И вот в конце лета Тамара получила назначение на суд. И ее стало потряхивать в ожидании. Ни одна из нас еще не представляла, что это такое. Но судя по тому, как Тамара с каждым днем все больше и больше заводилась, мы догадывались, что суд — это нечто страшное… Со своего первого заседания Тамара вернулась в камеру уже после отбоя. Мы услышали шум мотора КАМАЗа, лязг откидывающейся лестницы, характерный такой звук, который наверняка въелся в душу каждого сидельца. И вот заводят Тамару. Она взволнованно рассказывает о первом слушании, о том, что судья, некий Ярубов, как говорят, «очень хороший». И то, что он мужчина, тоже хорошо, значит, будет поснисходительнее — к ним, «бедным женщинам». И что он уже надиктовал расписание судов — и да, действительно, заседания будут проводиться по три раза в неделю.

Так Тамара стала выезжать на суды. Я наблюдала за этим примерно месяц. И увидела, как это выматывает. Тамара прямо на глазах стала худеть и бледнеть. Еще она жаловалась, что две трети из всех заседаний были напрасными выездами. То не придет чей-либо адвокат, то не успевает судья, то кто-то из участников процесса на больничном. В общем, заседания переносились и откладывались. Мы стали шутить, что таким макаром Тамара не год, а целых три года будет судиться! Но ей это уже не казалось смешным. Хотя мы ведь почти напророчили…

Фаина Ниханова

Другой значимой фигурой 120-й камеры была Фаина Ниханова. На момент нашего знакомства ей исполнилось 37 лет, но она выглядела гораздо моложе своего возраста, и — в отличие от Тамары — скорее за счет своей субтильности.

Не знаю почему, но Фаина оказалась чуть ли не единственной женщиной со всей «шестерки», кто испытывал ко мне какую-то особенно демонстративную неприязнь. Все остальные, с кем мне довелось жить бок о бок все эти годы, были ко мне скорее равнодушны, некоторые впоследствии даже дружески настроены. Но, увы, не Фаина. В 120-й камере она со мной почти не разговаривала. Вечер, когда я нарисовала ее портрет, был первым и последним, когда она проявила ко мне что-то человеческое.

А потом словно отрезало. Бойкот. Она даже не отвечала на мои какие-то бытовые вопросы. Просто делала вид, что меня нет. Но я не раз слышала ее враждебные высказывания в мой адрес в разговорах с другими. Причем Фаина и не думала понижать голос.

Почему она отнеслась ко мне так неприязненно? Поначалу я винила во всем себя: «Какая же я неумеха — ни стирать, ни убираться толком не умею! Какая же я глупая — говорю какую-то ерунду…» Но очень скоро я поняла, что дело не во мне.

Я увидела, что Фаина и с остальными соседками вела себя крайне жестко. Как-то маленькая Фатимка, совсем еще ребенок, вдруг стала рыдать о том, что ей давно никто не пишет писем. Мне стало ее безумно жалко. И я даже взяла маленький листочек и написала: «Дорогая Фатимка, вот тебе письмо, не грусти! Тебя любят…» И тайком сунула ей в руку это письмецо. И она заулыбалась сквозь слезы. Но Фаина грубо и с напором стала Фатимку стыдить. И даже орать: «Кончай реветь! Ты в тюрьме! А ну собери сопли!» А я подумала: «Блин, как это неправильно! Кричать на плачущего ребенка…» Но вслух ничего не сказала…

Это меня, конечно, поразило, но и показало, что в «черном списке» Фаины нахожусь не только я. Она вообще в любой момент могла вспылить и накричать на любого, кто подвернется под руку. И сокамерницы Фаину побаивались. Но мне было проще не демонизировать Фаину, а объяснять ее злобность… скажем материнской болью. За ее маленького пятилетнего сыночка, который находится где-то там, далеко… И еще — усталостью от СИЗО, которой объяснялось большинство аффектов его обитателей.

Когда я прибыла в камеру, Фаина держала голодовку, и поэтому в основном лежала на верхнем ярусе нар — так называемой «пальме». Спала или просто смотрела в потолок. Потом я поняла, что «сидение на голоде» — это вполне любимое ее состояние, и повод тут не важен. В тот раз голодовка Фаины была связана с тем, что она вся покрылась какой-то сыпью. Тюремный врач прописал ей мазь, лошадиные дозы активированного угля, воздержание от аллергенов. Ну а голод она «прописала» себе сама.

Неистовая натура Фаины, ее энергия, запертая в этой тесной клетке, бурлила и пузырилась, обжигая время от времени тех, кто был рядом. И я думаю, что она устраивала себе сеансы голода еще и поэтому. Чтобы хоть ненадолго, но впасть в обессиленное сомнамбулическое состояние. Обесточиться. Иначе — будет взрыв.

Она могла не есть целыми неделями, и это в условиях тюрьмы — где каждая калория на счету! Вот такая вот сила воли. Безусловно, Фаина — это одна из самых сильных женщин, которые мне попадались на тюремном пути. И одна из самых уверенных в себе. Что мне казалось странным, ведь она была совсем не красавицей. Плюс от постоянных голодовок лицо ее сильно исхудало, осунулось. Но она совершенно искренне вела себя так, словно бы являлась «Мисс Вселенной»…

Фаина была родом из Владикавказа — по национальности кем-то вроде осетинки или типа того. В Москве работала врачом-рентгенологом в достаточно весомом учреждении, под патронажем знаменитого нейрохирурга. На «шестерке» она оказалась в качестве обвиняемой по 163-й статье УК РФ, по громкому «делу о «Матросской тишине». И обвинялась в вымогательстве в составе группы лиц из сотрудников СИЗО и заключенных. Меня поразило то, как Фаина с какой-то вызывающей хвастливостью рассказывает о своем деле. Совсем не тушуясь своего статуса преступницы. Гордо описывает свою роль в этом преступлении, своих «авторитетных» подельников, свою связь с «криминальным авторитетом» Эльдаром Векуа, от которого она родила сына. И который в лучших криминальных традициях — взял и «подвел под статью» мать своего ребенка.

А роль Фаины заключалась в том, что миллион рублей, добытый вымогателями, был переведен на ее личную банковскую карту. В деле говорилось, что вымогаемая сумма в целом была одиннадцать миллионов, поэтому все обвинялись в вымогательстве в особо крупном размере.

Своим поведением Фаина демонстрировала осведомленность обо всех малейших нюансах, связанных с пенитенциарной системой. Еще бы, ведь ее Эльдар — профессиональный сиделец, давно уже обитающий на «Матросской тишине». И она многие годы ходила по тюрьмам на свидания, заказывала товары в магазине для заключенных, носила передачки, общалась с сотрудниками. То есть знала всю эту структуру практически наизусть. И оказавшись уже внутри системы, Фаина была в курсе «правил игры». Она знала, что здесь можно и нужно делать. Но на то, чтобы выбраться из СИЗО хотя бы на домашний арест, шансов у Фаины не было. Уж точно не по тем статьям, что ей вменялись. На этом этапе следствия она, увы, не могла ни на что повлиять.

Но повлиять на другие аспекты своей судьбы она все же могла. Даже находясь за решеткой. Фаина знала, как ей добиться того или иного результата и активно действовала. И ей словно было неважно: устраивать движуху в камере или же за пределами. За все дела она бралась с небывалой активностью.

После того, как я в первый вечер нарисовала Фаинин портрет, я ее несколько дней почти не замечала. Она почти все время лежала и только время от времени вставала с постели, выходя на уколы в медсанчасть.

Но вот наступил момент, когда она спустилась со своей «пальмы» и объявила, что заканчивает голодовку и начинает есть. Поела совсем чуть-чуть и вдруг заметила, что полка для сушки посуды — покрылась плесенью: «Нужно отмыть!» Взяла моющие средства, губку и давай драить эту полку. «О! Наконец Фаина вернулась!» — засмеялся кто-то из сокамерниц.

Тогда я не поняла этот пассаж, но потом все встало на места. Когда раз за разом воочию наблюдала, куда еще Фаина выплескивает свою неуемную энергию. На тщательнейшую уборку всего вокруг и постоянную стирку своих вещей. А еще — на мытье своего тела — без всякого малейшего стеснения. Каждые утро и вечер она раздевалась по пояс и плескалась перед раковиной, не обращая никакого внимания на камеры видеонаблюдения. Мыла руки, мыла ноги, задирая их прямо в раковину, и никто не смел возражать. Все, кто хотел помыть посуду, постирать, вынуждены были терпеливо ждать, когда она закончит — настолько Фаина их вышколила.

Поначалу я с изумлением наблюдала за этим, на мой взгляд, неадекватным поведением. Конечно, не одна Фаина нон-стоп осаждала эту несчастную раковину с желанием помыться и почиститься. Кран не закрывался с утра до глубокой ночи — мылись и стирались все. Просто Фаина делала это наиболее неистово, что ли. Как-то очень уж неуемно…

Но потом я уже не обращала на это внимание. Ведь со временем я вроде бы поняла, что происходит с человеком в условиях изоляции и повторяющихся событий, стресса и страха. Просто нейроны лобных долей деградируют или вовсе отключаются. Человек становится более примитивным. Мозг засыпает, и им начинает управлять лишь элементарная компульсивность. И кто-то бесконечно чистит свои перышки — как Фаина. Кто-то готовит и поглощает еду — как Тамара. Да и мое непрерывное чтение и физкультура были ведь из той же серии…