— Выкидыш? Да у меня климакс начинается! Да у меня лет десять не было мужчины! — Наташа не знала, смеяться ей или плакать, однако уколы ей стали делать регулярно. И через неделю кровотечение прошло окончательно.

В общем, эти заморочки со здоровьем не прибавляли Наташе оптимизма, и она легко начинала депрессовать, особенно когда циклилась на своих злоключениях. И Фаине не раз приходилось цыкать на нее: «Хватит скулить! Ты взрослая баба! У тебя есть сын! Хотя бы ради него — давай, приходи в себя!»

И Моторина стала потихоньку приходить в себя. Тут сказались и дружеское отношение к ней сокамерниц, и мощная поддержка с воли. Ее московские друзья начали буквально ее закармливать. Ежедневно заказывали по пять-шесть разных блюд из «платной кухни», передавали разную вкуснятину. И Моторина оживилась, ее щечки стали понемногу надуваться, а бока — округляться. Хотя до прежних форм дорасти было нереально. Поэтому Моториной пришлось повздыхать, да и ушить свои широченные штаны…

Также ее друзья поназаказывали гору книг с «Озона», а больше всего Моторина любила читать классическую литературу, поэтов серебряного века. Часами могла лежать, уткнувшись в книгу и грызя при этом одну конфету за другой, так она и испортила свои зубы… Филолог в прошлом, Моторина предложила нам писать небольшие диктанты. Откликнулись только мы с Тамарой и с удовольствием стали писать под диктовку отрывки из Гоголя, Толстого, Достоевского…

Также ей стало приходить много писем: от сына, друзей, учеников — она занималась к тому же и репетиторством. А поскольку ее дело было очень громким, особенно в Коми, то ей писали даже незнакомые люди. Подчас очень странные. Практически сталкерские. Наташа зачитывала нам некоторые из них, и мы изумлялись — сколько же на свете нездоровых людей! Так как тексты были совершенно безумными.

В общем, лето Моториной проходило вроде бы неплохо, настроение ее было умеренно трагическим. Лишь изредка она вздыхала о своей прошлой жизни, о работе, о поездках в свою любимую Италию… Но держалась! И мы полагали, что Наташа наконец примирилась с участью заключенной и как-то потихоньку дотянет в тюряге до самого суда.

Но в один прекрасный день Моторина уехала на следственные действия — и… не вернулась.

Люди с выезда могли приехать очень поздно, иногда даже под утро. Но если человека не оказывалось на месте и после подъема, это точно означало, что он вырвался из лап СИЗО — тем или иным способом. И это всегда страшно будоражило тех, кто тут оставался. При мне в первый раз это произошло именно с Моториной. И это настолько меня потрясло, что я даже написала об этом в своей «летописи значимых событий». Где обычно фиксировала лишь личные моменты: когда пришел адвокат, когда какое письмо получила, когда принесли передачу… И вот я записала: «05.07.2016 г. — освободили Моторину». Мне показалось, что я стала свидетелем настоящего чуда! И высоченные толстенные стены тюрьмы словно бы стали немного поменьше. Словно чуток раздвинулись, и сквозь них забрезжил свет. «Значит и отсюда люди уходят! Они здесь не навсегда!» — думала я с изумлением. Теперь я убедилась в этом воочию!

Но как же Моторина вышла из СИЗО? Куда? В каком статусе? Пока это было непонятно… Утром на проверке дежура ни словом не обмолвились о том, что в камере не хватает человека. Ну и мы пока помалкивали. А потом Тамара попросилась на звонок. А когда вернулась, стала рассказывать:

— Говорила с мамой, Наташка ей уже отзвонилась… Сказала, что она теперь на домашнем аресте, здесь, в Москве, в квартире у друзей… А по поводу своих вещей, сумок сказала, что ей ничего не нужно — она их забирать не будет. Мол, делайте с ними, что хотите…

Ситуация немного прояснилась. Знающая Тамара стала рассуждать:

— Значит, она не на следственные действия поехала, а на суд по мере пресечения. Из СИЗО отпустить ее мог только суд. А следак, видимо, подал ходатайство о домашнем аресте…

Тамара рассказала, что Наташа, оказывается, очень сильно надеялась, что ей вот-вот изменят меру пресечения. Она бесконечно умоляла помочь ей с этим своего Ромаданова. Дать нужные показания. Начать сотрудничать со следствием. И наконец ее старый друг якобы заключил со следствием сделку, одним из условием которой был домашний арест Моториной. Тут и ее проблемы со здоровьем оказались очень кстати… Но то были слова Моториной и Тамарины догадки, а что там произошло на самом деле — не знал никто…

Мы начали разбирать нехитрые Наташкины пожитки. Вернее, Тамара — как официальная правопреемница. Вообще здесь широко практиковался обычай передачи вещей «по наследству». То есть именно тогда, когда человек покидал изолятор — уходил на свободу, или же отправлялся на этап — он оставлял свои вещи кому-нибудь, с кем находился в хороших отношениях. Потому что забирать тюремные вещи домой считалось плохой приметой. А на этап много вещей не потащишь — тяжело, да и не все разрешено. Поэтому всяческие пледы, полотенца, куртки, тазы могли за сизошную жизнь поменять десятки владельцев… И забирать себе это бэушное барахло не считалось зазорным. В тюрьме любая вещь ценилась на вес золота — будь то копеечный пластиковый футляр для зубной щетки, полотенце или же расческа… Все без исключения было ценным. И чем дольше человек находился в СИЗО, тем больше у него собиралось таких унаследованных вещей.

У Тамары за годы ее сидения накопилась куча барахла, в том числе и унаследованного, поэтому она забрала себе только Наташкину зимнюю куртку и спортивную сумку. Остальное раздала сокамерницам. Мне достались пушистое махровое полотенце и симпатичная голубая мыльница. Эту мыльницу я через пару лет тоже передала одной из сокамерниц и уверена, что и по сей день ею кто-то там пользуется…

Фаина забрала себе электронный измеритель сахара в крови. Его ценность была в том, что он показывал время — что для заключенного, лишенного часов, было настоящей находкой… Распределили между собой важные предметы гигиены: шампунь и зубную пасту, туалетную бумагу, прокладки, тампоны… Продукты Моториной пошли на общак. То есть их имел право брать каждый, кому они могли понадобиться.

Через пару дней Моторина прислала Тамаре электронное письмо, где она передавала всем привет и благодарила за поддержку, за теплое отношение. Рассказывала, что живет у друзей и присматривает за их ребенком-школьником. Репетиторствует…

Потом она пару раз заказала для всей камеры «платные обеды»… И потихоньку пропала с горизонта. Тюрьма выпустила ее из своих клещей… В итоге Наташа просидела на домашнем аресте около двух лет… А на суде ей дали восемь с половиной лет реального срока… И каково это было — из дома возвращаться за решетку, хорошо уже зная, какой это ад — лучше не думать…

Алла де Гармо

Сначала над Тамарой спала очень тихая и незаметная Света Ясенева. Лет за сорок, худая. С очень грустным лицом. Она молча гуляла с нами на прогулках, а после отбоя — массировала Тамарины белые плечи…

Света была из Выборга, обвинялась по какой-то таможенной статье. А также — по 210-й, поэтому преступление шло как особо тяжкое. Их «организованное преступное сообщество» было достаточно большим — на одной только «шестерке» сидело несколько подельниц. И дело было громким, так как главный обвиняемый являлся владельцем бутиков Cartier, о нем много писали СМИ. Но сама Света — явно просто попавшая под раздачу — была обыкновенной офисной служащей. Не мошенница, не контрабандистка, а простая российская женщина средних лет…

Со мной Света хоть почти и не общалась, но именно она в первый же день отдала мне футболку и нижнее белье, чтобы я могла переодеться. Я еще больше оценила этот жест, когда Свету — примерно месяц спустя — выводили из камеры, и в руках у нее был лишь небольшой пакетик с парой-тройкой вещей. Когда Свету «заказали», то есть крикнули в корму: «Ясенева, собирай вещи!» — Тамара аж запричитала: «Ох, лучшей соседки у меня не будет!» Света тоже всплакнула — любой волей-неволей привыкает к месту обитания. Но делать нечего — избежать перевода в другую камеру было практически невозможно…

Свету увели.

А уже перед отбоем в камеру вошла высокая пухленькая девушка в юбке до пола, с раскладушкой в руках…

Она встала на пороге, испуганно оглядывая тесную камеру, набитую людьми, и совершенно не понимая, куда ей приткнуться. Ей указали место на полу посередине камеры — мол, можешь разложить раскладушку здесь… А она все стояла, не в силах пошевелиться, словно боясь отойти от двери, и тихонько скулила: «Какой кошмар… Куда я попала… Как тут ужасно… Я хочу в другую камеру…» И стала плакать.

Я вспомнила свои первые ощущения от попадания в это крошечное пространство, и в душе горячо посочувствовала новенькой. Ведь действительно — первое время в этой «обувной коробке» очень и очень страшно. Нет места, нет воздуха, тебе хочется начать долбиться о железную дверь и истошно вопить, чтобы тебя отсюда выпустили…

Я все это понимала… Но мои соседки по камере очень возмутились такому хаянию их места обитания: «Смотрите, какая принцесса! Явилась прямиком из дворца, видимо?» Потом, правда, стали успокаивать: «Чего разнылась! Никто тебя отсюда не выведет, ишь чего захотела… Да ты и не видела, что творится в других камерах — там сплошные воровки и наркоманки! А у нас — самая лучшая, спокойная камера во всем изоляторе! Давай ложись!»