свет божий и сложены в одну кучу, мы наконец смогли узреть нашу коллективную библиотеку во всей красе. Это было впечатляюще. Настоящий развал «Читай-города»!..

Помимо книг, в камеру попадали то газеты, то журналы, которые передавались, в основном, адвокатами. Я очень скучала по незамысловатым новостным текстам и набрасывалась на газетные заголовки, проглатывая их буквально за минуту. Получался эдакий симулятор новостной интернет-ленты. Когда в руки попадали всяческие гламурные или «желтые» журнальчики, тоже читала с интересом. Хотелось иногда как-то переключаться с серьезного чтива на непритязательные сплетни.

Однако наиболее полно представленным журналом в СИЗО была «Славянка». С хорошими иллюстрациями и мудрыми цитатами. Этот журнал регулярно приносили служители православной церкви, и его любили читать все, независимо от конфессий. Вообще к религиозной литературе тюремные люди относились очень почтительно. Как заключенные, так и те, кто в форме. Эти книги имели право лежать стопками на тумбочках, и никто никогда не докапывался до излишнего числа Библий или Псалтырей. А журналы «Славянка» никто не засовывал под матрацы, чтобы хоть как-то обезвредить впивающиеся в тело прутья нар. Тогда как все остальные журналы рано или поздно постигала эта участь.

Почему я так беспробудно отдавалась этому занятию — чтению? Конечно же, чтобы сбежать от реальности и убить время. Чтобы хоть немного, но поумнеть. Чтобы наткнуться на какие-то слова поддержки… Но самым главным мотивом все же было стремление выстроить эту свою подневольную жизнь по своему собственному сценарию. Я решила, что главным в моей жизни будет то, что зависит от моей воли, от моего желания. То, что мне «нужно и полезно». А все остальное — пусть прилагается, пусть будет досадным, но временным прерыванием этой моей «полезной» деятельности. И главными полезностями я стала считать чтение, спорт и рисование. Я была сосредоточена только на этом. Все остальное было в расфокусе. Ломая голову над английской грамматикой или Гегелем, я внушала себе, что занимаюсь чем-то полезным. Может, и обманывала себя, так как все прочитанное довольно-таки скоро улетучивалось из головы. Но я выбрала такой вот способ борьбы с реальностью…

Запрещенные предметы

Да, одним из главных моих занятий стало рисование. После моей первой прогулки ко мне подошла Тамара с журналом в руках и попросила нарисовать «вот этого котика». С того момента я стала рисовать почти ежедневно. Рисовала и «для себя», а еще всяческих «милых зверюг», цветы и прочие прекрасности — для детей, мам и подруг моих сокамерниц… Самое главное — Тамара дала мне несколько цветных карандашей. Самых обычных, школьных, жуткого качества. Но — цветных. Объяснив, что карандаши надо прятать — «это запрет».

— Как они тогда сюда попали?

— О… Мне они достались «по наследству»! Одной девочке их передали в передаче. Под видом простых карандашей. Они были не поточены, а цветные стержни закрасили сверху черной гелевой ручкой. Снаружи получились словно бы простые карандаши.

И правда — «рубашки» карандашей были черного цвета. И если замаскировать цвет стержня, то да, никто нипочем не догадается, что там внутри. И надо же было кому-то додуматься и провернуть такой фокус!

— Но почему цветные карандаши — нельзя? — я поверить не могла в этот абсурд.

— Не знаю… Считается, что с ними тут набивают татухи… Но это чушь. Татухи делают пастой из ручек, а ручки — разрешены. Правда только синие и черные…

Действительно, потом я несколько раз была свидетелем того, как и чем в тюремных условиях делают татуировки. Используются игла, стержень ручки — гелевой или шариковой. И цветные карандаши тут ну никак не вписывались!

В общем, тема цветных карандашей в СИЗО стала для меня настоящей «бондианой». Поскольку рисовала в камере я одна, хранителем карандашей пришлось стать тоже мне. «Спрячь хорошенько, чтоб не отшмонали!» — наказала Тамара, и я послушно засунула вязанный мешочек с цветными карандашами куда-то на дно сумки — подальше от глаз, посчитав, что так надежнее. Там и хранила.

Но однажды в камере начался обыск. Шмон! По правилам во время обыска в камере должен присутствовать кто-то из заключенных. Эдакий аналог «понятого». Обычно это тот, кто в данный день числится дежурным по камере. И тогда роль эта выпала как раз таки-мне. И так вышло, что это был самый жесткий, самый всепроникающий шмон за всю историю 120-й камеры. На это были, конечно, свои причины, но на тот момент я их не понимала. Я вообще в первый раз лично наблюдала обыск и впечатления получила самые незабываемые.

Я сидела на краешке постели и смотрела, как выворачиваются одна сумка за другой, и все вещи вытряхиваются на пол, образуя большую кучу посередине камеры. Как открываются все коробки, банки, косметички, папки с документами. Дородная тетя-дежур с дизайнерским маникюром вальяжно и методично вскрывает помады, тюбики с кремом, бутылки с бытовой химией. Перебирает и перенюхивает все, что только открывается или отвинчивается.

Вдруг в пачке чьих-то писем находит детский рисунок, нарисованный цветными карандашами. Какие-то каляки-маляки. И она вдруг начинает орать на меня: «Ага — цветные карандаши! Они запрещены! А они у вас есть! Где они?» Самое забавное то, что все цветные рисунки, которые я рисовала своим соседкам — не знаю даже, сколько сотен их в итоге было — отправлялись официальной почтой через сизошного цензора. И со стороны цензора никогда не было вопросов — а чем собственно рисуются эти собачки и птички?..

И вот настоящий казус — этот рисунок нарисован не здесь, но цветные карандаши да, имеются. И я понимаю, что вот сейчас эта дежурка найдет мешочек с цветными карандашами — и привет! Что тогда скажет Тамара? О-о-о!.. И когда эта тетя начала в чем-то копаться, повернувшись ко мне спиной, я тихонько вытащила мешочек с карандашами из своей сумки, которая стояла у дверей, и сунула туда, где она уже порылась. Как же в тот момент забилось мое сердце! И смех и грех, конечно, — подумаешь, карандаши. Ерунда какая-то! Но мне стало крайне не по себе. С каким же трудом далось мне, пусть и в такой мелочи, хоть сколь-нибудь нарушить правило! Хотя я далеко и не святая…

Итак, карандаши были спасены, а дежурка торжественно изъяла катушку черных шелковых ниток: «Это вы для межкамерной связи используете!» и… цветные стикеры.

Как потом выяснилось из разговоров моих соседок, кто-то где-то стуканул, что в этой камере прячут телефон. С одной стороны, это было дичью — как под двумя камерами видеонаблюдения, под двумя глазками и на таком крошечном пространстве прятать телефон? К нему ведь нужно зарядное устройство, а значит доступ к розетке и так далее. Но потом я узнала, что на спецблоке все же бывали телефоны. Правда, только в камерах пацанов и, конечно, на определенных условиях, при полной осведомленности сотрудников…

Но в 120-й камере такого по определению быть не могло. И от этого возмущению моих соседок не было предела. «Обидно, слушай, честное слово, ничего не сделал…» Увидев «мамаев курган» из вытряхнутых и перемешанных вещей, они похватались за головы и стали меня допрашивать: «Как все прошло? С каких сумок начали? Что нашли?» Я рассказала все, что вспомнила. Тогда они и сделали свои выводы о том, что именно искалось. Телефон!

Я же решила больше ничего нигде не прятать. Сложила все цветные карандаши в коробку к остальным простым карандашам и ручкам — да так и хранила их всегда. Найдут так найдут! Но на дальнейших обысках в этой камере на карандаши никто внимания не обращал. А когда меня отсюда перевели, карандаши эти вернулись обратно к Тамаре…

Однако я недолго пробыла без инструментов. Когда в новой камере узнали, что я художник, откуда-то взялись и карандаши, и фломастеры, и цветные ручки. В основном это богатство оставалось от тех, кто посещал психолога, им все эти «запреты» иметь вполне разрешалось. Некоторые мои соседки просили своих адвокатов купить цветных карандашей уже целенаправленно — специально для меня. И одной девочке удалось принести в камеру целый набор из 12 цветов — как-то так вышло, что в тот раз ее не обыскивали. А другой не повезло, карандаши при досмотре нашли и изъяли.