Нельзя сказать, что ей этого хватало. Ведь, несмотря на неистовый азарт, который дарило повиновение, оно с неизбежностью знаменовало утрату интереса. История всегда повторялась — даже с Юлианой, тем самым психотерапевтом. Сдавшись Оксане, вручив ей свою тайну, она перестала быть предметом желания. И Оксана просто ушла, оставив женщину старше себя опустошенной, с разбитой вдребезги личной и профессиональной самооценкой.

После снайперской программы она изучала взрывчатые вещества и токсикологию в Волгограде, слежку и наблюдение в Берлине, профессиональное автовождение и технику вскрытия замков в Лондоне, управление идентификационными данными, средства связи и шифрование в Париже. Оксане, которая до встречи с Константином у моста через Чусовую никогда не покидала Россию, все эти заграничные путешествия казались сказкой. Каждый курс преподавался на языке своей страны, поэтому одновременно служил экстремальным экзаменом на лингвистические способности, в большинстве случаев выматывая девушку физически и психически.

И все это время со стороны за ней терпеливо и невозмутимо наблюдал Константин. Он выдерживал профессиональную дистанцию между собой и Оксаной, но пару раз, когда прессинг становился невыносимым и она холодно требовала оставить ее в покое, он проявил сочувствие. «Возьми выходной, — сказал он ей однажды в Лондоне. — Прогуляйся, посмотри город. И начни думать о своем имени. Оксаны Воронцовой больше нет».

К ноябрю ее учеба почти завершилась. Она жила в сомнительной гостинице в пригороде Бельвиль и ежедневно ездила в безымянный бизнес-центр в Дефансе, где молодой человек индийского происхождения обучал ее деталям стеганографии — науке о вшивании секретной информации в компьютерные файлы. В последний день курса появился Константин — он оплатил счет за гостиницу и отвез Оксану в квартиру на левобережной набережной Вольтер. Квартира на первом этаже была обставлена со скромной строгой элегантностью. Ее хозяйку — миниатюрную, суровую на вид, одетую во все черное женщину лет шестидесяти — Константин представил как Фантину.

Фантина оглядела Оксану и, оставшись, похоже, не в восторге, попросила ее пройтись по комнате. Чувствуя себя неловко в выцветшей футболке, джинсах и кроссовках, та подчинилась. Фантина некоторое время понаблюдала за ней, потом повернулась к Константину и пожала плечами.

Так началась финальная стадия преображения Оксаны. Она перебралась в четырехзвездочный отель через две улицы от прежнего жилья, и ежедневно они с Фантиной встречались за завтраком в квартире на первом этаже. В девять утра за ними приезжала машина. В первый день они отправились в «Галери Лафайет» на бульваре Осман. Фантина провела Оксану по всему универмагу, по дороге приказывая ей примерять разные вещи — неформальную одежду, повседневные и вечерние платья, — и покупала их независимо от того, приглянулись они Оксане или нет. Обтягивающую и стильную, на вкус Оксаны, одежду Фантина браковала не глядя.

— Я пытаюсь привить тебе парижский стиль, chérie, а не научить одеваться как московская шлюха — это ты и без меня умеешь.

К концу дня машина оказалась доверху набита покупками, а Оксане начала нравиться компания ее неумолимо придирчивой наставницы. Всю неделю они ездили по обувным лавкам и ателье, ходили на показы от-кутюр и прет-а-порте, посетили большой винтажный магазин на бульваре Сен-Жермен и музей моды Пале-Гальера. Каждое из посещений Фантина сопровождала подробными комментариями вроде «эта вещь изысканна, продуманна и элегантна, а эта — груба, безвкусна и безнадежно вульгарна». Однажды после обеда Фантина привезла Оксану в парикмахерскую на Плас-де-Виктуар. Она проинструктировала стилистку действовать по собственному усмотрению, игнорируя пожелания Оксаны. После Фантина подвела Оксану к зеркалу, и та провела рукой по короткой прямой стрижке. Ей понравился сконструированный Фантиной облик. Авторская байкерская куртка, полосатая футболка, джинсы с низкой талией и ботильоны. Она смотрелась… парижанкой.

Ближе к вечеру они навестили парфюмерный бутик на улице Фобур-Сен-Оноре. «Выбирай, — сказала Фантина. — Но выбирай как следует». Десять минут Оксана фланировала по изящному магазину, пока не остановилась у стеклянного шкафа-витрины. Продавец немного понаблюдал за ней. «Vous permettez, Mademoiselle?» [Позволите, мадемуазель? (фр.)] — полушепотом произнес он, протягивая ей тоненький флакон с алой лентой вокруг горлышка. Оксана аккуратно нанесла на запястье крошечную каплю янтарных духов. Аромат — свежий, словно весенняя заря, но с темными базовыми нотами — гармонировал с чем-то, таящимся в ее душе.

— Они называются «Вилланель», — сказал продавец. — Это был любимый аромат графини Дюбарри. Когда ее в 1793 году казнили, производитель добавил к флакону красную ленту.

— Тогда мне нужно быть осторожной, — ответила Оксана.

Через два дня за ней в отель заехал Константин.

— Кстати о моем имени, — сказала она. — Я выбрала.

Легко постукивая каблучками по брусчатке площади Верди в Палермо, Вилланель поднимает взгляд на величественный фасад самого крупного на Сицилии — да и во всей Италии — оперного театра. Листья высоких пальм тихо шелестят на теплом бризе; по бокам широкой главной лестницы стоят бронзовые львы. На Вилланель шелковое платье от Валентино и оперные перчатки до локтя от Фрателли Орсини. Платье — красное, но темного оттенка, почти черное. На плече — вместительная сумочка «Фенди» на тонкой цепочке. Волосы скреплены длинной изогнутой заколкой, а лицо в вечернем свете кажется бледным. Она выглядит эффектно, хоть и не так броско, как толпящиеся в вестибюле светские львицы в «Версаче» и «Дольче Габбана». Премьера в Театро Массимо — всегда событие, к тому же сегодня дают одну из популярнейших опер — «Тоску» Пуччини. А то, что главную партию исполняет местная сопрано Франка Фарфалья, делает это событие обязательным для посещения.

Вилланель покупает программу и проходит из вестибюля в фойе. Оно быстро наполняется. Гул разговоров, приглушенный звон бокалов, аромат дорогих духов. Фигурные светильники окрашивают мраморное убранство стен в мягко-лимонные оттенки. У стойки бара она заказывает минеральную воду — и замечает, что за ней наблюдает худощавый темноволосый человек.

— Могу ли я угостить вас чем-то более… интересным? — спрашивает он, пока Вилланель расплачивается. — Может, бокал шампанского?

Она улыбается. Ему тридцать пять, оценивает она, плюс-минус год или два. Мрачная привлекательность. Серебристо-серая рубашка безукоризненна, легкий пиджак — похоже, «Бриони». Но в его итальянском слышна сицилийская резкость, а во взгляде — нотка угрозы.

— Нет, — отвечает она. — Благодарю.

— Дайте угадаю. Вы явно не итальянка, хоть и говорите по-итальянски. Француженка?

— Вроде того. Длинная история.

— И вам нравятся оперы Пуччини?

— Разумеется, — негромко отвечает она. — Правда, «Богему» я люблю больше.

— Это потому что вы француженка. — Он протягивает руку. — Леолука Мессина.

— Сильвиана Морель.

— Что же привело вас в Палермо, мадемуазель?

Ее подмывает прекратить разговор. Уйти. Но он может не отстать, а это еще хуже.

— Я в гостях у друзей.

— А кто они?

— Боюсь, вы их не знаете.

— Кого я только не знаю! Вы бы удивились. И поверьте, все здесь знают меня.

Вилланель поворачивается вполоборота и позволяет внезапной улыбке озарить свое лицо. Она машет рукой в сторону входа.

— Извините меня, синьор Мессина. Вот и мои друзья.

Не особо убедительно, — ругает она себя на ходу. Что-то не так в этом Леолуке Мессине. Насилие ему не чуждо — давно и определенно, — и это заставляет Вилланель желать, чтобы он забыл ее лицо.

Придет ли Греко? — гадает она, бесцельно пробираясь сквозь толпу и разглядывая проплывающие мимо лица. Одному из местных информаторов Константина удалось тайком подкупить и опросить людей в театре: важные премьеры босс-мафиозо обычно посещает. Он всегда появляется в последний момент и занимает одну и ту же ложу, где сидит один, оставляя охранников в коридоре у двери. Есть ли у него билеты на сегодня — этого, к сожалению, не знает никто. Но его протеже Фарфалья поет главную партию. Так что шансы весьма высоки.

Люди Константина, не поскупившись, забронировали ложу рядом с той, где обычно сидит Греко. Она в первом ярусе, почти вплотную к сцене. Занавес поднимется через десять минут, ложа слева пока пуста, и Вилланель входит в гнездо из красного плюша. Ее ложу нельзя назвать в полном смысле частной. Сидя спереди, в одном из отделанных позолотой кресел у обитого алой тканью на уровне груди барьера, Вилланель видит всю Аудиторию, и всей Аудитории видна она сама. Если перегнуться вперед через барьер, то можно заглянуть в обе соседние ложи. Но когда погаснет свет, ложи превратятся в тайный мир, закрытый от посторонних глаз.

В сумраке этого невидимого мира она снимает с плеча сумку, достает из нее облегченный самозарядный «ругер» с интегрированным гемтеховским глушителем и вставляет в магазин обойму патронов 22-го калибра с низкой начальной скоростью пули. Вернув пистолет в сумку, Вилланель ставит ее на пол у основания перегородки между ее ложей и ложей слева.