Тронный зал взрывается от хохота. Я тоже смеюсь, но мой смех звучит жалко.

Кайзер поворачивается к Ампелио, глядит на него с издевательской жалостью.

— Подойди и поклонись мне, осел. Расскажи, где прячутся твои друзья-бунтовщики, и я позволю тебе провести остаток дней на одном из рудников. — Он широко улыбается распростертому у моих ног человеку.

«Соглашайся, — хочется закричать мне. — Поклянись ему в верности, выживи. Порадуй кайзера, и тогда, возможно, он сохранит тебе жизнь. Таковы правила игры».

— Я не склоняюсь ни перед кем, кроме своей королевы, — шепчет Ампелио, спотыкаясь на резких звуках кейловаксианского языка. Его тихий голос разносится по залу оглушительным эхом, порождая волну охов, ахов и перешептываний.

Ампелио повышает голос.

— Да здравствует королева Теодосия Айрен Оузза!

У меня в душе рушится какой-то невидимый барьер, за которым я столько лет прятала запретные воспоминания: всё, что я пыталась забыть, прорывается наружу мощным потоком, остановить который я уже не в силах.

Теодосия. Я не слышала это имя долгих десять лет.

Теодосия. Моя мать называла меня так, гладила по голове и целовала в лоб.

«Ты — единственная надежда нашего народа, Теодосия».

Ампелио всегда звал меня «Тео», не обращая внимания на возмущение няни Берди. Я — его принцесса, заявляла нянька, а «Тео» — прозвище, подходящее разве что грязной оборванке. Впрочем, Ампелио никогда не слушал это ворчание. Пусть я и была его принцессой, но значила для него гораздо больше.

Он должен был меня спасти, но так и не сделал этого. Десять лет я ждала, что кто-то явится мне на выручку, и Ампелио оставался последним осколком надежды.

— Может, он ответит тебе, Принцесса пепла, — говорит кайзер.

Охватившее меня потрясение меркнет при звуках моего настоящего имени, повторяющегося в моем сознании снова и снова.

— Я… Я не посмела бы претендовать на такую власть, ваше величество, — лепечу я в конце концов.

Кайзер поджимает губы; это выражение лица слишком хорошо мне знакомо — он не терпит, когда ему отказывают.

— Именно поэтому я до сих пор позволяю тебе жить, не так ли? Чтобы ты служила ниточкой, за которую можно вытаскивать на белый свет упрямых астрейцев.

Кайзер милосердно сохранил мне жизнь, но сделал это вовсе не по доброте душевной, осознаю я. Он держит меня под рукой, чтобы использовать против моего собственного народа.

Мои мысли становятся всё более дерзновенными, и хотя я понимаю, что подобные идеи весьма опасны, я больше не могу их заглушать. Более того, я впервые не хочу их заглушать.

Я десять лет ждала, что меня спасут, и в итоге получила только покрытую шрамами спину и бессчетное количество мертвых мятежников. После поимки Ампелио кайзер ничего больше не сможет от меня получить. Мы оба знаем, что он не настолько милосерден, чтобы просто меня убить.

— Позволено ли мне будет говорить по-астрейски? — спрашиваю я кайзера. — Возможно, так этому человеку будет понятнее…

Кайзер небрежно машет рукой и расслабленно откидывается на спинку трона.

— При условии, что я получу ответы.

Я колеблюсь, потом опускаюсь на колени рядом с Ампелио и беру его окровавленные руки в свои. Астрейский язык нынче под запретом, однако наверняка кое-кто в зале его понимает, в противном случае кайзер вряд ли позволил бы мне на нем говорить.

— Есть ли другие? — спрашиваю я. Говорить на родном языке непривычно и странно, а ведь до вторжения кейловаксианцев я говорила только по-астрей-ски. Язык у меня отобрали, объявили его вне закона. Не помню, когда с моих губ в последний раз слетали астрейские слова, но родная речь осталась со мной, всё это время она хранилась в дальнем уголке памяти, ведь я впитала ее с молоком матери. И всё же мне приходится прилагать усилия, чтобы делать звуки мягкими и протяжными — совершенно непохожими на резкое, гортанное звучание кейловаксианского языка.

Несколько мгновений Ампелио молчит, потом кивает.

— Ты в безопасности?

Теперь уже мне приходится сделать паузу, прежде чем ответить.

— В безопасности, как корабль в глазу бури. — Астрейское слово «буря», «сигнок» звучит почти как «сигнак», «гавань», и разницу может уловить только чуткое ухо. При мысли, что истинный смысл моих слов дойдет не только до Ампелио, я холодею, и всё же спрашиваю: — Где остальные?

Он качает головой, отводит взгляд и хрипло выдыхает:

— Нигде. — Однако ударение в его ответе падает на второй слог, и слово звучит скорее как «везде».

Какая-то бессмыслица. Астрейцев меньше, чем кейловаксианцев, даже до Вторжения их было около ста тысяч, а сейчас большинство обращены в рабов, хотя ходят слухи, будто остатки сопротивления поддерживают контакты с союзниками в других странах. Слишком долго я не говорила по-астрейски и, наверное, неправильно перевела.

— Кто? — уточняю я.

Ампелио смотрит на подол моей юбки и качает голой.

— Кончен день, приходит время малым птичкам улетать. Старым воронам назавтра срок приходит умирать.

Мое сердце узнает эти слова прежде разума: это строки из старой астрейской колыбельной. Мать пела ее мне, и няня тоже. Пел ли ее Ампелио?

— Дай ему что-то, и он сохранит тебе жизнь, — говорю я.

Ампелио смеется, но смех быстро переходит в хрип. Он кашляет, вытирает губы тыльной стороной ладони, и я вижу на ней кровь.

— Что это будет за жизнь под пятой тирана?

Можно было бы изменить пару согласных, и астрейское слово «тиран» прозвучало бы как «дракон», символ кейловаксианского королевского дома, но Ампелио выплевывает это слово как оскорбление, глядя прямо на кайзера, так что даже не владеющие астрейским придворные наверняка поняли его значение.

Кайзер подается вперед, его пальцы так крепко вцепляются в подлокотники трона, что белеют костяшки пальцев. Он делает знак одному из стражников.

Солдат вытаскивает из ножен меч, подходит к скорчившемуся на полу Ампелио и прижимает лезвие к его шее, так что из пореза течет кровь, а потом взмахивает мечом, готовясь нанести смертельный удар. Я множество раз видела, как точно так же убивали мятежников и рабов, осмелившихся проявить неуважение к своим господам. Голова никогда не отделяется от тела с первого удара. Я вцепляюсь в подол платья, стискиваю кулаки, потому что руки сами тянутся обнять Ампелио и закрыть собой.

Теперь его ничто не спасет — я это знаю, но разум отказывается принимать эту мысль. Перед глазами плывут образы, и я вижу, как нож чиркает по горлу моей матери, я вижу, как рабов до смерти порют кнутом, после чего их тела оставляют на растерзание воронам. Я видела, как людей вешали за неповиновение кайзеру — те несчастные отваживались на поступки, совершать которые мне никогда не хватало смелости.

Мне хочется сказать Ампелио: «Беги! Сражайся, умоляй, торгуйся. Выживи». Но Ампелио даже не пытается уклониться от лезвия, он только протягивает руку и хватает меня за лодыжку. Его жесткая ладонь покрыта шрамами и скользкая от крови.

«Старым воронам срок приходит умирать».

И всё же я не могу допустить, чтобы кайзер забрал у меня еще кого-то, не могу смотреть, как умирает Ампелио, просто не могу.

— Нет!

Я чувствую себя разбитой на мелкие кусочки, и всё же этот крик прорывается наружу.

— Нет? — мягко переспрашивает кайзер, и от этого вкрадчивого голоса у меня по спине бегут мурашки.

Во рту пересыхает, поэтому, когда я начинаю говорить, мой голос звучит хрипло.

— Вы обещали помиловать этого человека, если он заговорит. Он заговорил.

Кайзер слегка наклоняется вперед.

— Разве? Хоть я и не понимаю по-астрейски, совершенно ясно, что он не сообщил ничего важного.

Слова срываются с языка прежде, чем я успеваю их остановить.

— У него осталось с полдюжины соратников, ведь вы приложили столько усилий, чтобы всех их извести. Он полагает, что все оставшиеся мужчины и женщины погибли во время землетрясения на Воздушном руднике, а если кто-то и выжил, то они должны встретиться с ним к югу от развалин Энглмара. Там есть кипарисовая роща.

По крайней мере в моих словах есть толика правды: в детстве я каждое лето играла в этой роще, пока мать совершала ежегодную поездку по городу Энглмару, разрушенному мощным землетрясением в год моего рождения. Тогда погибло около пятисот человек, и до Вторжения этот день считался величайшей трагедией Астреи.

Кайзер вскидывает голову и пристально смотрит мне в глаза, как будто пытаясь прочитать по лицу, не вру ли я. Мне хочется спрятаться, но я заставляю себя выдержать этот взгляд, пытаюсь сама поверить в свою ложь.

Спустя, как мне кажется, несколько часов кайзер делает знак стоящему перед ним стражнику.

— Возьми лучших людей. Кто знает, какой магией владеют эти язычники.

Стражник кивает и поспешно выходит из зала. Я старательно удерживаю на лице бесстрастное выражение, хотя на самом деле хочу разрыдаться от облегчения. Однако в следующий миг кайзер снова обращает ко мне взгляд своих холодных глаз, и облегчение исчезает, сменившись холодящей пустотой в животе.

— Милосердие, — спокойно говорит он, — это добродетель, присущая астрейцам. Именно оно делает вас слабыми, но мне казалось, нам удалось избавить тебя от подобных глупостей. Похоже, окончательно этот вопрос можно решить лишь при помощи крови.