Когда крик Ларкин наконец затих, все Топи, казалось, затаили дыхание. Никто не произнёс ни слова, никто не двигался, даже ветер, казалось, стих.

Ничего не произошло. Вообще ничего.

А потом Топи перевели дыхание, и жизнь возобновилась — как прежде, без магии, без шелеста чар. Только недоумённые разговоры и взгляды, направленные на Ларкин. Кто-то нахмурился, кто-то забеспокоился, но все быстро решили, что просто дикое дитя дикой ведьмы устроило очередную сцену, чтобы привлечь к себе внимание. Никто больше не обращал внимания на Ларкин.

Никто, кроме её матери, которая стояла в центре толпы и в то же время отдельно от всех, взирая на Ларкин с пониманием и жалостью в глазах.

Эта жалость была невыносимой. Ларкин почувствовала, как у неё сжалось горло: все рухнувшие надежды, потери и отчаяние наконец прорвались наружу. Из её глаз хлынули горячие бурные слёзы, и когда мать сделала шаг в её сторону, Ларкин повернулась и побежала — и в кои-то веки Корделия бежала не впереди, а позади неё.

4

Ларкин убежала с праздника, и Корделия последовала за ней; они вдвоём направились в глубь Лабиринтового Дерева. Корделия следовала за подругой, не зная, что сказать. Через несколько минут Ларкин остановилась, у неё сбилось дыхание, она согнулась вдвое и упёрлась руками в колени. Она не поднимала глаз, но по тому, как дрожали её плечи, Корделия поняла, что она плачет. Корделия осторожно положила руку на спину подруги — у неё по-прежнему не находилось нужных слов, но она хотела сделать хоть что-то, чтобы Ларкин стало легче.

Ларкин выпрямилась, вытерла глаза рукой и всхлипнула в последний раз. Жар-мошка порхала у её лица, брюшко мошки горело мягким золотистым светом, а затем она с горестным жужжанием упала на землю рядом с девочкой, и свет её угас — печальный спектакль, который всегда разыгрывали жар-мошки во время своей временной смерти. И конечно же, через несколько ударов сердца свет жар-мошки вспыхнул снова, и она поднялась в воздух, пролетев прямо перед лицом Корделии, а затем скрылась под сенью Лабиринтового Дерева.

Обычно Ларкин нравилось наблюдать, как жар-мошки проходят через цикл жизни и смерти, она говорила, что это поэтично, хотя Корделии никогда не хватало терпения на это зрелище, поэтичное оно там или нет. Но сейчас Ларкин даже не моргнула.

— Мы попробуем ещё раз, — произнесла Корделия, когда молчание стало слишком тягостным.

Ларкин рассмеялась, но смех её звучал горько.

— Чтобы я снова опозорилась? — спросила она. — Я знаю, что они обо мне думают. Бессильная дочь Минервы из Топей, с причудами, но без магии.

Корделия открыла рот, чтобы сказать ей, что это неправда, но сразу же закрыла. Никто не посмел бы сказать при Ларкин или Корделии ничего подобного, но это не означало, что люди не говорили так между собой. Жители Топей нуждались в магии, которую обеспечивала им мать Ларкин: в зельях, поддерживающих здоровье, в чарах, заставляющих посевы расти пышнее, а ремёсла процветать, в заклинаниях, облегчающих жизнь. Отец Корделии не раз говорил, что, хотя он первым поселился в Топях, без тётушки Минервы и её магии они бы никогда не достигли такого уровня жизни. Но, помимо этого, он говорил, что людям свойственно бояться того, чего они не понимают, а поскольку никто по-настоящему не понимал магии, жители деревни побаивались тётушку Минерву и её семью.

Корделии этот страх казался нелепым. В тётушке Минерве не было ничего пугающего. Даже когда Корделия, Ларкин и их братья играли в доме в пятнашки, и Корделия опрокинула вазу, Минерва даже не повысила голос, не говоря уж о том, чтобы разбрасываться заклинаниями. Она просто попросила Корделию убрать осколки, а потом отправила их всех играть на улицу.

— Нет у тебя никаких причуд, — возразила Корделия. — По крайней мере, не больше, чем у всех остальных.

На лице Ларкин мелькнула улыбка, но исчезла быстрее, чем вспышка жар-мошки.

— А что, если моя магия никогда не проявится? — спросила она спустя мгновение. — У меня нет сильных сторон, Кор… в отличие от тебя. Ты лучше учишься, ты сильнее и быстрее, и во всём остальном тоже…

— Я не… — начала было Корделия, но Ларкин прервала её:

— Нет, это именно так, — настойчиво сказала она, и Корделия услышала в её голосе резкие нотки, подобные осколкам стекла. — Помнишь, как на днях на уроке музыки мистер Долован учил нас играть на волынке? Ты оказалась лучшей в классе, и тебе даже не пришлось стараться! У тебя всё получается, поэтому ты сможешь делать всё, что захочешь, когда вырастешь. Я не умею ничего вообще.

И снова Корделия не могла найти слов от потрясения. Ей действительно оказалось проще научиться играть на волынке, чем другим детям в их классе.

И она регулярно получала высшие баллы за контрольные и сочинения. Каждый раз, когда её родители возвращались со школьных собраний, они прямо светились от гордости, говоря, что она преуспела во всех дисциплинах.

Но Корделия ни к чему не питала такой любви, как Ларкин — к магии, пусть даже магия не отвечала ей взаимностью. В иные моменты Корделия задумывалась, что будет, если у Ларкин всё же проявится сила — не займёт ли учение всё её свободное время? Будет ли у неё время на игры? Будет ли у неё вообще время для Корделии? Мысль была неприятной, но она засела в голове и не желала уходить. У них с Ларкин всё всегда было общее — игрушки, увлечения, даже, можно сказать, семьи. А вот магию они разделить не могли. Магия могла принадлежать только Ларкин, и поэтому какая-то часть существа Корделии испытывала облегчение каждый раз, когда подруге не удавалось обрести силу. Эта часть её души надеялась, что этого никогда не произойдёт.

Корделия не могла сказать Ларкин всё это. Вместо этого она обняла подругу за плечи и прижала её голову к своему плечу.

— Ты много чего умеешь, — заверила Корделия. — Даже если твоя магия никогда не проявится, Ларк, у тебя всё будет хорошо. У нас всё будет хорошо, пока мы есть друг у друга.

Корделия надеялась, что эти слова успокоят Ларкин, но та совершенно не выглядела спокойной. Вместо этого она выпрямилась, отстранилась от Корделии и скрестила руки на груди.

— Я не хочу возвращаться на праздник, — сказала она. — Это невыносимо — все будут таращиться на меня.

— Всё равно там было скучно, — поддакнула ей Корделия, хотя ей отчаянно хотелось вернуться и попробовать один из тех манговых пирогов. — Давай просто останемся здесь.

5

Праздник в честь Зимнего Солнцестояния закончился за полночь, поэтому Ларкин и Зефир остались ночевать у Корделии и Дэша. Час был поздний, обычно они ложились намного раньше, и все четверо уснули, едва забравшись в свои кровати.

Корделии показалось, будто прошло всего несколько мгновений, прежде чем она пробудилась от того, что на её плечо мягко легла чья-то рука. Она открыла глаза и заморгала, пытаясь различить что-нибудь в кромешной темноте спальни. Ей удалось рассмотреть, что Ларкин сидит на узком ложе, выдвигавшемся из-под кровати Корделии во время ночёвок; вид у подруги был озадаченный. В дверях стояли Дэш и Зефир в пижамах, набросив на плечи одеяла, точно плащи. Над Корделией, положив руку ей на плечо, склонился её отец.

— Посреди ночи… — простонала она, поворачиваясь на другой бок и зарываясь лицом в подушку.

— Знаю, знаю, — отозвался отец, его мягкий, низкий голос едва доносился до ушей Корделии сквозь подушку. — Но я хочу показать вам кое-что. Обещаю, что оно того стоит.

Корделия снова застонала и перевернулась на спину, чтобы посмотреть на отца. Больше всего ей хотелось сказать ему, чтобы он ушёл — вряд ли то, что он хочет ей показать, может перевесить её желание поспать. Но что-то остановило её. Возможно, любопытство. В конце концов, её отец не давал пустых обещаний, а поскольку Ларкин уже слезла с кровати и направилась к двери, где стояли их братья, Корделия не хотела быть единственной, кто пропустил какое-то событие. Она с преувеличенной выразительностью вздохнула и откинула одеяло, вложив в это движение чуть больше силы, чем требовалось.

— А я-то думал, что у меня есть ещё год или около того, прежде чем ты превратишься в невыносимого подростка, — прокомментировал её отец, подавая ей и Ларкин по одеялу. Хотя в Топях никогда не бывало так холодно, как, по словам взрослых, было на севере, зимой по ночам становилось немного прохладно.

Корделия поплотнее запахнулась в одеяло и закатила глаза.

— Я просто хочу спать, — сказала она.

— Невыносимые подростки так и говорят, — подтвердил отец, мрачно кивнув. — Насколько я могу предвидеть, дальше ты начнёшь хлопать дверьми, ходить на свидания и говорить мне, что я просто не понимаю, как тебе тяжело живётся на свете.

Корделия не считала, что быть подростком это смешно, но она не собиралась говорить об этом отцу.

— Может быть, я потренируюсь хлопать дверью прямо сейчас, — сказала она ему вместо этого. — Просто чтобы убедиться, что я понимаю, как это делается.

Отец рассмеялся и подтолкнул дочь к остальным.

— Только не взрослей слишком быстро, Кор, — шутливо попросил он, потом перевёл взгляд на других детей. — Готовы к сюрпризу?