ТУПИК

Мина полагает, что прогулка пошла бы мне на пользу, и, хотя мое тело усиленно протестует против такой идеи, я прислушиваюсь к ее совету. Мне приходится переложить большую часть своего веса на Цаплю, и, хотя мои мускулы все еще ноют от каждого шага, я не могу отрицать, что свежий воздух в легких и ощущение солнечного тепла на коже стоят этой боли. И пока я иду, мышцы начинают разрабатываться, и боль в конечностях каким-то образом становится более терпимой.

Странно видеть лагерь рудника настолько пустынным. Безлюдный город пустых бараков, из которых всего лишь малая часть заполнена больными и ранеными. Цапля указывает на те из них, которые работают как лазареты, когда мы проходим мимо, но мне и не нужны его подсказки. Это ясно по звукам, проникающим из-за их стен, — сухой кашель, тихие стоны, крики боли. Звуки, угрожающие погрузить меня в бездну угрызений совести.

«Гораздо больше людей живы и здоровы, — говорю я себе. — Гораздо больше теперь свободны».

Цапля старается отвлечь меня, указывая на другие здания, пережившие сражение. Еда разделяется на порции и подается в старой столовой, говорит он, и группа оставшихся мужчин и женщин добровольно вызвалась охотиться и собирать продукты, чтобы уберечь наши хранилища от слишком быстрого опустошения. Когда мы отбудем, чтобы нагнать войска, то возьмем с собой больше еды.

Даже из старых жилищ рабов извлекли пользу, хотя по понятным причинам никто не стремится спать там — напротив, они были очищены от мебели и оков и переделаны в склады для оружия и места для тренировок, чтобы быть подальше от нестерпимого зноя.

— Кто занимается? — спрашиваю я у Цапли, когда он указывает мне на одно из недавно перепрофилированных тренировочных помещений. — Я думала, отряды ушли.

— Не все, — с осторожностью отвечает он. — Большинство из найденных нами людей, благословленных в рудниках, быстро усваивали тренировки, и была парочка старших товарищей, которые отправились вместе, чтобы помочь продолжить их занятия, но были также и другие, нуждающиеся в большем содействии.

Одаренные. Кейловаксианцы держали в этом лагере более дюжины одаренных астрейцев, над которыми они проводили опыты, вспоминаю я и содрогаюсь от этой мысли. Вижу подтверждение этому собственными глазами: рассеченная кожа, отрубленные пальцы на руках и ногах — у одного мужчины даже выколоты глаза.

— Они настолько быстро обучаются? — удивленно спрашиваю я. Когда я вошла в пещеру, ни один из них не был в состоянии пересечь лагерь, не говоря уже о драке.

— Я помогал с физическим выздоровлением, — поясняет Цапля, пожимая плечами. — Но душевные и эмоциональные раны — другое дело. Многие из них рассматривали тренировки как путь к восстановлению. Они хотели этого. Арт, Блейз и я наблюдали за ними наряду с несколькими астрейскими старейшинами, знакомыми с тренировками, хотя они сами и не являлись Защитниками. Конечно, они не полностью подготовлены, но показали хорошие результаты на протяжении такого короткого времени, которое у нас имелось. И им следует продолжать, даже сейчас, пока мы с вами разговариваем.

Артемизия однажды рассказала мне, что она чувствует, когда убивает — насколько приятным было это ощущение забирать энергию обратно. Кажется, в этом она не одинока.

— Мне тоже стоит начать тренировки в скором времени, — замечаю я.

— Давай для начала сосредоточимся на том, чтобы ты вновь смогла самостоятельно ходить, — отвечает Цапля.

Я теряю нить разговора, когда чьи-то руки обвивают меня вокруг талии, поднимают над землей и кружат. В горле нарастает крик, но, прежде чем я издаю его, хозяин этих рук начинает говорить, и я узнаю его голос.

— Добро пожаловать обратно в край живых, — произносит Эрик, снова опуская меня на землю.

Я обращаюсь к нему лицом и бросаюсь с объятиями на шею.

— Веришь ли, я по тебе скучала? — спрашиваю я его, смеясь.

— Не поверил бы, что не скучала, — отвечает он, крепко обнимая меня.

— Аккуратнее с ней! — ворчит Цапля. — Она еще не окрепла.

Эрик усмехается.

— Королева Теодосия? Я видел каменные глыбы и послабее.

Я улыбаюсь, но мягко высвобождаюсь из объятий Эрика.

— Я ценю это, но он прав.

Как только я говорю это, Эрик делает шаг назад и осматривает меня с ног до головы.

— Выглядишь так, словно прошла через ад или даже два, — замечает он.

— А то и все три, — признаюсь я.

— Тео! — кричит еще один голос, и, оборачиваясь, я обнаруживаю бегущую ко мне Артемизию. Сверкающий кинжал вложен в ножны на ее бедре, лазурные волосы развиваются за спиной.

В отличие от Эрика она знает и не обнимает меня. Вместо этого с неловкостью легонько похлопывает по плечу.

— Как ты? — обеспокоенно спрашивает она.

— Жива, и это большее, чем мы были вправе ожидать, — отвечаю я с улыбкой. — Все сработало.

Ее собственная улыбка становится шире.

— Надеюсь, что так, — говорит она. — Или это сделало бы твое новое прозвище весьма неудачным.

Я хмурюсь, по очереди глядя на нее, Эрика и Цаплю.

— Мое новое прозвище? — переспрашиваю я.

Они обмениваются понимающими улыбками, но именно Артемизия склоняется в театральном реверансе, сопровождаемом поклонами со стороны Эрика и Цапли.

— Да здравствует Теодосия, — провозглашает она. — Королева пламени и ярости.

Все трое поднимаются с одинаковыми улыбками, но это не шутка, не важно, насколько непринужденно она старается об этом говорить. Королева пламени и ярости. Внушительное прозвище. Сильное, да, но также и суровое. Впервые за все время я понимаю: добьюсь ли успеха или потерплю поражение — это будет моим наследием. Я вспоминаю обо всех картинах, изображающих мою мать нежной акварелью, облаченную в струящиеся шифоновые платья. Раздумываю о сочиненных в ее честь поэмах, одах ее красоте, доброте и мягкому нраву. Королева мира, называли они ее. Совершенно другой тип правительницы.

Что-то вспыхивает в моей памяти, пробиваясь через туманный занавес рудников.

«Я умерла как королева мирных времен, и мир умер вместе со мной, — говорила мне моя мама. — Но ты — Королева пламени и ярости, и ты спалишь их мир дотла».

Не знаю, что это было в руднике: являлось ли оно призраком моей матери, или плодом воображения, или чем-то совершенно иным. Но точно знаю, что каким-то образом слышала это новое имя даже до того, как оно было придумано, и от подобной мысли мне становится неуютно.

Мы не можем разработать план без Блейза, поэтому я отправляю остальных присоединиться к предводителям, оставшимся в лагере, и держу путь к тренировочным баракам, где, как мне сказали, Блейз проводит почти все свое время. Цапля возразил, чтобы я шла одна, но мне удалось убедить его, что я чувствую себя достаточно хорошо, чтобы пересечь лагерь без его сопровождения, и он неохотно уступил.

По правде говоря, не уверена, что у меня получится. Хоть я и чувствую себя лучше, каждый шаг — это огромная нагрузка. Но я бы предпочла справляться с болью, чем чтобы Цапля или кто-нибудь еще оказался рядом, когда я снова увижу Блейза.

«Не делай этого. Не оставляй меня», — сказал он, прежде чем я вошла в рудник, его последние слова мне вскоре после того, как я сама обращалась к нему с подобной просьбой. Ни один из нас не послушал другого.

Меня охватывает чувство вины, когда я вспоминаю, как срывался его голос, каким потерянным он выглядел в тот момент, словно я перерезала последнюю нить, соединяющую его с этой жизнью. Будто он уже не был настолько решителен покинуть ее.

«Он первым ушел, — напоминаю я себе. — Двинулся в объятия смерти дважды, когда я просила — умоляла его — не делать этого. Он не имеет права злиться на меня за то же самое».

А сейчас? Вопреки всем трудностям мы оба все еще здесь и теперь должны столкнуться с последствиями.

Я нахожу барак, описанный Цаплей, стоящий особняком от остальных с остатками ограды, все еще вкопанной в землю. Я вспоминаю, как увидела ее в битве, огромную черную штуковину, сверкающую красным на солнце. Сёрен объяснил, что она была сделана из сплава железа и огненного камня, хотя сейчас снесена.

Когда я легонько приоткрываю двери, то вижу темное помещение, с одной лишь большой и яркой свечой по центру, достаточной, чтобы освещать Блейза, Лая и Гризельду. Эти двое все еще больше напоминают скелетов, но их лица слегка округлились, а кожа в некоторой мере утратила свой болезненный вид — хотя это может быть больше связано с игрой света. Но даже его недостаточно, чтобы замаскировать подобные синякам тени под их глазами.

Такие же тени залегли и под глазами Блейза, доказывающие, что они не спят.

Троица выглядит крепче, чем в тот последний раз, когда я их видела. Этот вывод подтверждается тем, как Гризельда подпрыгивает в воздухе, швыряя огненный шар размером с мою голову в каменную стену. Тот гаснет при столкновении, но оставляет на своем месте след ожога. Стены все покрыты ими, теперь более черные, чем серые.

Она приземляется на землю мгновением позже, согнувшись пополам и задыхаясь. На ее губах играет тень улыбки, тонкая и мрачная, но сомнений нет — это она.

— Молодец, — хвалю я, ошеломляя всех троих. Гризельда резко выпрямляется, ее взгляд устремляется ко мне. Она не может быть старше пятнадцати, она ненамного моложе меня. Внезапно мне в голову приходит мысль, что если с момента моего входа в рудники прошло две недели, то сейчас мне семнадцать.