…Тамара не сразу оказалась на спецблоке. Она рассказывала, что первый год она провела в большой камере. Потом ее переводили из камеры в камеру множество раз. Пока не водворили на спецблок. И здесь, по ее словам, были самые прекрасные условия на «шестерке». Она с ужасом вспоминала жизнь в больших камерах: «Там такие грубые женщины-дежура! Драки и скандалы! “Вичевые” и всякие наркоманки! Воруют вещи! Всем не хватает еды, и люди ругаются из-за хозовских обедов! Все курят!» В общем, ее рассказы нагоняли настоящий ужас, и я со страхом смотрела на толпы галдящих женщин из больших камер, когда доводилось с ними пересекаться. Я радовалась, что я в маленькой камере, и меня миновали все эти дикости, которые описывала Тамара.

«Но почему ты все же попала на спецблок?» — спрашивала я. Я уже знала, что это «особое» место для «особых» людей. Для тех, кого должны полностью изолировать — или по указанию следствия, или же по приказу начальника СИЗО — за какую-либо провинность. Но Тамара объясняла это тем, что своим дружелюбным поведением она якобы заслужила хорошее отношение со стороны дежуров, и они как-то помогли ей оказаться в этом «элитном» местечке.

И действительно, Тамара обращалась к людям в форме исключительно со словами: «Извините, пожалуйста», «будьте любезны», «будьте добры», «спасибо огромное». Очень стараясь, чтобы ее слова звучали искренне. Она рассказывала, что поначалу это вызывало у них ступор, но потом они привыкли и в ответ тоже стали полюбезнее. «Вежливость — лучшее оружие вора!» — я воочию убедилась, что это работает. И взяла себе это на заметку. И при коммуникациях с людьми в погонах тоже стала применять всяческие «извините, пожалуйста».

Такая «работа»

Когда я попала в 120-ю камеру, Тамара находилась на стадии ознакомления с материалами дела. Она ходила на «следку» почти ежедневно и называла это работой. «Завтра мне на работу», — говорила она. Конечно, шутя, но в этих словах было гораздо больше смысла, чем могло показаться поначалу…

Ведь все попадают в тюрьму достаточно взрослыми, будучи в прошлом кем-то в социальном плане, с занятиями и профессиями, в которых можно расти… И неважно — работа эта где-то в офисе или же работа домохозяйки и мамы. Главное — ты что-то делаешь и видишь плоды своих трудов. Ведь все человеческие занятия на воле — это все же созидательная деятельность. И нормальному человеку это необходимо как воздух! В тюрьме все оказываются в положении, когда ты лишен возможности жить созидательно, деятельно, осмысленно. Единственное, что ты можешь делать — это сидеть и терпеть страдания. Это все!

Едва попав за решетку многие пытаются учить права и законы, штудируют уголовный и процессуальный кодексы. Пишут горы судебных бумаг — с надеждой как-то повлиять на ход своего дела. Но после пары судов по мере пресечения, после череды чужих обвинительных приговоров, наблюдаемых ежедневно, после сотен горестных драм вокруг — очень быстро приходит понимание, что как бы тщательно ты ни изучил уголовное право ты ни на что не повлияешь! Поэтому большинство забрасывают кодексы подальше и берутся за любовные романчики. И единственный выход — принять свое пребывание в тюрьме как новое место работы, где ты… работаешь заключенным.

Я так и сказала себе: так вышло, что мне приходится «работать» заключенной в СИЗО. Есть должностные обязанности: будь бесконечно терпеливым, предельно вежливым и вообще следи за каждым своим словом. Будь всегда настороже, ни к кому не лезь, избегай общения с людьми в форме. Занимайся только тем, что нужно тебе, но не мешай при этом другим… И да: не верь, не бойся, не проси… И я старалась делать эту «работу» по возможности максимально хорошо.

В свои «рабочие» дни Тамара просила кого-либо дежуров разбудить ее часов в семь: «Василий, вы же не забудете про меня? Разбудите?» И Вася да, ровно в семь тихонечко ее будил. Дальше Тамара завтракала, причесывалась, красилась, наряжалась в «парадные» одежки, собирала сумку. То есть следовала тем же ритуалам, что и сотни тысяч свободных женщин, собирающихся на работу в приличных платьях, на высоких каблуках, с яркой помадой на губах. И когда Тамара, вся такая «начипуренная», благоухающая, возбужденная, выскакивала из камеры под звук лязгающей двери, возникало ощущение некого сюра.

Да и позже, видя здесь, как какая-нибудь девчонка наряжалась и делала супер-прическу — словно ей идти на свадебный банкет — я так же испытывала стойкий когнитивный диссонанс. Слишком абсурдное получалось сочетание. Накрашенная расфуфыренная женщина с локонами, декольте и на шпильках — и вот эти камеры, решетки и наручники. Все это никак не монтировалось! Иные женщины натягивали каблуки и неудобные юбки, делали укладки и красили ногти — чуть ли не ежедневно, с каким-то ломовым упорством. Но с другой стороны я очень понимала их такое женское цепляние за все эти штучки и финтифлюшки. Чтобы просто вопреки всему и вся!..

Тамару приводили со «следки» под вечер. Хоть и уставшей, но очень довольной. Тогда как по выходным, без этих актов социализации, она грустнела и скучнела.

После «следки», раздеваясь, умываясь и особенно стараясь намыть руки, Тамара делилась своими впечатлениями. Руки она отмывала от въевшейся копоти. Именно копоти. Дело в том, что в конце 2015 года произошел пожар в здании ГСУ МВД, где выгорели два этажа и несколько отделов. И тома Тамариного дела тоже горели. Да не сгорели, а только обуглились. Просто поразительно! Я сама видела эти обгоревшие тома, когда однажды зашла в Тамарин кабинет поздороваться. Подержала в руках обугленный пухлый том, ощутила запах гари, полистала обожженные по краям страницы. Подивилась — почему же эта бумага не сгорела? Вообще-то это была не привычная обывателям бумага А4 плотностью 80 г/м2, а намного плотнее и тверже, что ли. Видимо, это давняя сложившаяся практика — распечатывать уголовные дела на специальных листах, чтобы в огне не горели и в воде не тонули…

Так или иначе, Тамара не раз сетовала, что мол жалко, что тома ее дела не сгорели полностью. Полагая, что тогда и дело бы развалилось, и ее бы отпустили.

Тамара описывала свой «рабочий день», а мы, соскучившись по новостям, преданно слушали. Она возмущалась по поводу беспредельностей, обнаруженных в своих документах. Надуманных и нелепых несостыковок, положенных в доказательную базу. Говорила, что такое дело нельзя допускать в суд, что все сфальсифицировано! Но суд все же был назначен, и Тамара стала к нему готовиться. Она уже знала, какой выматывающей историей это будет и стала набираться сил. Спать, есть и отдыхать впрок.

— На суд придется ездить два-три раза в неделю — и так почти год!

— Не может быть! — восклицали мы, новички, не в силах вообразить такие громадные сроки.

— Может! — авторитетно говорила Тамара и приводила в пример дела по аналогичным статьям. А длительность судебного процесса в принципе можно было вычислить по количеству томов дела, по числу фигурантов, эпизодов и тому подобному.

В конце лета Тамаре пришло обвинительное заключение. Аж в двадцати томах! В каждом томе — листов по триста. Это была адова куча бумаг форматом А4, загруженных в несколько офисных коробок из-под ксерокса. И для того, чтобы передать их Тамаре, дежур был вынужден отпереть дверь камеры — так как коробки не пролезали в корму.

Но самый главный подвох был в том, что весь текст был распечатан двусторонним способом. Шрифтом то ли «9», то ли вообще «8» — то есть очень и очень мелко. Тамара стала листать свое «обвинительное» и схватилась за голову: «Как это читать? Через лупу? Я же посажу последнее зрение!» Однако если бы все было распечатано обычным способом, то коробок было бы раза в четыре больше.

Встал вопрос — где все это хранить? Камера и так была забита под завязку. В итоге Тамара соорудила из томов обвинительного что-то вроде прикроватной тумбочки, встречающей немым укором всякого входившего в камеру сотрудника. Личные вещи полагалось куда-то прибирать и распихивать, но против материалов дела — возразить было нечего. Мы даже стали подумывать — а не соорудить ли из этих томов какой-нибудь уютненький пуфик?

Но потом, когда Тамара ознакомилась с этими документами, она решила их все же уничтожить. Причем подгрузила к этому делу всех сокамерниц. Мы уселись перед кипой страниц и стали рвать их на мелкие части — одну за другой. Вот тогда я снова ощутила, какую все-таки неубиваемую бумагу используют правоохранительные органы! Листы рвались с большим трудом, и мы все закончили с порезанными пальцами.

Когда Тамара читала обвинительное, она нашла множество совершенно белых листов — без текста. С точки зрения закона — это было вопиющее нарушение. И Тамара сказала, что это очень хорошо. Так как это дает прямой повод или вернуть дело «на дослед», то есть обратно к органам следствия, или отменить дальнейший приговор, если он не устроит. Что давало возможность максимально растянуть время до окончательного вынесения приговора. Чтобы это заняло года три-четыре. И в итоге их всех отпустили бы домой — «за отсиженное». Это было голубой мечтой Тамары и ее подельниц — уйти домой прямо из зала суда…