Дэнис спрыгнул с лошади.

— Я рад, что Люсьен возвращается.

«Я рад, что это происходит сейчас, а не позже. Еще чуть-чуть, и я не смог бы с этим смириться», — подумал он, и отец понял все невысказанное вслух.

— Завтра я скажу Андре, чтобы он подготовил все бумаги для него.

Дэнис отдал поводья своей лошади маленькому негритенку и пошел по направлению к дому. Он опять запел, но в голосе его не слышалось больше радости, беззаботных ноток.

— Мадемуазель Скаррон, вам лучше?

— Да. Простите, что побеспокоила.

«Я не Тереза Д’Обер, я Адель Скаррон и имею право надоедать, если мне этого хочется. Она постаралась изменить свои привычки, перестать чувствовать себя постоянно униженной или отодвинутой на задний план.

Адель улыбнулась Люсьену.

— Бокал вина — и со мной будет все в порядке.

Она откинулась на подушки сиденья кареты, приняв позу, которая наиболее выгодно подчеркивала все достоинства ее фигуры. Она думала о Люсьене де Монтень. Он был красив, как-то даже дерзко и бесстыдно красив, но самое главное, у его отца было столько денег, что Адель даже не могла как следует представить себе такое богатство. Люсьен открыл бутылку вина и налил немного в бокал. Адель подвинулась, давая ему возможность поставить бокал на маленький столик, и одновременно поменяла позу так, чтобы Люсьен смог оценить форму ее бюста и тонкость талии.

Адель похлопала по сиденью рядом с собой:

— Садитесь сюда, месье де Монтень. В этом нет ничего такого, не правда ли? В конце концов мы с вами будем теперь вроде родственников. Так ведь?

— Конечно.

Люсьен налил себе вина.

— На пароходе многие вещи еще более позволительны.

Мисс Скаррон определенно заигрывала с ним, а Люсьену очень хотелось развеять скуку. Другими пассажирами в фаэтоне были епископ и две старые девы, страдающие желудком и беспрерывно жующие мятные лепешки. На этом фоне стройная фигура миссис Скаррон и ее призывная улыбка выглядели очень соблазнительно.

— А чем вы займетесь, когда вернетесь домой, месье де Монтень?

— Думаю, что буду брошен на растерзание диким зверям, — ответил Люсьен, — в обличье посредника моего отца и в окружении нескольких скучных бухгалтерских книг.

— Но человеку, который станет крупным землевладельцем, просто необходимо знать эти вещи, — ответила Адель, дразняще улыбаясь ему, — нужно только придумать себе отдых от этой скуки, развлечение.

Люсьен хмыкнул.

— Мой папочка не одобряет моих развлечений.

— Тогда вам нужно найти такое развлечение, к которому папочка не смог бы придраться.

— Если вы имеете в виду женщин, мадемуазель Скаррон, то единственное, к чему он не станет придираться, так это обручальное кольцо, а какое же это развлечение? Еще большая скука.

— Ай-яй-яй, месье де Монтень, — засмеялась Адель и опустила ресницы.

Люсьен поцеловал ей руку.

— Но я убежден, что никогда бы не заскучал с такой очаровательной… родственницей, как вы.

Она мягко отняла руку.

— Я уверена, что мне будет очень хорошо и покойно жить в вашей семье, месье де Монтень, если все члены ее такие же доброжелательные, как вы, — сказала Адель, намеренно делая вид, что не понимает истинного смысла его слов — А теперь, боюсь, вам придется меня покинуть. Я устала и хотела бы отдохнуть.

Разговор получился вовсе не таким, каким ей хотелось бы, но он еще не был закончен.

Люсьен поклонился и взял шляпу. После того, как он отошел, Адель устроилась поудобнее на подушках и задумалась. Теперь, когда тошнота наконец прекратилась, она могла подумать о том, как лучше преподнести себя де Монтеню. Но нужно быть осторожной. Он достаточно ясно выразился, что не собирается обременять себя женитьбой. Однако в ее планы не входило становиться его любовницей. «Прекрасная Мария» — вот что хотела заполучить Адель. Люсьен никогда не был бедняком, ему этого не понять.

Пусть поскучает немного с епископом и старухами. А потом она попробует еще раз. Свободные, развязные натуры, каким был Люсьен, в особенности не выносят скуки.

III. МЕСЬЕ И МАДАМ БЕККЕРЕЛЬ

— У тебя сейчас такое лицо, как у Фелисии, когда она сбегает от своих сестер-настоятельниц, — сказал Дэнис матери.

— А что ты об этом знаешь? — сурово спросила Салли. — Тебе не следует поощрять дурное поведение своей сестры, Дэнис.

Дэнис кротко посмотрел на нее.

— Когда я последний раз был в городе, мы вместе обедали. Я не думаю, что она намеревалась это делать, и вообще я ничего не знал до последнего момента.

— И имей в виду, никаких фокусов сегодня.

Салли достала из своего чемоданчика свернутый в трубку лист, обернутый коричневой бумагой и перетянутый лентой. Судя по всему, это была картина.

Салли потрепала Дэниса по щеке и поцеловала его.

— Когда закончишь свои дела с Андре Перо, можешь бежать очаровывать сестер-настоятельниц, пока я буду делать покупки.

— Ты уверена, что тебя не нужно провожать? Во время праздника в городе довольно оживленно.

— А как ты думаешь, сможет ли какой-нибудь злодей в маске прорваться сквозь охрану в виде Мамы Рэйчел?

Салли с теплотой посмотрела на Маму Рэйчел, которая с недовольным видом разбирала шали, туфли хозяйки в спальне гостиничного номера. Мама Рэйчел не одобряла карнавал — слишком уж по-французски фривольно.

— Тебе ведь будет ужасно скучно со мной, да и я не получу никакого удовольствия. Мне нужно купить платья себе, Фелисии и этой девочке Адели, которая скоро приезжает, так что поход по магазинам займет все утро, не меньше.

Дэнис удалился. Салли помахала ему на прощание, взяла свой ридикюль, а Мама Рэйчел накинула ей на плечи шаль. Они прошли через гостиницу на второй этаж здания, где располагалась биржа, спустились в большой зал первого этажа и через него вышли на Луи Стрит. Брокеры и торговцы заполняли зал аукциона центральной палаты биржи. Работорговец, выставивший на продажу негритянку, демонстрировал всем ее зубы и десны, потом сдернул с нее одежду, чтобы показать все остальное.

Мама Рэйчел подтолкнула Салли к выходу через вестибюль.

— Вам не следовало бы появляться здесь в субботу. Это нехорошо.

— Знаешь, никогда не видела невольничьего рынка. Ни разу за все эти годы.

— Да, Салли, вы совершенно не имеете представления о том, что это такое.

— Я полагаю есть много вещей, о которых я не имею представления.

Мама Рэйчел оглянулась, чтобы еще раз посмотреть на негритянку на помосте. Потом она искоса взглянула на сверток в руках Салли:

— Я бы сказала, что вы имеете очень хорошее представление о некоторых вещах.

— Тебя не спрашивают.

— А я все равно вам скажу. Я знаю вас с самого рождения. И я не настолько глупа, как вы, может быть, думаете. Я прекрасно знаю, например, что вы не покупаете вещи в Новом Орлеане. Вы заказываете их из Франции. И все вещи для Адели вы уже выписали, они лежат в кладовой и ждут ее приезда. Поэтому вам незачем тратить все утро на покупки.

— Замечательно, что не нужно тратить на это все утро.

Салли и Рэйчел свернули на площадь Ройяль.

— Я куплю кое-какие ткани, и ты отнесешь их в гостиницу.

— Не отнесу.

— Отнесешь.

Салли резко остановилась и посмотрела в упор на Маму Рэйчел.

— Мы уже не раз разговаривали об этом. Хватит, я не желаю начинать все сначала.

Салли сделала нетерпеливый жест рукой.

— Послушай, неужели ты никогда не чувствуешь себя одинокой? — обратилась она к негритянке.

— С тех пор как умер мой Джим? Это было больше тридцати лет назад. Конечно, я чувствую. Но я не нашла мужчину, который стоил бы того, чтобы я тратила на него время и силы. И вам не стоит этого делать.

Салли удивленно приподняла брови.

— Хорошо же ты отзываешься о своем хозяине.

— Я вовсе не имела в виду мистера Поля, и вы прекрасно об этом знаете.

Салли молча направилась к торговым рядам, где продавали шелковые ткани. Мама Рэйчел следовала за ней. Несмотря на небольшой рост, она выглядела довольно внушительно. Она грозно смотрела по сторонам, награждая прохожих леденящим душу взглядом, и толпа расступалась перед Салли. Салли была любимицей Мамы Рэйчел, и та была не в силах отказать ей в чем-нибудь, даже если Салли хотелось в очередной раз встретиться с этим дамским угодником Беккерелем.

«Мистеру Полю следовало бы быть осмотрительнее, — думала Мама Рэйчел, — оторваться наконец от своих книжек, за которыми он просидел двадцать три года». Хотя она предполагала, что все так и останется на своих местах…

Мама Рэйчел гневно посмотрела на трех молодых людей в масках и костюмах «арлекино». Они торопливо скользнули в нишу каменной стены. Салли и Мама Рэйчел прошли мимо.

Дэнис сидел за чашечкой крепкого черного кофе с цикорием в кафе «Рефурже» на Шартр Стрит, с удовольствием наблюдая за карнавалом и гуляющими. Кто-то из «северян» писал с неодобрением: «Мы в Бостоне празднуем 4 июля, а они в Новом Орлеане — воскресенье». Для креолов ничего особенного в праздновании воскресений не было. На Марди Гра в «толстый вторник» будут устраиваться парады и представления пантомимы. Карнавал был уже в полном разгаре. На улицах было полно молодежи, разодетой в карнавальные костюмы испанских грандов, пиратов, индийцев, чертей. Попадались весельчаки, разукрасившие себя желтыми перьями и красными париками.

— Кордиаль, месье?

Кафе «Рефурже» было знаменито своими «маленькими сюрпризами», кордиаль здесь готовили по особому рецепту.

Дэнис отрицательно покачал головой, положил на столик монету, расплачиваясь за кофе, и направился в сторону пристани, к конторе Андре Перо.

Гавань и пристань не переставали удивлять Андре. Там было всегда полным-полно пассажиров, приезжающих и уезжающих на пароходах, постоянно лежали кучами мешки с сахаром, ящики, коробки; в воздухе висел угольно-черный дым из пароходных труб, и постоянно звучала какофония, состоящая из звонков колокола, скрипа колес, заунывного пения рабов, стука и грохота загружаемого и разгружаемого багажа, а также испуганных воплей женщин, которые либо сами потерялись, либо потеряли мужа или ребенка в царящем вокруг хаосе.

Дэнис некоторое время наблюдал за всем этим, но потом вспомнил, что нужно идти к Перо, и с сожалением двинулся дальше.

Контора Андре Перо находилась на втором этаже высокого кирпичного здания рядом с овощным рынком, и Дэнису пришлось пробираться сквозь толпу простых домохозяек с корзинками в руках и элегантно одетых леди, шествующих в сопровождении трех-четырех чернокожих телохранителей. Выбравшись из одной толпы, он сразу же попал в другую. Здесь торговали крысиным ядом, мышеловками, всяческими лекарствами, здесь же некий дантист лечил зубы всем желающим. Он выдирал больные зубы тем, у кого хватало духу.

Рядом индеец торговал корзинами, и бродячий торговец животными с тремя обезьянками на поводках яростно спорил с конкурентом, который предлагал детенышей аллигатора, канареек, птиц-пересмешников, дроздов и в придачу сушеных кузнечиков на корм пернатым. Одна обезьянка вдруг ловко дотянулась до крайней клетки и не успел хозяин и глазом моргнуть, как птицы уже были на свободе. Торговцы вокруг тут же принялись давать советы и помогать ловить птиц.

Сквозь это столпотворение неторопливо и с достоинством двигалась хорошо одетая элегантная леди с почти светлой кожей, но не европейскими чертами лица. Ее сопровождал чернокожий раб-телохранитель. Женщина изящно приподнимала края шелковых юбок ровно на дюйм над тротуаром, как это было положено правилами хорошего тона, и открыто игнорировала белых креолок, а они — ее. Эти женщины были кровными врагами.

Законные супруги и мулатки-любовницы, чьи матери тоже были любовницами здешних землевладельцев, были, в общем-то, почти сестрами. Дэнис отметил про себя, что эта мулатка с очень светлой кожей весьма симпатичная. У нее была красивая фигура и темные волосы, выгодно оттенявшие светлую кожу лица. Дэнис посмотрел, как девушка выбирает продукты самого лучшего качества и самые дорогие, и как передает их в корзину служанке. Она купила еще и попугая, и Дэнис подумал, что больше понравилось бы Фелисии — один из этих разноцветных попугаев или канарейка. «Нужно будет потом спросить маму», — подумал Дэнис. Он точно знал, где ее теперь можно найти, помня о свернутой в трубку картине.

— Салли!

Жильбер Беккерель поднялся из-за стола и протянул ей навстречу руки. Поцеловав ее, Беккерель придвинул стул, который специально предназначался для посетительниц. Усадив на него Салли, он сказал клерку:

— Принеси нам по бокалу мадеры и можешь идти.

Клерк, бледный, болезненно выглядящий юноша, принес графин, два бокала и удалился. Входная дверь закрылась за ним с мягким щелчком. Лавуа (так звали юношу) уже понял, что, когда у хозяина посетительница и он говорит: «можешь идти», — это означает, что его услуги не потребуются в течение нескольких часов.

Жильбер подал Салли бокал с вином и посмотрел на сверток, лежащий у нее на коленях.

— Что еще ты мне сегодня привезла, кроме себя, дорогая моя?

Салли развязала ленту на свертке.

— Кроме себя, вот что, — И она вручила Жильберу холст, который тот расстелил на столе.

— Жильбер, я хочу, чтобы ты вынес справедливую оценку.

— Насчет этого я никогда не лгу.

Жильбер разгладил холст и отступил на шаг, изучая картину. Без сомнения, это была одна из лучших ее работ, просто великолепная для женщины с художественными навыками средней школы, которые в основном используются дамами для украшения своих же гостиных слащавыми картинками. Где-то, как-то, но Салли приобрела нечто большее. Ей удалось передать золотистое сияние земли на свежевспаханном поле, и черные мускулистые фигуры, склонившиеся над бороздами, были удивительно динамичны. Одна из них — высокий мужчина, очень черный, почти чистокровный африканец, сеял тростник и одновременно смотрел на свою соседку, шоколадного цвета негритянку в платье с высоко забранным подолом, обнажавшим ее колени. Очень лирическая картина.

Салли наблюдала за Жильбером. Весь ее вид говорил о том, что ей очень хочется услышать похвальный отзыв.

Наконец он медленно свернул картину в рулон.

Жильбер Беккерель прекрасно разбирался в живописи. Так же хорошо, как и в банковском деле. Или в любви. Он встал на колени перед Салли, взял ее за руку и начал снимать с нее перчатку.

— Превосходно. Не бросай эту тему. Это твое — обратная сторона жизни. Рисовать цветущие садики — не для тебя.

Он снял с ее руки перчатку и поцеловал запястье. Горячая волна тут же пробежала по ее телу.

— Ты — настоящий художник, Салли. Полю следует больше ценить тебя.

Жильбер снял перчатку с другой ее руки и принялся целовать кончики пальцев. Салли пришла сюда именно за этим, поэтому он так тепло встретил ее. Жильбер посмотрел ей в лицо снизу вверх и улыбнулся.

Глаза Салли засверкали, рот приоткрылся в ожидании поцелуя. Жильбер был хорошим любовником. Он поймал ее вторую руку, а затем наклонился всем корпусом вперед к Салли. Она развязала ленты на шляпе, сняла ее и бросила на пол, наклонилась и поцеловала его волосы. Даже сквозь тяжелую плотную ткань корсета она чувствовала его руки, нежные и сильные. Салли откинула голову назад и прикрыла глаза. Потом схватилась обеими руками за стул и попыталась скинуть туфли, но при этом случайно задела коленом подбородок Жильбера.

— Что ты делаешь, черт возьми? — воскликнул тот, потирая подбородок рукой.

Салли засмеялась.

— Извини. Просто снимаю туфли.

Жильбер сам стянул с нее туфли и швырнул их в угол.

— Могу я теперь продолжить?

— Хотелось бы.

У Жильбера были очень опытные и ловкие руки. Салли знала, что она не единственная его любовница, но это ее не волновало. Жильбер давал ей то, чего не давал Поль, — он наслаждался ею как женщиной, он ценил ее картины, и между ними все было очень просто.

Жильбер наклонился над ней и стал расстегивать маленькие розовые пуговки спереди на ее корсете. Когда он добрался до талии, то резко сдернул ткань с ее плеч и принялся покрывать поцелуями шею и грудь любовницы.

— У тебя тело восемнадцатилетней девушки, — прошептал он.

— Жильбер, льстить не обязательно.

— Ну, хорошо. Ты очень хорошо сохранилась для своих сорока лет.

Салли засмеялась и легонько укусила его за ухо.

— Ну, это уж слишком нагло. К тому же мне пока тридцать девять.

Она развязала его галстук и отшвырнула его в сторону, а потом принялась расстегивать пуговицы жилета. Жильбер резко поднял ее и поставил на ноги. Лицо Салли разрумянилось, золотистые волосы едва держались на шпильках и были готовы рассыпаться по плечам. Жильбер повел ее в другую гостиную и запер дверь.

Жильбер расстегнул крючки-застежки на ее юбке, стянул с Салли корсаж. Он почувствовал, что у него перехватывает дыхание. Салли выскользнула из юбок, они мягко упали на пол, и она осталась в белых шелковых чулках и белых панталонах. Жильбер усадил Салли в большое кресло и принялся развязывать ленточки на поясе, а потом стал снимать с нее чулки, так же как перчатки — медленно, аккуратно, целуя колени и лодыжки.

Покончив с чулками, Жильбер опустился на колени перед Салли и мягкими, осторожными движениями начал стягивать с нее панталоны. Салли извивалась от наслаждения.

— Черт возьми, Салли, ты прелесть.

— С тобой я это чувствую.

— Могла бы и ты сказать мне, что я неплохой любовник.

— Дорогой мой, если бы ты не был им, я бы сюда не приходила.

Жильбер перехватил ее руки, сжал их, потом отпустил ее ладони и расстегнул брюки.

Обнаженная Салли застонала от проснувшейся в ней чувственности, от наслаждения, которое давал ей Жильбер, целуя и лаская ее тело.

— Боже мой, Жильбер, ну же!.. — прошептала Салли, извиваясь в кресле. Они оба соскользнули на пол. Жильбер сорвал с нее панталоны, отбросил их в угол, где уже валялись корсет и чулки Салли.

Ее волосы рассыпались волнами по плечам, и Жильбер уткнулся в них лицом, ощущая запах лилий. Он сжал Салли в объятиях, и они покатились по толстому ковру…

Положив голову на грудь Салли, Жильбер слушал, как бешено бьется ее сердце. Потом он приподнялся на локте и начал забавляться с локонами ее прекрасных волос.

Салли усмехнулась:

— Нужно поставить здесь диванчик или кушетку. Мне все-таки было неудобно.

— Но тебе ведь понравилось, — ответил Жильбер и слегка ущипнул ее за бедро.

Из всех его любовниц Салли была самой страстной, самой «подвижной». И она была единственной настоящей леди среди всех его подружек — продавщиц, наложниц, содержанок, обыкновенных шлюх.

Салли была не просто леди, она к тому же была талантливой художницей.

Жильбер посмотрел на нее. Салли сидела на полу, скрестив ноги, с усмешкой глядя на разорванные панталоны. Ее прекрасные золотистые волосы закрывали плечи и спину.

— Посмотри на себя в зеркало сейчас, — сказал Жильбер, — тебе нужно написать автопортрет, именно в такой позе и в таком виде.

— Будет настоящий скандал.

— Ты продашь картину, которую принесла мне сегодня?

— Продала бы, если бы знала, что Поль ее никогда больше не увидит. Как и другие, которые продал ты.

Салли вовсе не нуждалась в деньгах, но ей было очень приятно, если находился кто-нибудь, кому ее картины нравились настолько, что он был готов заплатить за них деньги.

— Должна тебе сказать, продать ее будет нелегко. Надеюсь, ты не продавал еще мои картины кому-нибудь в Вашингтоне.

Она искоса взглянула на него.

— Что у тебя на уме? — подозрительно спросил Жильбер.

— Не у меня, — ответила Салли, — у Поля. Он собирается баллотироваться в Конгресс твоим оппонентом.

— Ах, черт возьми!

— Да уж. Демократам явно кажется, что ты — неподходящая фигура для этого поста, и они снарядили моего несчастного супруга спасать Луизиану.