Так заканчивается этот судьбоносный день, длившийся для меня почти 24 часа, этот первый день моего ада…
ИВС — Изолятор временного содержания
Просыпаюсь я от громкого скрежета открывающейся двери. Меня снова сковывают наручниками, выводят на улицу и сажают в мини-автозак — сине-белый микроавтобус, по форме похожий на маршрутку. Но это только по форме — изнутри это просто жуткая конструкция! Две крошечные камеры — в виде вертикально стоящих железных гробов. Это так называемые «стаканы», как я узнала впоследствии… В такой «стакан» с трудом втискивается один человек нормальной комплекции. И есть еще один отсек побольше — на нескольких человек — куда меня и запирают. Там мало места, всего сантиметров тридцать между коротенькими лавками, но самое главное — там дико холодно. Полное ощущение, что тебя засунули в морозилку! Поэтому едва присев на железную лавку, я тут же вскакиваю, только бы не соприкасаться с этой ледяной поверхностью.
На дворе стоит февраль, и пусть я и в зимнем пуховике, но одета достаточно легко. Ведь в обычной городской жизни не возникает ситуаций, где ты мерзнешь. В общественном транспорте — обогреватели, во всех магазинах и торговых центрах, офисных зданиях — тоже тепло. По улице ты перемещаешься быстро — от тепла к теплу — и не успеваешь даже прочувствовать зимнюю стужу по-настоящему…
Конвоиры садятся в два синих «маршруточных» кресла, установленных лицом к «стаканам». И видно, что этим достаточно крупным мужикам в объемном зимнем обмундировании — тоже невероятно тесно в этих креслах. Им даже ноги вытянуть некуда: пол завален запчастями, колесами, инструментами, бронежилетами, рюкзаками, какими-то пакетами…
Автозак трогается. Я стою, ухватившись за прутья решетки, мои руки в наручниках, а за окном мелькают улицы. И перед моими глазами всплывает сцена из фильма «Однажды в Америке». Та, в которой главного героя Лапшу под пронзительную музыку Морриконе везут в автозаке к огромным тюремным воротам. И он так же, как и я, держится за решетку окна руками, скованными в наручники. С болью и печалью глядя на зрителя…
Мое сердце скукоживается. Нет! Я не хочу быть в этом кино! Это вовсе не мое кино!
Меня привозят в изолятор временного содержания — ИВС, это где-то совсем недалеко, в центре Москвы. Конвоиры сдают меня с сопроводительными бумагами «с рук на руки» и уезжают.
А меня начинают снова «оформлять». Нет, отпечатки пальцев уже не берут. Но зато одна из сотрудниц, тетка с размытой внешностью, ведет в комнатенку с малюсенькой клеткой у стены. Заставляет войти в эту клетку, запирает и велит раздеться. Полностью! После секундного ступора я начинаю снимать вещь за вещью и передаю их этой тетке: сапоги, широкий свитер, леггинсы, гольфы, нижнее белье… Она все тщательно осматривает, прощупывает швы, карманы и так далее. Потом приказывает поднять волосы на голове, показать уши, открыть рот и высунуть язык, потом — нагнуться, раздвинуть ягодицы…
Увидев пирсинг на моем пупке, маленький золотой «банан», приказывает снять: «Не положено! Я передам конвою, они передадут следователю, потом там получишь…» Надо сказать, что я ничего не получила «ни потом», ни «там». И вообще никто так и не смог мне раскрыть судьбу моего единственного украшения, ведь при изъятии не была оформлена специальная бумага. Я тогда понятия не имела, что любое изъятие должно было как-то бумажно оформляться. Я вообще не знала, что мне нужно было требовать и какие у меня есть права… Да разве до соблюдения каких-либо прав мне было?! Я стояла в клетке, совершенно голая и дрожащая, перед рявкающей на меня теткой! Я не помню, когда вообще в последний раз стояла полностью обнаженная перед посторонним человеком! Возможно, в глубочайшем детстве, когда мама брала меня в общественные бани? Но в сознательном возрасте никаких «бань» уже не было. Потому что это совершенно не мое! Я в этом смысле очень закрытый человек. Категорически никаких раздеваний на публике!..
А тут абсолютно посторонняя персона без тени застенчивости рассматривает мою кожу на предмет татуировок, родинок, шрамов и прочих «примет». Чуть ли не под лупой! Заглядывает во все имеющиеся отверстия в теле на предмет контрабанды… Это вообще нормально?! И, возможно, гамма эмоций от негодования до жгучего стыда и накрыла бы меня… Но тетка эта просто не давала опомниться — подгоняла и кричала: «Пошевеливайся!..» Так прошел мой первый личный досмотр с полным раздеванием…
Потом мне вручили покоцанную алюминиевую кружку, такую же ложку, пакет с одноразовым постельным бельем и пакет поменьше с «гигиеническим набором». Провели по паре коридоров и завели в камеру. Мою первую тюремную камеру…
…Представьте комнатку примерно в шесть квадратных метров в форме пенала. Вдоль каждой стены — по койке, небольшое окошко под потолком, а у двери — стол. Над столом — полки, под ним — скамья. Все сделано из железа и плотно привинчено к стенам и к полу.
Напротив стола — туалет, он частично отгорожен от всего остального пластиковой полупрозрачной перегородкой до пояса. Сам туалет — это отверстие в полу, напомнившее туалеты на советских железнодорожных вокзалах. Так называемая «чаша Генуя». Между одной из коек и туалетом привинчена небольшая раковина.
Над дверью — сквозное отверстие за маленькой решеткой, в нем вмонтировано радио, которое звучит довольно-таки громко. Через пару джинглов я понимаю, что оно настроено на волну «Радио Маяк».
На одной из коек лежит ватный скомкавшийся матрасец неопределенной расцветки. Почти плоская подушка и тонюсенькое одеяльце. Распечатав пакет с бельем, я нахожу там наволочку и две простыни из какой-то полубумажной ткани тускло-синего цвета. Заправляю постель, нахожу в гигиеническом наборе зубную щетку, зубную пасту неопознаваемых марок, пачку прокладок «Ромашка» и рулон серой туалетной бумаги. Умываюсь, чищу зубы, после чего чувствую себя немного получше.
Время от времени я замечаю, как кто-то заглядывает в большой круглый глазок на двери. За мной наблюдают…
В какой-то момент дверь открывается, и охранник велит мне выйти и следовать за ним. Поднимаемся на несколько этажей выше, заходим в небольшой кабинет. В кабинете стоят простой стол и два стула. А за столом сидит… адвокат Верховцев! Я смотрю на него, опешив. Что он тут делает? А Верховцев приветливо улыбается, приглашает присесть. Охранник выходит.
— Людмила, здравствуйте!
— Э-э-э… Здравствуйте.
— Ну как ваши дела?
— Да вроде нормально…
— У вас в камере много народу?
— Нет, я там одна… Но почему вы тут?
— Людмила, меня весьма заинтересовало ваше дело. Оно непростое и очень необычное. Я бы хотел представлять ваши интересы в качестве защитника.
— Защитника? Но это невозможно! У меня же уже есть защитник — Марк Каверзин, вы же его видели!
— Да, я знаю… Мы с ним поговорили после допроса. Он мне обрисовал свое видение вашей защиты. Но я бы предложил другую, более выигрышную для вас стратегию. Если вы частично признаете вину, к примеру… И тогда завтра на суде я смогу добиться для вас домашнего ареста. И если у вас есть какие-то хронические заболевания, диагнозы, выписки из медицинской карты, то все это поможет… Вас отпустят домой, понимаете?
— Да, понимаю… Конечно, спасибо вам большое за участие, но мой адвокат — Марк Каверзин. И он сам со всем разберется…
— Хорошо, хорошо… Вы все же подумайте над моими словами. А завтра я все равно должен быть на суде, так как во всех документах заявлен как ваш защитник…
«Все это очень странно», — размышляю я, когда меня заводят обратно в камеру.
А спустя время вдруг открывается квадратное окошко в двери — так называемая корма — и оттуда выглядывает охранник. Велит мне подойти.
— Принимай передачку, — он начинает совать через окошко продукты: гранулированный кофе в прозрачном целлофановом кульке, а в другом — пакетики чая Lipton, буханку черного хлеба, шоколадки, сгущенное молоко в тюбике, арахис, сухари, сушки. Под конец вручает черный пустой пакет с надписью «Davidoff» и бланк со списком переданного: «Распишись!» В одной из граф я читаю, что кофе — это «Nescafe», а в другой нахожу фамилию-имя сына — значит, все это принес он!
Еда! Можно поесть! Но в первую очередь — кофе! Я стучу в дверь. Охранник смотрит в глазок.
— А можно кипятку?
— Сейчас принесут ужин, тогда и попроси.
И действительно — почти сразу же приносят ужин. Через корму в алюминиевой тарелке дают что-то вроде перловой каши, а в кружку наливают чай: «Посуду помоешь сама…» Также дают несколько кусков серого хлеба и горку сахарного песка на небольшой белой бумажке.
Я пытаюсь съесть несколько ложек этой безвкусной остывшей крупы. Мою посуду в раковине. Пью чай с орехами и сухарями… Потом прошу кипятка, делаю себе кофе со сгущенным молоком и, поглотив эти драгоценные «питательные вещества», начинаю чувствовать сильную сонливость…
Решаю лечь поспать. Матрац лежит на очень редких металлических полосках, поэтому, когда ложишься на него, то телу не просто неудобно, а крайне больно из-за этих прутьев. Я пытаюсь как-то смягчить это дивное ложе пуховиком, что лишь слегка улучшает положение. При этом — с потолка прямо в глаза бьет яркий свет, а еще оглушительно орет радио. Но я, несмотря на все эти неудобства, почти сразу засыпаю. Ведь я не железная, я «только учусь»…
