Лора Джо Роулэнд

Путь предателя

ПРОЛОГ

Япония

Период Гэнроку [Гэнроку (гэнроку дзидай) — период (1688–1704) в японской истории, характеризующийся расцветом культуры, так называемый японский Ренессанс. Считается периодом «великого мира», когда вся страна была объединена под властью сёгуната Токугавы. В это же время самурайское сословие начинает отмирать в силу отсутствия военных действий.], год второй, месяц пятый

(1690 г.)

Белый шар солнца, больше похожий на бледную луну, поднимался среди плывущих по небу облаков над восточными холмами позади Нагасаки, открытого портового города [В период Эдо сёгунат проводил политику блокировки страны, и Нагасаки стал международным торговым портом.] на острове Кюсю, самого западного из четырех главных островов Японии. Туман цеплялся за лесистые склоны и окутывал сгрудившиеся у их подножия городские постройки. В храмах на склонах холмов звонили колокола, и эхо летело над величественным особняком губернатора, соломенными домами горожан и поселениями иностранцев. В гавани соленый летний бриз шевелил паруса японских рыбацких лодок, китайских джонок и бесчисленных судов из далеких, экзотических стран — Аравии, Кореи, Тонкина [Тонкин — область в Северном Вьетнаме, в описываемый период термин иногда использовался для обозначения Вьетнама в целом.]. Патрульная баржа скользила по коридору, образованному высокими лесистыми утесами гавани, мимо сторожевых башен к спокойному морю. Рассвет постепенно отодвинул завесу ночи, и на западном горизонте появились силуэты далеких кораблей.

Низкий мучительный стон, разнесшийся над крутой дорогой, ведущей из города, возвестил о приближении торжественной процессии. Первыми в ней двигались высшие сановники Нагасаки — ехавшие верхом самураи в черных церемониальных одеждах и головных уборах, — а за ними шагали пешком четыреста мелких сановников, их помощники, слуги и торговцы. Последним шел небольшой отряд солдат, вооруженных мечами и копьями, охранявший перепутанного пленника.

— Нет, — шептал этот самурай между стонами, которые становились все громче, по мере того как процессия поднималась все выше в горы. У него отобрали мечи и всю одежду, кроме набедренной повязки. Он пытался вырваться, но тяжелые кандалы сковывали его лодыжки, а веревки связывали за спиной запястья. Копья подталкивали его вверх по тропинке.

— Нет, этого не может быть!

Один из чиновников низшего ранга, глядя на него, боролся со страхом и тошнотой. Он ненавидел присутствовать при исполнении смертных приговоров, но его участие в этой казни было обязательным, как и участие всех остальных местных жителей, имевших дело с колонией иностранцев в Нагасаки. Бакуфу, военная диктатура, правившая Японией, — хотела напомнить горожанам, что произойдет с тем, кто нарушит суровые законы страны о борьбе с подрывной деятельностью, предостеречь их от любой лояльности к иностранцам, независимо от того, были ли те в чем-нибудь виновны, или от любого акта нелояльности по отношению к правительству. Здесь, в единственном месте, куда допускались иностранные подданные, честолюбивый человек мог собрать могущественных союзников и поднять восстание против режима Токугавы, и чтобы предотвратить это, бакуфу применял законы более строго, чем где-либо еще в стране, прилагая огромные усилия для выявления и наказания предателей. Даже незначительное нарушение неизбежно приводило человека к смерти.

— Зачем вы это делаете? — взмолился пленник. — Умоляю вас, помилуйте!

Ему никто не ответил. Шествие продолжалось, пока наконец участники процессии не собрались на ровной площадке на вершине холма, откуда открывался вид на город и гавань. Никто не произнес ни слова, но нервный свидетель ощутил эмоции остальных людей, витавшие во влажном воздухе, как зловещее облако: страх, возбуждение, отвращение. Испуганный и потрясенный, он смотрел, как охрана выводит пленника на середину площадки.

Там ждали четверо угрюмых мускулистых мужчин с коротко остриженными волосами в рваных кимоно. Один из них, с молотком в руке, стоял рядом с недавно возведенной рамой из двух деревянных столбов, соединенных поперечной балкой. Двое других схватили пленника за руки и заставили опуститься на колени рядом с человеком, державшим меч, острый клинок которого сверкнул в утреннем свете. Все четверо были эта — презренными неприкасаемыми, которые служили палачами, и они готовились отрубить заключенному голову и повесить ее на раму в качестве предупреждения потенциальным преступникам.

— Нет! — закричал пленник. — Прошу вас! — отстранившись от своих мучителен, он обратился с мольбой к собравшимся: — Я не совершал никаких преступлений. Я не сделал ничего плохого!

Испуганному свидетелю очень хотелось зажать уши руками, чтобы заглушить эти крики, и закрыть глаза, чтобы не видеть охваченного паникой самурая, чье мужество покинуло его перед последним позором. Хотелось прогнать ужасное чувство отождествления с осужденным.

Послышался цокот копыт: губернатор Нагасаки выехал вперед.

— Этот пленник, Ёсида Гандзаэмон, виновен в государственной измене, — торжественно объявил он.

— В измене?! — самурай перестал сопротивляться, и его лицо застыло в полном шоке. — Нет, я не изменник! Я хорошо служил сёгуну всю свою жизнь, — он повысил голос, все еще не веря в услышанное. — Я самый усердный командир в портовом патруле! Я всегда вызываюсь добровольцем на дополнительные дежурства. Рискую жизнью в плохую погоду, занимаюсь боевыми искусствами, чтобы однажды принести славу моему господину на поле боя. И я никогда не выступал против сёгуна или его власти! Тот, кто так говорит, лжет!

Но голос губернатора заглушил его стенания:

— Ёсида Гандзаэмон трусливо предал нашего господина, служить которому было его высшим долгом. Он назвал его превосходительство сёгуна Токугаву Цунаёси слабым и глупым дураком.

Нервный свидетель знал, что Ёсида оскорбил сёгуна во время вечеринки в квартале удовольствий, где вокруг него увивались льстивые куртизанки и лилось рекой сакэ, снимая запреты и развязывая языки клиентам. Но в Нагасаки трудилось больше шпионов, чем где бы то ни было в Японии, и все они вставали в охотничью стойку при малейшем нарушении закона. Они подслушали неосторожные слова Гандзаэмона и обрекли его на ту же печальную участь, что и многих других.

— Я не это имел в виду! — запротестовал осужденный. — Я был пьян и не понимал, что говорю. Тысяча извинений! — он попытался поклониться, но двое эта крепко держали его. — Пожалуйста, вы не можете убить меня за одну маленькую ошибку!

Никто не выступил в его защиту, даже жалостливый свидетель, знавший об образцовом послужном списке и характере этого человека. Встать на сторону предателя означало бы разделить его вину и получить такое же наказание.

— За свое предательство Ёсида Гандзаэмон приговаривается к смертной казни! — объявил губернатор и кивнул палачам.

Теперь страх пленника сменился яростью.

— Так вы осуждаете меня за измену?! — крикнул он настороженно молчащим людям, собравшимся на месте казни. — Хотя в Нагасаки есть преступники и похуже меня? — из его горла вырвался резкий и горький смех. — Просто посмотрите вокруг — сами увидите!

Толпа зашевелилась. Ропот пронесся по плато, как беспокойный ветер. Сердобольный свидетель ахнул, услышав это обвинение, потому что Ёсида говорил правду. По несчастливой случайности этот свидетель обнаружил на острове Дэдзима, где размещалась голландская торговая колония, много запрещенного. Он сам видел тайные встречи и был в курсе незаконных сделок и сговоров между иностранцами и японцами. Хуже того, он подозревал, кто несет главную ответственность за эти преступления. Теперь его кишечник ослабел, и он покачнулся, чувствуя головокружение. Если такой мелкой сошке, как Ёсида, известно о преступлениях, то кто еще знает или рано или поздно узнает о них?

Губернатор поднял руку, останавливая все звуки и движения.

— Продолжайте! — приказал он палачам.

Один из эта схватился за закрученные в узел волосы на затылке Гандзаэмона и дернул их, заставляя голову высоко запрокинуться и удерживая ее неподвижно. Сердце нервного свидетеля бешено заколотилось, а руки и ноги онемели и похолодели от сочувствия ужасной участи приговоренного. Он видел на месте Ёсиды себя, готовившегося умереть не в славной битве и не с честью от собственной руки в ритуальном самоубийстве, как подобает самураю, а в позоре осужденного предателя.

А затем он представил себе человека, которого подозревал в преступлениях на Дэдзиме, стоящего на коленях рядом с палачом, чей меч теперь поднимался по высокой смертоносной дуге. Человека, с судьбой которого была неразрывно связана его собственная судьба. Умрут ли они когда-нибудь вместе вот так? Наказанием за преступление такого масштаба была смерть не только преступника, но и всей его семьи и близких соратников. «Пожалуйста, — в немом ужасе взмолился свидетель, — пусть этого не случится!»

— О да, есть еще более страшные злодеи, чем я, и они. возможно, прямо сейчас творят свои злые, предательские дела! Накажите их вместо меня! — истерический голос Ёсиды эхом разнесся по холмам, но тщетно.

Паника обострила чувства нервного свидетеля. Он услышал, как толпа одновременно вздохнула, и ощутил запах предвкушения, смешанный с соленым морским бризом. А потом под слепым безжалостным взглядом солнца раздался новый крик Гандзаэмона, перекрывший стук сердца свидетеля:

— Нет, пожалуйста, нет, нет, нет!!!

Палач рубанул мечом. Лезвие отсекло голову Ехиды, подняв мощный алый фонтан крови и навсегда положив конец его протестам и обвинениям.

Но страх свидетеля продолжал жить. Если дела пойдут дальше своим чередом, опасность возрастет. Будет больше насильственных смертей, больше смертельного позора… если только он не остановит преступления до того, как это сделает кто-то другой.