Я стояла в обычном «вольном» коридоре, и вокруг — сновали обычные граждане. А мой конвоир куда-то подевался! Я почувствовала себя сущим пришельцем с другой планеты, хотя на меня никто и внимания не обращал. Ведь я была без наручников, в обычном пуховике, сапогах, шапке — почти такая же, как все. Меня выделяло, наверное, только выражение крайней растерянности на моем лице. Я медленно пошла в одну сторону, потом вернулась обратно. Потом пошла было в другую сторону — впереди замаячил выход. И мне стало страшно. А вдруг я потеряюсь? Меня хватятся? Нет и нет! Я даже думать не стала в этом направлении. Я встала у туалета как вкопанная. И стояла там минут пятнадцать, не меньше. Пока не прибежал взъерошенный конвоир: «А, ты уже все? Пошли!»

Уверена, что этот случай — редчайшее исключение. Видимо, конвоир, перевидавший на своем веку уже тысячи заключенных, понял по моим манерам и лицу, что я никуда не убегу. Даже если он будет гнать меня от себя пинками. Приобретенные психонавыки! В основном же, конвоиры отводили заключенных в специальный туалет в особом изолированном отсеке и весь путь не сводили с них глаз…

Но возвращаюсь к тому «предотвращенному» побегу из «Печатников». Очень скоро порции сплетен и новостей на данную тему сложились в цельную картину. Некий заключенный Елагин, «бээсник», шел по делу о «черном риэлторстве». А это означало, что в деле были трупы. То есть обвиняемому грозил двузначный срок как минимум. Или вообще — пожизненное. Елагин решил сбежать. Найдя помощников с воли. И очень простым способом — его должна была вывезти из СИЗО поддельная конвойная машина с ряжеными конвоирами. По фальшивым бумагам. Что в теории, пожалуй, вполне осуществимо. За день в одни только суды из изолятора может вывозиться до шестидесяти-восьмидесяти человек. И еще по следственным кабинетам или другим надобностям — до двадцати-тридцати человек. И еще этапируемые. Не забываем о других въезжающих и выезжающих машинах: с продуктами и товарами из магазинов, почтовые фургоны, «скорые помощи»… В общем, на то, чтобы полноценно «пробить» документы каждого вывозимого заключенного, просто нет ни времени, ни человеческих ресурсов.

Но как говорят, этот Елагин кому-то проболтался о грядущем побеге. Был пьян? Идиот? Неизвестно. Но проболтался. А тот, кто услышал, пошел и «настучал». И люди в форме решили взять его «тепленьким» при выезде из СИЗО. И взяли.

Тамара еще рассказывала, что в «больших камерах» девчонки, у кого были смартфоны, посмотрели о побеге видеоновости. И заметили такой нюанс: машина, на которой вывозили заключенного, не была полицейской. А это происходит в редчайших случаях — один на много сотен — чтобы машина, на которой вывозят заключенного, была обычной, гражданской. И на борту такой машины, как правило, находятся фсбшники…

Спустя какое-то время мы, гуляя во дворике, услышали, что в соседнем отсеке находится парень, участвовавший в этом побеге. Он громко перекрикивался с кем-то из третьего дворика — и стало ясно, кто он и за что сидит. Так мы узнали новые детали того побега.

Оказалось, что этот наш новый сосед — был как раз-таки помощником Елагина с воли. Он организовывал автотранспорт и так далее. И теперь сам оказался на «шестерке». И ему грозит «до трех лет лишения свободы». А самого Елагина в спешном порядке перевели в другое СИЗО. А еще в этой компашке была девушка, но ее даже не стали арестовывать. Но как в итоге закончилась вся их история, я не знаю…

…И вот после такой невероятной заварухи дежурка Рената находит у меня листок с теми записями. И я понимаю, что в свете «елагинского» побега бумажка с позывным «Пермь», с описанием «единственного открывающегося на спецблоке окна» выглядит очень подозрительно.

Я умоляющим голосом прошу Ренату вернуть мне листок или порвать его тут же, при мне. Рената с каменным лицом сворачивает его вчетверо и кладет к себе в карман. Я слезно прошу никому его не передавать. Она машет рукой — иди, мол, вперед.

Я иду в камеру, приготовившись к самому худшему. Меня слегка потряхивает. Я кляну себя на чем свет стоит: «Как я могла забыть про эту бумажку! Они же теперь невесть что подумают! Что же будет?! О-о-о!..»

И я даже не вспоминаю про свои рисунки, засунутые за раскладушку. Захожу в камеру, как во сне. И все как на духу описываю девчонкам. Но что они могут мне сказать? Впервые у них соседкой художница, решившая показать миру жизнь в СИЗО, впервые они в такой ситуации, когда эта дорожка свернула немного не туда…

«Они могут сделать что угодно!» — сказала опытная Тамара. Но они — то есть люди в форме — поступили, как обычно. Через полчаса пришли с обыском. Выходя из камеры, я спросила Васю: «Это же не из-за меня? А?» Он буркнул, пряча глаза: «Нет, нет, не из-за тебя! Иди давай!» Тогда я поняла — да, из-за меня…

А девчонки смотрели на меня насуплено. Ведь камеру только вчера обыскивали. Вообще плановые обыски проходили примерно раз в десять дней. Между ними могли затесаться еще несколько обысков. И да — могли обыскивать несколько дней подряд. А могли и месяц не обыскивать. Все это делалось понятно для чего — чтобы заключенные не смогли вычислить точный день обыска и спрятать разные «запреты».

Но этот обыск — все тоже как-то ясно это поняли — был из-за моей бумаги. В тюрьме редко бывают просто совпадения.

Вернувшись в камеру, мы увидели, что вещи особо не перевернуты — дежура так, «прошлись по верхам» и все. Вечером, забирая после проверки раскладушку, я незаметно прихватила и свои рисунки. Спустя пару дней все и думать уже забыли про этот случай. Но не я. День и ночь я пыталась придумать, как же мне теперь передавать Марку тюремные иллюстрации? Может, Рената все-таки выбросила ту бумажку? Может, обыск был не из-за меня? Я все ждала каких-нибудь еще последствий. Но ничего не происходило и я уже не знала, что и думать. И как мне быть дальше? Выносить рисунки к Марку или нет?..

Тогда я решила провести эксперимент. Нарисовала очень выразительного бурого медведя в подарок Марку на день рождения. Сделала соответствующую надпись: «С днем рождения!» Рисунок был черно-белый, по жанру — открытка, то есть совершенно безобидная вещь. Но на выходе из камеры, при досмотре, Вася нашел этот рисунок среди бумаг и сказал, что выносить его на «следку» нельзя!

— Но это же всего лишь поздравление с днем рождения! Почему нельзя?

— Разрешено только документы по делу. Все остальное не положено.

— Но это же просто один рисунок! В нем нет ничего такого! Можно ли в порядке исключения?

— Я это не решаю. Обратись к старшему оперативнику…

Что ж, думаю, мне терять нечего, спрошу этого старшего оперативника. Я выяснила у Тамары, кто это такой, и на следующей утренней проверке после слов: «Есть ли вопросы?» — подошла к этому сотруднику:

— Извините, можно задать вопрос?

— Да. Что?

Мы отошли в сторону.

— Можно ли передать моему адвокату поздравление с днем рождения в виде рисунка? — и показываю ему медведя.

Старший оперативник по фамилии Расколов, судя по рассказу Тамары, был очень… жестким управляющим. И по его горделивому наполеоновскому в чем-то облику я поняла, что он просто обожает свою работу… Он с полминуты молча смотрит на меня немигающими, слегка навыкате глазами. Наконец говорит:

— Нет, нельзя.

— Но почему? Это же просто медведь! Можно в порядке исключения?

И тут он внезапно насмешливо кривится:

— А что ты там, Вебер, писала, а? «Вход в спецблок»? «Окно в душевой»? Вот потому и нельзя! — резко разворачивается и уходит вслед за остальными сотрудниками.

При этих словах моя душа уходит в пятки. Я захожу обратно в камеру в полном ошеломлении. Во-первых, потому что теперь понятно — дежурка Рената передала-таки мой листок «наверх». И теперь неясно, что будет. Я что-то нарушила? Но что со мной тогда сделают?.. Или же не нарушила?.. А еще от того, что этот неизвестный мне ранее начальник, с таким жестким взглядом, оказывается, знает мою фамилию, знает меня в лицо… От его безапелляционного: «Нельзя!» А ведь делом моей жизни на данный момент было рисование и передача моих рисунков на волю… И вот — тупик! Что же мне делать?..

На прогулке я горестно выкладываю Тамаре весь свой разговор с Расколовым. И сетую, что теперь точно не смогу передавать рисунки адвокату. И она внезапно предлагает:

— А давай я попробую проносить рисунки на «следку»? У меня огромная папка с документами, и там их никто никогда не найдет. И я хожу на «следку» почти каждый день… И если нас вызовут в один и тот же день, мы пойдем вместе, а рисунки понесу я… Ну а твой адвокат просто зайдет к нам в кабинет, и я ему передам. Все просто…

Я с восторгом уставилась на Тамару. Действительно, она ходила на «следку» с толстенной папкой, страниц в четыреста, не меньше. Что не удивительно, ведь томов их уголовного дела было до полутысячи. Как собственно во многих уголовных делах по «экономическим» статьям. И читать эти тома люди ходили чуть ли не по полгода. Поэтому я знала, что Тамара будет ходить на «следку» в таком ежедневном режиме еще очень и очень долго.