Но это происходило. И это было реально. Ливанов с удовлетворением записал сказанное Виталиком.
— Вебер, что вы можете сказать по поводу показаний Коробченко? Подтверждаете?
— Что? Конечно, нет! Это совершенная глупость!
В дело вступает Марк:
— Нет, не подтверждает.
Ливанов хмыкает, записывает слова Марка, затем дает всем участникам «очной ставки» расписаться, и Виталик с адвокатом уходят.
Ливанов, пряча зевок, объявляет об «окончании следственных действий». На часах — три утра. Получается, меня допрашивали примерно 18 часов подряд. Потом из рассказов заключенных я узнала, что это далеко не рекорд. А скорее «лайтовая версия». Я услышала о допросах, длящихся дня по три. Кого-то в течение этих суточных допросов ненадолго выводили в коридор, и им удавалось подремать на стуле. Кого-то держали «в актовом зале»… Но в среднем, по услышанным мною историям, допрос длиною в сутки — это совершенно нормально. Сотрудники допрашивают, сменяют друг друга, едят, спят, когда им надо, а допрос идет своим чередом. Все в старых добрых традициях, описанных Солженицыным или Гинзбург. Почти ничего не поменялось…
Пожалуй, поменялось только то, что арестованных в общем и целом уже не били. Во всяком случае лично меня и пальцем даже не тронули! По рассказам других, их в основном тоже не трогали. Но я говорю только про женщин. С мужчинами, возможно, все по-другому. А с женщинами бывали лишь единичные случаи, когда их при допросах били, пинали ногами и так далее. Именно при допросах. А вот о том, как избивали при задержании, я слышала чаще. Но, как правило, это происходило при сопротивлении аресту. И скорее уже с бывалыми преступницами, причем с девиантными замашками. Я видела своими глазами справки о побоях, выданные таким женщинам при поступлении в СИЗО. Так что да, это факт — побои после ареста в том или ином виде бывали. Но, повторяю, скорее как исключение, чем правило. А главнейшим «насилием», пусть и опосредованным, оставалось лишение человека на многие-многие часы сна, еды, воды!..
Верховцев бурчит: «До свидания…», и спешно покидает кабинет. Я спрашиваю Ливанова: «Теперь вы меня отпустите?» Он молчит пару секунд и бросает, глядя куда-то в сторону: «Нет!» И тут меня охватывает леденящий ужас…
И тогда Марк снова попросил пару минут наедине со мной. Когда мы остались в кабинете вдвоем, он сказал, что следствие имеет право держать меня первые 48 часов, но заключать меня под стражу или нет — это будет решать суд, который состоится или завтра, или послезавтра. И что мне необходимо потерпеть до этого суда. А пока мне «нужно держаться» и «не падать духом»…
Ох… Не падать духом… Есть ли у меня выбор? Нет!.. Момент возвращения домой передвинулся в моем сознании «с прямо сейчас» на «через два дня», и меня накрыла волна апатии и огромной усталости.
Когда мы с Марком прощались, я попросила его позвонить моему сыну, предупредить, что я не приду ночевать, ну и как-то его успокоить. И еще Марк предложил отдать ему мою сумку — с ключами, телефонами и прочими мелочами:
— Тебе в любом случае не разрешат все это взять с собой…
Ливанов, соглашаясь, устало кивает: «Да, мы изымаем только ее документы — российский и заграничный паспорта…», — я по давней привычке носила все свои паспорта с собой.
Ливанов открывает папку «Дело», вынимает оттуда «красную книжицу», показывает Марку и мне — это мой загранпаспорт. Копается в папке дальше. Вдруг хмурится, и начинает быстро перебирать ворох бумаг на столе. Затем по очереди выдвигает ящики своего стола, и роется в них. Его лицо багровеет с каждой секундой поиска. Он вскакивает, начинает беспорядочно метаться по комнате и шарить во всех остальных бумажных кучах. Наконец, заглянув повсюду, куда только можно, Ливанов вдруг вопросительно смотрит на Марка: «Где ее российский паспорт?»
У Марка на лице еще бо́льший вопрос:
— В смысле?
— Где российский паспорт Вебер?
— Почему вы меня об этом спрашиваете? Я понятия не имею, где ее паспорт.
— Вы! Это вы забрали ее паспорт! Тайком! Пока я не видел!
— Что? Когда? Да вы представляете, в чем вы меня обвиняете?!
— Давайте сюда ее сумку!
Марк с негодованием сует Ливанову мою сумку. Тот начинает в ней рыться, тщательно проверяет все кармашки — и ничего не находит. Зло смотрит на Марка. Я тоже смотрю на Марка и не понимаю, что происходит.
— Паспорт Вебер у вас, лучше отдайте! — Ливанова аж трясет от бешенства.
— Послушайте, это абсолютное безумие! Я не понимаю, что за игру вы затеяли! Я никогда, слышите, никогда не нарушал и не собираюсь нарушать закон! Мне дорога моя лицензия адвоката, но больше всего я дорожу своей репутацией! Так что это совершенно нелепое обвинение! Да и зачем — мне — этот паспорт? Сами подумайте!.. Поищите лучше у себя. Где вы его видели в последний раз?
Ливанов стоит перед Марком, сжав кулаки. Марк на удивление спокоен, словно каменная глыба, словно он готов читать бесконечно этот внезапно затянувшийся постскриптум. А ведь за окном уже занимается рассвет…
Вдруг Ливанов выскакивает из кабинета. И тут же возвращается. С паспортом!
Марк смотрит на него с иронической улыбкой.
Ливанов, пунцовый как роза, глядя куда-то мимо, в пол, бормочет, что паспорт «лежал в ксероксе»… Мы с Марком переглядываемся. Что это вообще было?
— И?.. Может, вы изви…
— Вот! — Ливанов не дает Марку договорить слово «извинитесь», сует ему в руки мою сумку. — Все, до свидания!
Марк только разводит руками и качает головой. Что тут скажешь? Немая сцена…
Но вот Марку неизбежно нужно уходить. Нужно покинуть меня, дрожащую от напряжения и усталости. На прощанье он мне подмигнул и тепло улыбнулся — мол, не переживай, все будет хорошо…
И я осталась совсем одна. Сердце мое сжалось. Мне стало очень тоскливо и страшно, словно меня в полнейшем одиночестве вытолкнули в открытый космос: «Выживай!..»
«Обезьянник»
…Я сижу на все том же стуле, в том же кабинете, в полузабытьи, пока Ливанов вызванивает конвоиров, ругается с ними, требует немедленно «забрать задержанную», но, видимо, на рассвете это не так уж и просто…
Потом мы сидим не менее полутора часов в ожидании, и Ливанов старается изо всех сил не клевать носом, пока, наконец, не входят конвоиры. Двое мужчин средних лет, с красными глазами, заспанные и недовольные. Эти люди в форме из Тверского СО будут неизменно сопровождать меня повсюду в течение следующих двух лет…
На меня впервые в жизни надевают наручники. И с этого момента начинается настоящая «кин-дза-дза». Потому что, пока ты еще находишься в нормальной человеческой обстановке: без наручников, среди мягких относительно стульев, больших зеркал и прочего — пока перед тобой окна без решеток, люди в гражданской одежде — это все-таки еще похоже на твой привычный мир. Пусть ты даже в статусе задержанного или арестованного.
Но с появлением конвоя и наручников картина полностью меняется! И мир вокруг наполняют совсем другие люди. И другие составляющие. Грязные ободранные стены и лавки, зарешеченные окна, голые лампочки без абажуров или плафонов, металлические двери без ручек, с замками только снаружи… Резко пахнущая осыпающаяся краска на всех поверхностях — самых тусклых безжизненных оттенков… Повсюду запах застоявшегося сигаретного дыма и старого железа, намертво въедающийся в кожу и в одежду… И постоянный жуткий лязг — от дверей, наручников, ключей, замков…
Но тогда, в том оглушенном состоянии, я все эти нюансы не особо заметила. Я просто старалась не свалиться — в буквальном смысле — от голода и усталости.
…Мы спускаемся на первый этаж, проходим через турникет и оказываемся в так называемом «обезьяннике». Это место, куда привозят всякого рода правонарушителей — начиная от бомжей и нелегалов без регистрации и заканчивая кем угодно…
Идет крайне медленная, даже заторможенная процедура моего «оформления». Заполняют формуляр — что-то вроде мини-анкеты: ФИО, место жительства, предыдущие правонарушения, особые приметы и так далее.
Потом меня фотографируют на небольшую пластмассовую «мыльницу» на фоне обычной коридорной стены. Дальше снимают наручники и дактилоскопируют — фиксируют отпечатки пальцев на специальной бумажной таблице. Это мерзковато в том плане, что сначала твои пальцы, а потом все ладони целиком — обмазывают черной жирной краской, которая моментально въедается в кожу, а потом попробуй это отмой! Особенно тем немылящимся мылом, что дают после процедуры.
Затем меня заводят в маленькую камеру без окон размером два на три метра. Где большую часть пола образует «двуспальная» лежанка-подиум с двумя синими поролоновыми матрацами. И, наконец, предлагают кипяток. Я обрадованно соглашаюсь.
Мне приносят кипяток в пластиковом стаканчике, и я пью его медленными глотками, испытывая настоящее блаженство. Я даже не представляла, насколько мне хотелось пить, насколько я замерзла! И вот теперь немного согреваюсь… Меня сразу охватывает сонливость, ноги подкашиваются, я почти падаю на матрац прямо в обуви и пуховике и «проваливаюсь» в какое-то мутное забытье.
