— И уехать в Вашингтон без меня? — запричитала она.

Для малышки «Прекрасная Мария» и папа были понятиями неразделимыми и составляли смысл ее мира и жизни.

— Но я ведь уеду не на весь год. Конгресс заседает с декабря по март.

— А что он делает в остальное время?

Эмилия вообще-то не была уверена в том, что знает, что такое Конгресс и почему он где-то заседает.

— В остальное время он врет своим избирателям, — фыркнул Дэнис. — Хотя к папе это, конечно, не относится.

— Разумеется, нет, — сказал Поль. — Поэтому мы и против Жильбера Беккереля. Салли, да что с тобой?

Салли гневно смотрела на мужа.

— Я просто весьма удивлена.

Поль не стал задумываться над тем, удовлетворяет его этот ответ или нет, и повернулся к Эмилии.

— Очень скоро ты вырастешь и станешь ходить в школу в Новом Орлеане, как твои старшие сестры.

Эмилия смотрела на отца с неподдельным ужасом.

— Я должна это делать?

— Ты должна научиться вести себя как леди, — сказала Холлис.

— Да? А ты ведь тоже ходила в школу, но я не думаю, что ты ведешь себя как леди. Я видела, как ты целовалась с…

— Эмилия! — воскликнули в один голос Холлис, Салли и Мама Рэйчел.

— Можно мне будет взять с собой Мимси? — тут же невинно спросила Эмилия, меняя тему разговора.

Мимси была внучкой Мамы Рэйчел, и ее готовили быть в будущем личной горничной Эмилии.

— Да, разумеется, — ответил Поль. — И очень скоро в «Прекрасной Марии» появится еще одна подруга для тебя и твоих сестер. Я получил письмо из Франции от моего старинного приятеля Жюля Скаррона. Я его не видел с дней нашей юности, но он мой очень хороший и близкий друг. Жаль, но сейчас ему совсем плохо, он при смерти и попросил меня присмотреть за его дочерью Аделью.

Эмилия и тетя Дульсина явно заинтересовались.

— Разумеется, я написал ему, что в этом случае она должна приехать сюда. Люсьен будет сопровождать ее.

— Конечно, — отозвалась Салли.

Она прекрасно знала об Адели. Поль был уверен, что это целиком и полностью забота Салли. А что касается управления поместьем или борьбы с Жильбером Беккерелем — о, это чисто мужское дело! Поль даже не счел необходимым предупредить ее заранее о своем решении, он обошелся с ней как с пятилетней девчонкой. И скандал послужил бы ему хорошим уроком.

Поль, от которого не укрылось возмущенное настроение супруги, демонстративно равнодушно захрустел пралине и спросил Салли, чем она занималась сегодня.

— Я рисовала, — резко ответила та.

Занятия живописью были для Салли чем-то вроде «отдушины», попыткой избежать каждодневных многочисленных стрессов.

— Небольшой эскиз. Посев сахарного тростника, — добавила она несколько вызывающим тоном.

Поль раздраженно посмотрел не нее. Он считал, что посев сахарного тростника — предмет не достойный того, чтобы его изображали на холсте, да еще если картину рисует леди. Поль неоднократно говорил об этом Салли и хотел повторить то же самое и сейчас, но передумал. Все-таки обед — это время для единения семьи, а сделать жене замечание он всегда успеет.

Салли вновь принялась за десерт, но уже без всякого аппетита. У нее словно ком застрял в горле. Она думала о том, что чем дольше они были женаты с Полем, тем меньше Салли понимала, что, собственно, Поль в ней нашел. Он — человек педантичный, она — совсем наоборот. Когда Поль стал ухаживать за ней, то говорил, что его покорила живость и непринужденность поведения Салли. С годами он стал воспринимать это как ребячество. «Боже мой, что мы тогда наделали! — думала Салли. — Не ведали, что творили!»

Отец Салли был крупным землевладельцем, жили они в Чарлстоне, Южная Каролина. И тогда Салли казалось, что Новый Орлеан — это где-то на краю света. В шестнадцать лет она вышла замуж за Поля, который привлек ее внимание симпатичной внешностью, серьезностью и хорошими манерами, что очень выгодно отличало его от молодых людей Чарлстона, которых она знала, — и, конечно, тем, что он искренне любил ее.

Однако в Новом Орлеане, креольском штате, Салли почувствовала себя одиноко. Не то, чтобы там были другие «американцы», но креолы, как гордо называли они себя, очень любили выдавать своих дочерей за богатых. А Поль де Монтень был сам креол, и с деньгами, поэтому гранд-дамы Нового Орлеана не могли понять, зачем ему потребовалось вводить в дом «американскую» девушку, а не одну из достойнейших дочерей Нового Орлеана. Прошло немного времени с момента их женитьбы, и несколько разочарованных тетушек нашептали Салли, что у ее мужа имеется любовница — мулатка, одна из «цветных» Нового Орлеана. Это было вполне приемлемо в тех краях, и креольские супруги просто притворялись, что не замечают, амурных делишек своих мужей на стороне, ведь они просто-напросто не могли ничего с этим поделать. Однако Салли, рожденная в Каролине, была тогда глубоко оскорблена, уязвлена.

«Господи, как давно все это было!» — подумала Салли, удивляясь, что воспоминания эти все еще ранят ее. Ведь любовница Поля умерла много лет назад…

Если бы Поль поехал в Вашингтон, Салли с радостью последовала бы за ним. Ведь там она наконец-то встретилась бы с людьми, похожими на нее, с людьми своего круга. Но Жильбер Беккерель! Надо же — из всех оппозиционеров выбрать именно его!

Салли едва не потеряла сознание от этой мысли. Она закрыла глаза и представила себе его красивое, цветущее лицо и улыбку. Улыбку, которая постоянно играла на его лице и выражала готовность ко всему. Улыбку донжуана.

«Мне следовало бы догадаться», — подумала Салли. Она слишком долго чувствовала себя одинокой и брошенной, слишком долго жаждала любви, и Жильбер Беккерель оказался рядом в те годы как нельзя кстати. Они были любовниками вот уже двадцать лет, и Салли жила с жуткой уверенностью, что Дэнис — сын Беккереля. В семье никто не знал о ее романе, даже не подозревал, за исключением Мамы Рэйчел, которая никогда не предавала и не предаст Салли, несмотря на то, что она, мягко говоря, не одобряла поведения Салли и прямо ей об этом говорила.

А теперь Жильбер и Поль собирались бороться друг против друга. Салли подумала, что в данной ситуации лучше всего сказаться больной, сослаться на мигрень и удалиться. А потом лечь в постель и лежать… «Ах, какая неприятность!» — Салли чуть не расхохоталась в истерике. «Ах, какая неприятность!» Но если Жильбер думает, что она будет помогать ему в этой избирательной кампании, то он глубоко ошибается. В Вашингтон поедет кто-то один из них, и Салли надеялась, что это будет она…

Холлис заметила, как ее мать несколько раз изменилась в лице, но ее это не особенно заинтересовало. Она задумчиво смотрела на вазу с лилиями, украшавшую стол, и размышляла над возможностью поездки в Вашингтон.

Запреты и ограничения, наложенные в их штате на незамужних девушек, доводили ее до бешенства. Всегда находиться в сопровождении кого-либо — отца, братьев или Мамы Рэйчел, — вот уж «телохранитель», курам на смех! Холлис вышла замуж за Жюльена Торно лишь потому, что думала, что больше не вынесет всего этого. И когда Жюльен сделал ей такую «любезность», что умер от лихорадки, Холлис обнаружила, что быть вдовой в некотором роде даже лучше, чем быть замужем. Первые месяцы, разумеется, были тяжелыми, когда все вокруг ждали, что Холлис будет целыми днями сидеть взаперти и рыдать, и удивлялись, почему это у нее сохранился такой хороший и свежий цвет лица. Но сейчас все пошло на лад.

Еще лучше было то, что никто не требовал от нее целомудрия. Принимая во внимание все проблемы и неудобства, которыми Бог наградил женщин, истинным благословением, по мнению Холлис, было то, что девственность теряется раз и навсегда. Она не собиралась оставаться всю жизнь вдовой, но намеревалась немного поразвлечься до очередного замужества.

Холлис поняла, что иметь дело с мужчинами довольно забавно. И гораздо легче обводить их вокруг пальца, чем просто флиртовать или сразу ложиться в постель. Спать с мужчинами тоже было забавно, и Холлис не собиралась связывать себя узами второго брака до тех пор, пока не найдет мужчину, который был бы в постели лучше, чем покойный Жюльен. Кого-нибудь вроде мистера Превеста, например. Ему было сорок пять лет, и супруга его была безнадежно больна. Поэтому Превест научился интересным штучкам у мулаточек с Рампарт Стрит. И если их семья переберется в Вашингтон, думала Холлис, то Превеста, конечно, придется оставить. Но, впрочем, в Вашингтоне наверняка полно волевых, мужественных молодых людей, которые добиваются своего. Холлис улыбнулась. В Вашингтоне будет забавно.

Поль и Дэнис, занятые разговором о выборах и о цене на сахар, которую может предложить в этом году Андре Перо, посредник Поля, не заметили задумчивого молчания, воцарившегося среди женщин. Эмилия все это время была занята тем, что прятала кусочки своего десерта в карман передника, чтобы потом отнести их Мимси.

Все встали из-за стола, и Поль взял Салли за руку, удерживая ее до тех пор, пока все не покинули столовую.

— Дорогая, я уже говорил тебе: мне не нравится, что ты рисуешь черных. Тем более работников на плантации. Тебе вообще не следует появляться там!

— Но я ведь появляюсь там, когда кто-нибудь из них болеет. И я что-то не замечала, что это тебе не нравится.

— Это совсем другое дело!

— Нет, то же! Если я их лечу, то могу и рисовать их!

— Салли, пойми же, ты должна понять, что это не те заботы, которыми леди следует обременять себя. Некоторые из негров на плантации просто дикие. Это не те негры, что живут у нас в доме. Там, на плантации, нельзя так запросто расхаживать среди них.

Салли резко выпрямилась. Голубые глаза заметали молнии, золотистые волосы непослушными прядями выбились из-под кружевного чепца и упали на плечи и спину. В гневе Салли становилась еще красивее.

— Мистер де Монтень! В течение двадцати трех лет я являюсь хозяйкой этого дома. Если мне неизвестно, кому в этом доме можно доверять, а кому нет, и если я, по-вашему, недостаточно благоразумна, чтобы постоять за себя, то мне удивительно, что вы позволяете мне выходить из дома без сопровождающих. Я не ребенок!

Салли развернулась на каблуках и пулей вылетела из столовой, задержавшись лишь на секунду в дверях и добавила:

— Если бы ты был настоящим мужчиной, тебе бы очень нравились мои картины!

Поль с минуту стоял неподвижно, глядя на дверь. Какое, черт возьми, отношение ко всему их разговору имеют картины? Очевидно, этот взрыв темперамента показывает лишь то, что женщины, в большинстве своем, нелогичны и несправедливы.

Тетя Дульсина, которая покинула столовую вместе с детьми, сунулась было обратно в поисках служебника для вечерней молитвы. Но, увидев Поля и посмотрев на его лицо, испуганно упорхнула, рассыпав по полу открытки религиозного содержания. Поль удалился в библиотеку. Продолжать разговор с Салли было бессмысленно до тех пор, пока она не успокоится.

«Мистер де Монтень». Так Салли называла его только в ярости.

Гудок парохода прорезал вечерний воздух. Тут же дом огласился криками: «Пароход идет!» — и Поль услышал топот множества ног. Домочадцы встречали пароход. Эмилия пронеслась сломя голову через библиотеку в холл. Она никогда не пропускала прибытие парохода. Из сада послышался смех, голоса. Пароход швартовался рядом с «Прекрасной Марией».

На мгновение Полю захотелось присоединиться к своему семейству на пристани, но потом он вспомнил о Салли и передумал. Затем он толкнул дверь в свой кабинет и наткнулся на маленькую девочку-негритянку, которая сидела, скрестив ноги, возле книжных полок с огромным раскрытым томом на коленях.

— Мимси! Что ты здесь делаешь?

Мимси с трудом выползла из-под книги, попыталась сделать Полю реверанс и одновременно затолкать книгу обратно на полку. Потом она наклонила голову и сказала раскаивающимся тоном:

— Я читала.

Поль вздохнул. Мимси учили вместе с Эмилией, в надежде на то, что занятия в компании будут полезнее для их дочери. К сожалению, результат оказался иным. Теперь Мимси рисковала и была готова принять любое наказание от Мамы Рэйчел за привилегию провести хоть пять минут за книгами в библиотеке. Поль знал, что ему следовало бы сообщить Рэйчел об очередном нарушении порядка, но он не мог заставить себя сделать этого. Такая любовь к чтению была у Мимси в крови, как и у всякого книголюба.

Поль придал лицу суровое выражение, настолько, насколько смог.

— Тебе разрешается читать, Мимси, но тебе не позволяется брать мои книги без разрешения. Пообещай мне, что больше это не повторится.

— Да, сэр! — Мимси кивнула головой, тряхнув многочисленными косичками.

— Ну, хорошо. Мисс Эмилия пошла на пристань, ты сможешь найти ее там.

— Я принесу ей шаль, — ответила Мимси. — Бабушка будет сердиться на меня, что я отпустила мисс Эмилию без шали.

И Мимси стремглав выбежала из комнаты, на ходу сделав еще один реверанс.

Поль взял книгу, которую Мимси пыталась поставить на полку, взглянул на название и удивленно приподнял брови. «Жизнь Томаса Джефферсона». Боже мой!

Снаружи, из сада, донеслись возгласы, возвещавшие о том, что пароход пришвартовался. Поль услышал, как Салли беседует с капитаном. Он уселся за письменный стол, вздохнул и подумал о том, как было бы хорошо, если бы он понимал свою жену. Затем надел очки и придвинул к себе календарь. Люсьен с бедняжкой Адель Скаррон скоро будет дома. И его семья сделает все возможное для устройства девушки. Судя по здравым, рассудительным письмам Люсьена домой и отчетам дядюшки Тьерри, Франция пошла на пользу его сыну. Люсьен истратил порядочную сумму денег, но это было необходимо, чтобы не ударить в грязь лицом перед тамошним обществом. Единственное, чего желал бы Поль, это обуздать некоторую дикость сына и его страсть к женщинам легкого поведения. Поль поощрял бы ухаживания сына за какой-нибудь образованной девушкой-мулаткой, которую с детства воспитывали для роли любовницы джентльмена. Но похождения сына…

«К сожалению, теперь все по-другому», — подумал Поль, неожиданно ощущая прилив страсти. Когда-то у него самого была любовница — очень светлая мулатка, Жюстина, которую он поселил в одном из маленьких домиков на Рампарт Стрит задолго до того, как влюбился в Салли. Было бы жестоко просто прогнать Жюстину, и, к сожалению, нашлись старые сплетницы, которые проинформировали Салли о связи Поля с Жюстиной, хотя связь эта нисколько не ослабляла его любви к Салли. Поэтому Поль тщательно и аккуратно разделил свое сердце как бы на две половинки. В одной он хранил любовь к жене и семье, а в другой — привязанность к любовнице. Когда Жюстина родила ему девочку, Поль подарил ей серебряный чайный сервиз. Так решались проблемы в те времена, и это было бы подходящим вариантом для Люсьена сейчас.

Поль подумал, что Люсьен наверняка очень изменился. Он должен стать более ответственным, более уравновешенным, так что Салли может не волноваться за сына. Она наверняка знает о дуэлях Люсьена. «В мои времена, — подумал Поль, — дрались лишь до «первой крови». А теперь юные болваны убивают друг друга. Люсьен, со своей гипертрофированной юношеской самоуверенностью, наверняка считает, что никогда не умрет. Однако Поль и Салли опасались, что его могут убить раньше, чем он успеет стать более благоразумным.

Дверь кабинета неожиданно распахнулась, и вошла Салли. Она казалась спокойной. Гроза, очевидно, миновала.

— У тебя, по-моему, улучшилось настроение, — высказал предположение Поль.

— Ну, ты же знаешь, что я не способна злиться долго. Тем более сейчас. Я получила письмо от Баррета Форбса. Капитан «Султаны» был настолько любезен, что передал его мне. Баррет приезжает в марте по делам и пробудет здесь по меньшей мере месяц!

Баррет Форбс был другом Салли с самого детства. И он, разумеется, привезет ей все новости из дома, важные и незначительные, все сплетни и толки. Салли чуть ли не танцевала от удовольствия.

— Ну, тогда уж действительно все будут в сборе, — ответил Поль.

Ему нравился Баррет Форбс.

— Можешь устраивать столько вечеринок, сколько захочешь, но не пытайся опять женить беднягу, — предупредил он жену.

— Ах, я уже поставила на этом крест, — радостно сообщила Салли, — если только ему не приглянется Адель Скаррон. Мы просто обязаны найти ей мужа. Вот что мне действительно нужно — так это обновить гардероб к приезду Баррета.

Салли прямо-таки подпрыгивала от радости.

— И еще нужен гардероб для Фелисии, и еще нужно купить какой-нибудь ткани черного цвета для мисс Скаррон. У нее ведь нет матери, поэтому могу себе представить, во что одета бедная девочка.

И Салли упорхнула. Поль мысленно благословил приезд Баррета Форбса и юной дочери покойного Жюля Скаррона.

— И поскольку джентльмены не принимают извинений друг у друга, пожалуйста, сделайте десять шагов, остановитесь и повернитесь.

Граф Сент Джон даже не стал спрашивать у Люсьена о возможности примирения, он слишком хорошо знал его.

— Когда мой коллега, — и Сент Джон кивнул секунданту Рива, — поднимет руку, я брошу платок. Вы можете стрелять, когда он коснется земли.

Дуэлянты дали понять, что они все усвоили и готовы к поединку. Неподалеку стоял доктор, держа наготове большой черный саквояж.

— Восемь… девять… десять!

Люсьен посмотрел на противника, и в его глазах заплясали дьявольские огоньки. Рив, который к этому моменту успел протрезветь, почувствовал, как руки его вдруг вспотели от страха. Платок Сент Джона взмыл вверх и затем стал медленно, плавно опускаться на траву.

Два выстрела грянули одновременно. Рив упал. Люсьен опустил пистолет и махнул рукой груму, державшему его лошадь. Доктор и оба секунданта склонились над Ривом. Люсьен поставил ногу в стремя.

— Черт вас возьми, Люсьен, вы что, не хотите знать, жив он или мертв?

— Нет, не хочу.

И он вскочил в седло.

— Спокойно, спокойно, — говорил Сент Джон Риву, пока доктор перевязывал ему плечо. Лицо англичанина было серым и мокрым от пота.

— Ваше счастье, — добавил Сент Джон, — что де Монтень еще как следует не протрезвел.