Когда все было готово, Кэсерил упал на колени, прикрыл глаза и принялся молиться. Не зная, который из Богов забрал душу усопшего (хотя, хорошенько подумав, он мог бы и догадаться), он, стараясь говорить ясно и четко, обратился по очереди к каждому из пяти членов Святого Семейства. Обращаясь к Богам, ты обязан предлагать им лучшее из того, чем располагаешь, хотя это лучшее подчас — всего лишь слова.

— Молю о милости от тебя, Отец, и от тебя, Мать; от тебя Брат, и от тебя, Сестра! И от тебя милости прошу, Бастард. Пятикратной милости, о Высшие Сущности, просим мы от вас!

Какие бы грехи ни совершил усопший, он заплатил за них. Милости просим, Высшие Сущности! Не справедливости! Нет, только не справедливости! Мы были бы последними идиотами, если бы взывали к справедливости!

Закончив с молитвой, Кэсерил не без труда поднялся на ноги и осмотрелся. Потом, что было вполне благоразумно, поднял трупики вороны и крысы и положил возле покойника, в ногах и возле головы.

Похоже, Боги сегодня были к нему благосклонны. Что-то еще ждет его впереди?

Столб маслянистого дыма поднялся над бывшей мельницей, когда Кэсерил вышел на дорогу, ведущую в сторону Валенды. За спиной у него болтался сверток с одеждами мертвеца. Хотя они были много чище и опрятнее того, во что он был одет, Кэсерил решил не надевать их, пока с ними не поработает прачка. Правда, придется расстаться с парой медных монет (он быстро сосчитал в уме непредвиденные расходы), но услуги прачки того стоят.

Прошлую ночь он спал в сарае, на соломе. Продрог до костей. Ужином ему была половина буханки черствого хлеба; вторая половина пошла на завтрак. От порта Загосур, что на побережье Ибры, до столицы Баосии, центральной провинции Шалиона, было около трехсот миль. Да, Кэсерил рассчитал время, но одно дело рассчитать, другое — идти! Приют храма Материнского Милосердия в Загосуре оказывал помощь всем несчастным, кого жизнь выбросила за борт, а еще и тем, кто был выброшен на берег морем. Кошелек с вспомоществованием, врученный ему служкой храма, отощал еще до того, как он добрался до цели своего путешествия. Впрочем, идти оставалось недолго. Один день, а может, и меньше. И если у Кэсерила достанет сил переступать ногами, уже скоро он доберется до своего убежища и заползет в него.

Когда Кэсерил выходил из Загосура, голову его распирали планы: как он попросит места у вдовствующей провинкары — во имя прошлых заслуг; как устроится на какую-нибудь неприметную должность в ее доме, возле ее стола. Что-нибудь не особо обременительное! Его амбиции, однако, стали уменьшаться по мере того, как, пройдя через Восточный перевал, он стал подниматься на холодные высоты Центрального плато. Он думал уже не о высокородной госпоже. Может, начальник стражи ее замка или же конюший найдут ему местечко либо на кухне, либо при лошадях, и тогда ему не придется беспокоить их хозяйку? А если выпадет должность помощника повара, то не придется и имя свое открывать! Хотя вряд ли кто в замке помнит его по тем замечательным дням, когда он служил пажом в свите баосийского провинкара!

Мечтая о спокойном, незаметном местечке где-нибудь неподалеку от кухонного очага, о жизни без имени, о том, что никто страшнее повара не станет, размахивая руками, кричать на него, о несложной работе (что сложного в том, чтобы принести дров или нацедить воды?), он вышел под последние удары зимних ветров. Отдохнуть, забыться во сне — эта мечта стала почти наваждением, и поддерживало его силы только сознание того, что с каждым шагом он все дальше и дальше уходил от кошмаров морской жизни. Часами, меряя милю за милей по пустынной дороге, он развлекал себя поисками нового имени, с которым предстанет перед двором. А теперь все складывалось еще лучше — для первого визита в замок у него есть наряд покойника, и никто не будет шокирован его обносками. Ведь не зря же Кэсерил выпросил у фермера одежду мертвеца, и он искренне благодарен обоим. Искренне! Нижайше! Благодарен!

Мягко светясь под лучами солнца, город Валенда растекался по склонам холма, подобно красно-золотистому лоскутному покрывалу: красными были черепичные крыши, золотистыми — сложенные из местного камня стены домов, а также мостовые. До боли знакомые краски родины! Кэсерил, не выдержав, прикрыл усталые глаза. В Ибре дома выбелены; осиянные жарким северным солнцем, они слепили. Местный же охряного цвета песчаник казался идеальным строительным материалом для дома, для города, для страны — своим цветом он ласкал взор глядящего. На вершине холма, подобный золотой короне, вздымался к небу замок провинкара. Его стены колебались в поднимающихся от земли испарениях. Смущенный, Кэсерил на мгновение замер, глядя на город, а затем двинулся вперед, все ускоряя шаг, несмотря на слабость, дрожь и болезненную усталость, зудящую в ногах.

Торговые часы на рынках уже закончились, улицы были спокойны и пусты, и Кэсерил прошел к центральной площади. У ворот Храма он подошел к пожилой женщине, которая, если судить по ее виду, вряд ли захочет его ограбить, и спросил, как ему найти менялу. Тот, в обмен на золотой, наполнил ладонь Кэсерила увесистой пригоршней медных монет да еще дал адрес прачки и общественных бань. Кэсерил направился по указанным адресам, по пути купив у уличного торговца большой кусок масляного пирога и торопливо заглотив его.

Высыпав свои медяки на стойку, где прачка принимала заказы, он переоделся во взятые напрокат льняные штаны, балахон и соломенные сандалии, в которых собирался пойти в бани. Красными от постоянной стирки руками прачка забрала его одежду и башмаки, а также одежду найденного на мельнице покойника. В предбаннике он уселся в кресло (вот оно, счастье!), а брадобрей подкорнал его прическу и бороду, в то время как мальчик-слуга принес чаю. И вот он уже стоит на выложенном плиткой полу в натопленной бане, натирает себя пахучим мылом и ждет, когда мальчик-слуга окатит его целым ушатом теплой воды. В радостном предвкушении он смотрит на отделанный снизу медью огромный чан, предназначенный обычно для шести человек, но теперь, поскольку в бане никого больше нет, — только для него одного. Банщик поддерживает в чане соответствующую температуру. Как же ему будет хорошо отмокать в этой горячей, чистой воде! Хоть весь остаток дня, пока прачка кипятит его одежды.

Мальчик забрался на высокий табурет и принялся лить воду на голову Кэсерила, а тот, жмурясь от удовольствия, подставлял под теплый поток плечи и шею. Когда же он открыл глаза, то встретился с взглядом мальчика, полным ужаса.

— Ты… ты дезертир? — выдавил из себя слуга.

О Господи! На его спине громоздились один на другой шрамы от ударов кнута — наследие тех дней, когда он был у рокнарийцев галерным рабом и надсмотрщики не скупились, раздавая подарки обессиленным гребцам. Здесь же, в Шалионе, такого рода жестокому наказанию подвергались только самые опасные преступники, среди которых были армейские дезертиры.

— Нет, — твердо ответил Кэсерил. — Я не дезертир.

Изгнанник — да! Жертва предательства — конечно! Но он никогда не оставлял поста, даже самого опасного, даже такого, что мог принести гибель.

Мальчик закрыл рот, со стуком уронил ушат и выбежал из бани. Кэсерил вздохнул и направился к чану с горячей водой.

Но не успел он погрузиться по подбородок в божественно горячую воду, как в помещение ворвался хозяин.

— Вон! — заорал он. — Вон отсюда, ты…

Кэсерил от неожиданности даже зажмурился, а хозяин схватил его за волосы и принялся вытаскивать из чана.

— В чем дело?

Но хозяин, не отвечая, сунул ему в руки его штаны, балахон и сандалии и потащил дальше, к выходу из бань.

— Что ты делаешь? — возмутился Кэсерил. — Не могу же я голым идти по улице!

Хозяин развернул его лицом к дверям, ненадолго отпустил и прошипел:

— Одевайся и катись отсюда! Здесь у меня приличное место, не для таких, как ты. А тебе дорога в публичный дом. Или, что еще лучше, пойди и утопись в реке.

Ошеломленный, мокрый, Кэсерил принялся натягивать балахон через голову, одновременно поддерживая готовые упасть штаны и судорожно пытаясь вставить ноги в сандалии, в то время как хозяин толкал его к выходу. И тут до него дошло! Среди преступлений, за которые в Шалионе наказывали, забивая кнутом почти до смерти, значилось насилие, учиненное над девственницей или мальчиком. Лицо Кэсерила вспыхнуло.

— Это не то, что ты думаешь! — воскликнул он. — Я ничего такого не делал. Меня продали рокнарским корсарам!

Он дрожал. Можно постучать в захлопнутую перед его носом дверь, объяснить тем, кто остался внутри, кто он такой и что с ним случилось. О, мое бедное достоинство! Хозяин бани был отцом мальчика-слуги, догадался Кэсерил.

Он смеялся. Он плакал… Его бил озноб страха… перед чем-то, что было больше и значительнее, чем ярость хозяина общественных бань. Воздух со свистом входил в его легкие. У него не было сил спорить, да и, если они захотят его выслушать, — поверят ли ему эти люди? Отерев глаза мягкой льняной тканью рукава, он ощутил приятный запах, который способен оставить на одежде только хорошо разогретый утюг. Запах заставил его вспомнить: жить можно не только в грязном бараке для рабов, но и в чистых, просторных домах. Как давно он там жил? Может быть, тысячу лет назад?