Конечно, все эти нюансы я уловила только впоследствии, спустя множество «выездов» на автозаках всех сортов и размеров, в самое разное время суток… А тогда я понимала лишь то, что мы конкретно застряли, и ничего тут не поделаешь…

Конвоиры сначала вяло переговаривались, потом замолчали. Кто-то начал пялиться в телефон, кто-то дремать… Время от времени они по очереди выходили то покурить, то до ближайшего магазинчика за каким-нибудь перекусом, да и просто чтобы размяться… В какой-то момент «старшой», заметив мое измученное унылое лицо, попытался меня даже подбодрить: «Не боись! Тут тоже люди живут! У них тут и телевизоры, и чайники есть. Да и вообще — все, что захочешь можно достать. Хоть… водку! Санек, столько водка сейчас? Семь штук? Ого! Было же пять? Короче — были бы бабки!..»

Машина стояла как вкопанная по полчаса, если не больше. Потом снаружи начиналось движение, и мы продвигались вперед примерно метров на пять, затем снова замирали. Это была самая замедленная из всех пробок на свете — движение шло со скоростью улитки! И находиться все это время в заднем отсеке автозака было сущей пыткой! Когда машина двигалась, от мотора шел хоть какой-то теплый поток воздуха. Но в положении «замри» в машине все отключалось. Водитель пояснял это так: «А то сядет аккумулятор, и потом фиг заведемся!»

Мне было не просто холодно. Мне было адски холодно! Я не помню, чтобы я когда-то так промерзала! И чтобы не заледенеть, я все это время стояла, переминаясь время от времени с ноги на ногу. В эти минуты я бы все отдала за большой бумажный стакан с горячим кофе — ведь я снова провела целый день без еды и воды, а теперь вдобавок заживо замерзала.

Я не знаю, как я это выдержала… Под конец я просто не чувствовала ни рук, ни ног. Я была уверена, что на следующий день обязательно заболею, слягу с воспалением легких — как минимум! Ведь я заболевала всякими разными простудами и ангинами очень легко, почти моментально. От любого чиха со стороны окружающих, от малейшего сквозняка из окна, от кондиционера в машине или офисе, от обычного напитка комнатной температуры. Да и непонятно от чего еще — просто без повода.

И поразительным стало то, что после этой морозильной эпопеи я даже не чихнула! Это стало для меня одним из тех открытий, которые я сделала за годы пребывания в заключении. Открытий о безграничных возможностях человека. О том, как многое, получается, человек может выдержать, как много он может перенести…

А за эти первые несколько дней неволи мне довелось убедиться, что, оказывается, можно не пить, не есть, не спать больше суток. Очень долгое время «терпеть» без туалета. Промерзать насквозь и находиться в этом экстремальном состоянии несколько часов. И оказывается, все это тебя не убивает! Ты не умираешь от всего этого! Для кого-то, конечно же, это все банальность и повседневная рутина. Для каких-нибудь спасателей, экстремалов, путешественников и им подобных. Но лично для меня, «девушки из офиса», всю жизнь проведшую в комфорте и с бытовыми удобствами под рукой, это открытие стало удивительным.

Помню, однажды штурман команды «КАМАЗ-мастер» Айдар Беляев рассказывал мне о «Ралли Дакар», и тогда меня поразил один нюанс. То, что иногда гоночная машина находится в движении более 12 часов, в течение которых все члены экипажа не покидают кабину. И в эти часы — никаких туалетов и прочего. Я тогда изумилась — как это? Человек такое не выдержит! Это же невозможно! А Беляев сказал: «Возможно. Если надо, то возможно!»

И теперь я вдруг на своем личном опыте убедилась, что да, это возможно. Человек, если надо, оказывается, способен очень на многое!..

…И вот, наконец, спустя почти четыре часа, мы проезжаем через первые ворота СИЗО. Потом через еще одни ворота и заезжаем в шлюз — помещение, похожее на большой гараж.

Мотор глушат, и все конвоиры, включая водителя, выползают из автозака. Машину начинают досматривать: сначала в салон заходит первый человек с фонариком, заглядывает во все отсеки и углы, светит на меня — действительно ли «одна на борту», как заявили конвоиры? Потом заходит второй, и так же с фонарем все досматривает заново. Над самим автозаком установлена мини-вышка, откуда проверяющий смотрит — нет ли чего подозрительного на крыше автозака? И под самим автозаком — смотровая яма со ступеньками, как в автомастерских — откуда проверяется, нет ли чего на дне машины? После крика «Чисто!» — в автозак возвращается водитель и «старшой» Николай. Второй конвоир обязан остаться в шлюзе. Там же остаются их мобильные телефоны…

Затем автозак въезжает во внутренний двор изолятора, на небольшую заасфальтированную площадь. Едет вдоль стены жилого корпуса вниз, по спуску. И паркуется недалеко от подвальной двери сборного отделения. Иначе говоря, у «сборки». Николай берет папку с документами и направляется к этой двери. Мы с водителем ждем. Я могу думать лишь о том, что, наконец, попаду хоть в какое-то помещение — туда, где тепло.

Спустя минут десять Николай возвращается в автозак. Он захлопывает дверь с такой силой, что машина едва не переворачивается.

— А-а-а! Сука! Ливанов, блять, сука, неправильно оформил гребанное сопроводительное! Короче, ее не принимают! — Николай орет, нет — рычит.

— Да ладно! Серьезно? Вот пиздец! И что теперь делать?

— У-у-у! Не знаю! Звонить в «контору» буду! Разворачивайся! Поехали давай!

Я в ужасе замираю. Все мои робкие надежды на тепло, на туалет, на небольшую передышку в этой пытке разлетаются в пыль…

Автозак едет обратно к воротам и снова пристраивается в конец машинной очереди… Едва мы выезжаем обратно на улицу, Николай включает мобильник и начинает кому-то звонить, объясняя нашу дикую ситуацию: «Это пиздец какой-то! На «шестерке» нас завернули… Два часа ночи! Сколько еще нам с ней кататься?!»

— Ну и что? Куда ее? В ИВС?

— Не, ИВС уже не примет… В «контору» поехали, в приемнике переночует.

Поскольку на дворе была глубокая ночь и время пробок миновало, до центра Москвы, до «конторы», мы доехали относительно быстро. Я впала в некое состояние прострации — когда все процессы внутри тебя замирают, и ты уже перестаешь воспринимать что-либо… Помню только момент, когда меня завели в знакомую уже камеру в «обезьяннике», и там было тепло! А еще сама лежанка-подиум оказалась с подогревом, и вся поверхность под матрацем излучала тепло! Я сняла сапоги, засунула ноги под матрац и почувствовала приятное покалывание. Тепло стало разливаться по всему телу, и это было так прекрасно! У меня в голове была единственная мысль: «Наконец мне тепло!» С этой мыслью я и заснула…

Меня оформляют

На следующий день весь путь до изолятора повторился заново. Но поскольку мы выехали примерно в 11 часов утра, то все произошло в разы быстрее — без пробок на дорогах и без мегапробки у ворот. Мы простояли не более часа. При свете дня я увидела, что высокая буро-красная стена, за которой скрывался изолятор, похожа, скорее, на ограждение вокруг какого-то монастыря или чего-то подобного. Потому что над одной из круглых кирпичных башенок, воздвигнутых по периметру, сиял золотистый православный крест. И вся стена по всей протяженности была почему-то декорирована крестами. А еще на этой «парадной» стене отсутствовало украшение в виде колючей проволоки. «Колючка» была лишь изнутри — на внутренней стене, спрятанной от прохожих.

…На входе Николай предъявил правильную бумажку и СИЗО 6 распахнуло наконец свои гостеприимные объятия! Началось мое оформление. Эта процедура заняла несколько часов. Меня снова сфотографировали — на этот раз на фоне разлинованной в метры и сантиметры стены, причем никто не задумался о том, что я в этот момент в обуви на достаточно высоких каблуках. Внесли в анкету моих ближайших родственников и их контакты. Сняли отпечатки пальцев и ладоней — точно так же, как и в «обезьяннике» на Петровке — при помощи черной типографской краски. Но на этот раз женщина-приемщица подсказала, что «смывать лучше холодной водой — быстрее отмоется». Потом она провела личный досмотр с полным раздеванием, записала все приметы — «особых примет нет», только родинка «справа на подбородке». На этот раз то ли от моей невероятной усталости, то ли потому что это было уже не в первый раз, мое прилюдное раздевание догола прошло для меня намного будничней…

Здесь, на так называемой «сборке», а это своего рода «приемный покой», работали в основном женщины, так как именно тут происходили личные досмотры, которые могли производить только лица женского пола. Этих сотрудниц называли «дежурками». А мужчин называли «дежура́ми». Это были тюремные сотрудники самого низшего звена. И они все делали крайне неспешно. В темпе особого «тюремного вальса»: «Не спеши, а то успеешь…» Потом мне пришлось постоянно сталкиваться с этим тягомотным неспешным темпом. В СИЗО, в судах, в автозаках… Он означал — все происходит очень медленно, а ты должен… ждать и не дергаться…

Проведя через разные кабинеты «сборки», меня под конец завели в карантинный медкабинет. Фельдшерица, здоровенная бабища с короткой стрижкой, взяла кровь из вены для проверки на СПИД и Гепатит С. Записала с моих слов группу крови, мои диагнозы и жалобы на здоровье.