— Мужайся же, о сын мой. Мессала благородного происхождения; его семья знаменита на протяжении многих поколений. В дни республиканского Рима — я даже не могу сообразить, как давно это было, — члены этой семьи снискали славу, кто как воин, кто на гражданской службе. Я могу припомнить не одного консула, который носил это имя; среди них было много сенаторов, их покровительства искали, поскольку они всегда были богаты. Но, даже если сегодня твой друг хвастался своими предками, ты можешь посрамить его, припомнив своих. Если он упоминал о древности своего рода или хвалился его деяниями, положением, богатством — хотя такие доводы не являются свидетельством большого ума, — если он упоминал все это как доказательство своего превосходства, то ты мог предложить ему сравнить его происхождение с твоим.

Подумав с минуту, мать продолжала:

— Одна из идей, которые сейчас витают в воздухе, состоит в том, что в нынешние времена требуется знатность рас и семей. Римляне кичатся своим превосходством по сравнению с сынами Израиля на том основании, что мы всегда проигрываем в поисках доказательств нашей древности. Началом их истории было основание Рима; даже самые лучшие из них не могут проследить свое происхождение далее этого события; и лишь очень немногие пытаются сделать это; да и те не находят ничего лучше, как ссылаться на доводы традиции. Мессала уж точно не может сделать этого. Обратимся же теперь к нам самим. Можем ли мы сделать это лучше?

Если бы в помещении было чуть больше света, юноша смог бы заметить тень гордости, скользнувшую по лицу матери при этих словах.

— Представим себе, что римлянин бросил нам вызов. Я бы ответила ему, не испытывая ни сомнения, ни чванства.

Голос ее дрогнул, пришедшая в голову мысль заставила ее изменить форму своих доводов.

— Твой отец, о мой Иуда, пребывает сейчас в покое вместе со своими праотцами, но я помню, как если бы это случилось нынешним вечером, как мы однажды отправились в Храм, чтобы представить тебя Господу. Мы принесли в жертву голубей, и я назвала жрецу твое имя, которое он и записал в моем присутствии, — «Иуда, сын Итамара, из рода Гура». Имя это было тут же унесено и записано в книгу в разделе записей, отведенном для самых святых семейств.

Я не могу сказать точно, с каких пор пошла традиция регистрации имени подобным образом. Мы знаем, что она существовала еще до исхода нашего племени из Египта. Я слышала, как Энлиль говорил, что начало этому положил сам Авраам, первым записав свое собственное имя, а потом имена своих сыновей, движимый обещанием Господа, который выделил его и их среди всех остальных народов, сделав их высочайшими и благороднейшими, самыми избранными среди всех народов на земле. Завет с Иаковом послужил тому же. «В лице твоего потомства да будут благословенны все народы земли», — было сказано Аврааму. «И ту страну, где вы живете, отдам я тебе и твоему потомству», — сказал сам Господь Иакову, уснувшему в Бетеле по дороге в Харан. После этого мудрецы ожидали день обретения страны Завета; тогда было положено начало Книге Поколений. Обещание же благословения для всех людей на земле от патриархов дошло до будущих поколений. Было упомянуто одно имя. Благодетелем мог стать даже самый униженный из избранного рода, поскольку для Господа нашего Бога не существует разницы между славным и несчастным, нищим или богачом. Таким образом, с целью сделать свершение этого обещания совершенно явным для тех поколений, кому предстоит узреть его, — и воздать почести тому, кому они должны принадлежать, — и был заведен обычай вести такие записи в строжайшем порядке. Вели ли их должным образом?

Веер в ее руке ходил взад и вперед до тех пор, пока молодой человек, снедаемый нетерпением, не повторил ее вопрос:

— А эти записи абсолютно верны?

— Энлиль сказал, что так оно и есть, а из всех ныне живущих он более кого бы то ни было осведомлен в этом вопросе. Наш народ время от времени мог быть небрежен в отношении какой-либо части наших законов, но только не в этом отношении. Наш знаменитый ректор сам занимался Книгами Поколений в течение трех периодов — от Завета до открытия Храма; затем до Плена Египетского; а после него затем вплоть до наших дней. Лишь однажды ведение этих записей было нарушено, и произошло это как раз в конце второго периода; но, когда наш народ вернулся из долгих скитаний домой, первым делом, исполняя нашу обязанность по отношению к Богу, первосвященник Зеруббабель восстановил ведение этих Книг, дав нам возможность вести родословную еврейского народа на протяжении целых двух тысяч лет. И вот теперь…

Она замолчала, словно давая возможность сыну осознать всю бездну времени, упомянутую ею.

— И вот теперь, — продолжала она, — как выглядят римляне, хвастливо заявляющие, что кровь с годами становится все более драгоценной? По этому признаку сыны Израиля, пасущие стада на холмах Рефаимских, куда благороднее самых благородных отпрысков рода Марсиев.

— А я, мама, согласно этим Книгам, кто я такой?

— Все, что я сказала до сих пор, сын мой, имеет отношение к твоему вопросу. Я отвечу тебе. Если Мессала был бы здесь, он мог бы сказать, как и говорили другие, что истинная линия твоего происхождения была прервана тогда, когда ассирияне взяли Иерусалим и разрушили Храм. Тогда тебе следовало бы вспомнить про набожность Зеруббабеля и возразить ему на это, что вся достоверность римской генеалогии закончилась тогда, когда варвары с Запада штурмом взяли Рим и шесть месяцев стояли лагерем на развалинах города. Хранило ли их правительство фамильные архивы? И если да, то что стало с ними в те ужасные дни? Нет, нет; истина сохранилась лишь в наших Книгах Поколений; и, прослеживая историю нашего рода вплоть до Плена Египетского, до основания первого Храма, до исхода из Египта, можно с абсолютной уверенностью сказать, что твой род восходит к Гуру, соратнику Иисуса. Полагаю, ты удовлетворен своим происхождением и можешь гордиться им. Хочешь знать его более подробно? Тогда возьми Тору и открой Книгу Чисел. Там в числе семьдесят второго поколения после Адама ты найдешь основателя своего рода.

На несколько минут в комнате наступило молчание.

— Благодарю тебя, о мама, — произнес наконец Иуда, сжимая ее руки в своих ладонях. — Я благодарю тебя от всего сердца. Как же хорошо, что я не слышал призыва нашего доброго ректора; он не смог бы успокоить меня так, как это сделала ты. Но все же — неужели, чтобы сделать род воистину благородным, нужно только время?

— Ах, ты забыл, ты совсем забыл, что наши претензии основываются не только на времени; избранность Богом — вот наша особая гордость.

— Ты сейчас говоришь обо всем нашем народе, а я, мама, имею в виду род — наш род. За годы, прошедшие со дней праотца Авраама, чего он достиг? Что совершил? Какие великие деяния подняли его над другими?

Мать колебалась, думая о том, что все это время она могла говорить не то, что требовалось. Знания, которых добивался ее сын, могли быть ему необходимы для куда более серьезных вещей, чем просто для удовлетворения уязвленного тщеславия. Юность — не более чем раскрашенная раковина, внутри которой живет, постоянно вырастая, дух мужчины, ожидающий момента своего выхода на свет, у одних более раннего, чем у других. Она трепетала при мысли о том, что у ее сына такой момент наступает именно сейчас; что как новорожденное дитя пытается своими неумелыми руками схватить тени, плача от огорчения, так и его дух может в своей временной слепоте сражаться за овладение своим неосязаемым будущим. Тот, к кому подросток приходит, вопрошая: «Кто я есть и кем мне предстоит стать?» — должен уметь ответить на эти вопросы с величайшим тактом, ибо каждое слово ответа будет подобно прикосновению пальцев скульптора к глине, из которой тот ваяет свою модель.

— У меня такое чувство, о мой Иуда, — сказала она, потрепав рукой по щеке сына, — что все сказанные мной слова были ударами в бою с противником более воображаемым, нежели существующим. Если таким противником является Мессала, то не заставляй меня сражаться с ним в темноте. Расскажи мне, что он говорил.