— Как мы сейчас, ты хочешь сказать, — замечаю я, потирая виски. На этот раз усиливающая головная боль не имеет ничего общего с рудником. — И теперь я здесь, чтобы нарушить это равенство голосов, полагаю.

— Позже, — отвечает он. — Когда ты хотя бы сможешь передвигаться без посторонней помощи.

— Я в порядке, — заявляю я ему более решительно, чем было необходимо.

Цапля с опаской смотрит на меня. Он хочет что-то возразить, но передумывает и лишь качает головой.

— Если ты хочешь спросить меня о чем-то касаемо рудников, то я ничего не помню, — говорю я ему. — Последнее, что могу вспомнить, это как вхожу внутрь, а дальше — как в тумане.

— Ты вспомнишь со временем, — успокаивает он. — На счастье или на беду. Но я знаю, что никогда не захочу говорить о своем опыте. И предполагаю, ты почувствуешь то же самое.

Я сглатываю, отодвигая эту мысль в сторону. Передо мной и так стоит слишком много задач.

— Но что-то не дает тебе покоя, — говорю я Цапле. — Что это?

Какое-то мгновение он обдумывает мой вопрос.

— Это сработало? — спрашивает он.

С секунду я не могу понять, что он имеет в виду, но внезапно вспоминаю — первоочередная причина, по которой я вошла в рудники, — это слабая власть, которую я прежде имела над огнем, побочное действие яда Кресс. Я вошла в рудник, чтобы утвердить свою силу в надежде, что ее окажется достаточно против Кресс, когда придет время.

Сработало ли это? Есть только один способ выяснить.

Я держу левую руку ладонью вверх и призываю пламя. Даже до того, как я распрямляю пальцы, уже чувствую дрожащий жар под ними — сильнее, чем когда-либо прежде до этого. Огонь легко появляется, когда я вызываю его, словно он является частью меня, всегда скрытый под моей кожей. Он горит ярче, ощущается сильнее, но есть и нечто большее. Чтобы показать Цапле, я подбрасываю пламя в воздух, удерживая его там — отстраненное, но все еще горящее, еще яркое. Глаза Цапли начинают расширяться, но он не произносит ни слова. Я поднимаю руку и играю с пламенем. Огненный шар подражает мне, будто становится продолжением руки. Когда я шевелю пальцами, он следует за каждым моим движением. Я сжимаю кулак, и он делает то же самое.

— Тео, — начинает он, голос Цапли раздается хриплым шепотом. — Я видел величие силы Ампелио, когда он тренировал меня. Он не мог совершать ничего подобного.

Я сглатываю и гашу огонь своей хваткой, обращая в пепел на ладони.

— Если тебя не затруднит, Цапля, — говорю я, мой взгляд фокусируется на темном пятне, размазанном по моей коже, напоминающим пепельную корону. — Мина все еще здесь? Она ведь…

— Целительница, — поддерживает он, кивая. — Да, она еще здесь. Помогает с ранеными. Я разыщу ее.

Когда он удаляется, я стряхиваю пепел с рук, позволяя ему осесть на земляной пол.

К тому времени, как Мина входит в палатку, я привыкаю к положению стоя, хотя мое тело еще не кажется полностью принадлежащим мне. Каждое движение — даже вдох — превращается в труд, каждый мускул болит. Мина, должно быть, замечает мои усилия, поскольку бросает на меня один взгляд и понимающе улыбается.

— Это нормально, — говорит она. — Когда я вышла из рудника, жрецы сказали, что боги словно уничтожили меня и собрали заново. Казалось, это описывало все мои ощущения на тот момент.

Я киваю, расслабляя тело и в который раз присаживаясь на кушетку.

— Как долго это будет длиться? — спрашиваю я ее.

Она пожимает плечами.

— Моя боль продолжалась пару дней, но период разнится. — Она замолкает, оглядывая меня с ног до головы. — Твой поступок был невероятной глупостью. Войти в рудник, когда ты уже обладала определенной силой — когда почти стала наполовину наполненным сосудом… Ты напрашивалась на неукротимую ярость рудника. Ты ведь это осознаешь, не так ли?

Я смотрю в землю. Прошло уже достаточно времени с того момента, как меня подобным образом отчитывал кто-то, волнующийся о моем здоровье. Я ломаю голову, вспоминая последнего такого человека; очень вероятно, что им могла быть моя мама. Полагаю, Хоа делала то же самое, только в своей бессловесной манере.

— Я осознавала риски, — говорю я ей.

— Ты королева Астреи, — продолжает она, словно я ничего и не говорила. — Что бы мы делали без тебя?

— Продолжали бы существовать, — произношу я, на сей раз громче. — Я — лишь один человек. Мы потеряли значительно больше в войне, больше при самом Вторжении, включая мою мать. Мы всегда сохраняли стойкость. Без меня ничего не изменилось бы.

Мина не сводит с меня бесстрастного взгляда.

— Все равно это было глупо, — настаивает она. — Но полагаю, что вместе с тем отважно.

Я снова пожимаю плечами.

— Что бы это ни было, оно сработало, — говорю я.

Я демонстрирую ей то же самое, что показывала и Цапле: как я могу не просто призывать огонь, но трансформировать его в продолжение самой себя. Мина наблюдает за мной во время всего процесса, поджав губы и не произнося ни слова, пока я не заканчиваю и снова не стряхиваю пепел на землю.

— И ты спала, — говорит она больше себе, чем мне.

— Довольно крепко, как я понимаю это, — сухо замечаю я.

Она шагает ко мне.

— Могу я пощупать твой лоб? — спрашивает она.

Я киваю, и она прижимает тыльную сторону ладони к моему лбу.

— Ты не горячая, — говорит она, прежде чем потянуться и коснуться единственного белого завитка в моих каштановых волосах.

— Он был тут и ранее, — поясняю я ей. — После отравления.

Она кивает.

— Помню. Не похоже на волосы кайзерины, не правда ли? Но, полагаю, за это ты должна благодарить Артемизию — если бы она не применила свой собственный дар к тебе настолько быстро, чтобы нейтрализовать яд, он бы повлиял на тебя куда сильнее. И если не убил бы тебя на месте, то это определенно сделал бы рудник.

— Ты не видела Кресс — кайзерину — лично, — говорю я, меняя тему, — но, должно быть, к настоящему времени уже слышала истории о ее силе?

Мина задумывается.

— Я слышала истории, — осторожно начинает она. — Хотя считаю, что рассказы зачастую преувеличены.

Я вспоминаю, как Кресс убила кайзера всего лишь своими обжигающими руками, только обхватив его горло, припоминаю, как оставляла следы пепла на столе подушечками своих пальцев. Она излучала силу, равной которой я никогда не видела. Не уверена, что кто-то мог бы преувеличить то, что я видела собственными глазами.

— Это словно… ей даже не нужно взывать к своему дару. Она убила кайзера за пару секунд одними руками, — говорю я.

— И ты все еще не чувствуешь в себе достаточно силы, чтобы противостоять ей? — догадывается Мина.

— Не думаю, что есть такой человек, — признаю я. — Ты когда-либо слышала о Защитниках, убивающих с такой легкостью?

Она мотает головой.

— Я вообще ничего не слышала об убивающих Защитниках, — говорит она. — Это не их путь. Если преступления человека когда-либо и требовали казни, то она совершалась более обыденными средствами. Защитники никогда не поступали так, используя дар, преподнесенный им богами. Это оказалось бы для них своего рода кощунством, отрицанием чего-то святого.

Я думаю о Блейзе, выходящем на поле битвы, знающим, что он мог бы умереть, но полного решимости убить так много кейловаксианцев, как только сможет, прежде чем погибнуть. Являлось ли это растрачиванием своего дарования? Или сейчас, во времена войны, стандарты изменились?

— Дети, которых я видела ранее, те, которых ты обследовала, — говорю я, вспоминая мальчика и девочку с той же нестабильной силой, как у Блейза, — как у них дела?

— Лай и Гризельда, — подсказывает она. — Они в том состоянии, какого можно было ожидать, полагаю. Напуганы и травмированы жуткими экспериментами, которые проводили над ними кейловаксианцы, но сильны во многих отношениях. — Она на секунду замолкает. — Твой гипотетический друг оказался полезным. Они любят его, каким бы замкнутым он ни был. Это действительно важно — выяснить, что ты не настолько одинок в мире, как думал.

Когда я рассказала Мине о Блейзе, то указывала на него только косвенно, хотя она достаточно быстро все поняла. И сейчас, похоже, точно знает, кто он такой. Но, по крайней мере, не боится ни его, ни Лая с Гризельдой.

— Ты говорила кому-нибудь еще о своих выводах? — спрашиваю я ее.

Она поджимает губы.

— У меня нет выводов, ваше высочество, — говорит она, пожимая плечами. — Лишь догадки, а это не является достаточным поводом, чтобы всех злить. Люди боятся того, чего не понимают, а во времена, подобные нынешним, страх может привести к опасным решениям.

Если бы люди знали, насколько сильны и неуравновешенны Блейз, Лай и Гризельда, то могли расправиться с ними. Мне это и так уже известно, но ее слова, намекающие на это подобным образом, лишают меня возможности спокойно дышать.

— Все видели, что сделал Блейз на корабле, — продолжаю я, — видели, как он почти уничтожил себя и всех поблизости. И после этого не причинили ему вреда.

— Нет, — соглашается она. — Собственно, я могу представить, как они будут распевать народные песни об этом событии по прошествии нескольких веков, но никто не пострадал. Теперь он для них герой. Герой, который оказался настолько сильным, что не мог контролировать себя, но все равно герой. Никогда не забывай — все может измениться в мгновение ока.