КОРОНА

Кайзер прислал для меня платье: цвета бледной киновари, без рукавов, с открытой спиной; оно похоже на свободные, простые хитоны, которые носил мой народ до Завоевания. Как ни странно, в последние годы эта астрейская мода распространилась в среде молодых кейловаксианских аристократов в противовес их собственным тяжелым бархатным одеждам. Впрочем, вряд ли кайзер хотел порадовать меня модным нарядом, скорее, он выбрал этот фасон потому, что платье открывает мои плечи и спину, так что прекрасно видны покрывающие их шрамы. Они словно говорят: Астрея побеждена, Астрея сломлена, Астреи больше нет.

Я безмерно стыжусь красных, вздувшихся рубцов, перепахавших кожу на спине; по ним, как по карте, можно проследить каждое астрейское восстание. Будь то потопленный астрейскими пиратами корабль кейловаксианцев, мятеж на рудниках или раб, осмелившийся плюнуть на своего хозяина, — всё это высекалось на моей коже. Теперь моя спина уродлива, чудовищна и служит постоянным напоминанием о том, кто я есть. Однако сейчас, сидя перед зеркалом, пока Хоа заплетает мои волосы, я не испытываю ни капли стыда, напротив, в моих жилах вскипает обжигающая ненависть, она заполняет всё мое существо, точно вода из стремительно тающей глыбы льда. Я так долго ее подавляла, что теперь, дав ей волю, ощущаю безудержное злое веселье. Пока что моя злость ни на кого не направлена, но это легко исправить: следует пустить ее в нужное русло. Мне требуется план действий.

Правда, есть одна существенная загвоздка: в этом замке я отрезана от мира, и опереться тут не на кого. Все сведения о внешнем мире я получаю, подслушав болтовню придворных, через десятые руки, поэтому никак не могу определить, какая часть услышанного является правдой. В капитолии есть астрейцы, но все они рабы, причем большинство их моложе меня, они недоедают и поэтому слабы. И хоть я и ненавижу себя за подобные мысли, не уверена, что могу им доверять.

Есть еще Тейн. При одной мысли о нем на меня вновь накатывает тошнота, но если кто и знает что-то о восставших астрейцах, так это он, с этим не поспоришь. Возможно, Кресс что-то слышала от отца, вот только ее мало волнует всё происходящее за пределами дворца, так что вряд ли она запомнила что-то важное. Нет, мне придется сегодня вечером самой поговорить с Тейном, даже если находясь рядом с ним, я опять чувствую себя шестилетней девочкой и словно наяву вижу, как он перерезает моей матери горло.

Уверена, Тейн тоже не слишком-то меня жалует, но если он будет проходить мимо, пока я буду болтать с Кресс… Можно испуганно округлить глаза, заговорить с ним дрожащим голосом, дескать, меня до дрожи в коленях пугает перспектива наличия у Ампелио сторонников, которые могут попытаться напасть на дворец и отбить меня силой… Тогда Тейну волей-неволей придется что-то на это ответить. Скорее всего он заявит, что никаких мятежников больше не осталось, но при всем своем воинском искусстве врать Тейн не умеет.

Кресс как-то раз упомянула, что, обманывая, ее отец краснеет, и это заметно, несмотря на густую светлую бороду, закрывающую половину его лица; в такие моменты он пристально смотрит собеседнику в глаза, и у него раздуваются ноздри.

В любом случае мне нужно выяснить, как обстоят дела с восстанием.

Хоа собирает мои волосы на макушке и закрепляет заколкой; служанка смотрит в зеркало, встречается со мной взглядом, и на миг я готова поклясться, что она читает мои мысли, как открытую книгу. Женщина щурится, но потом отводит глаза, заплетает последнюю косицу и закалывает шпилькой.

В дверь стучат, а уже в следующую секунду входит, не дожидаясь разрешения, служанка, неся в руках золотую шкатулку.

Последний штрих, завершающий мой туалет.

В шкатулке лежит корона, точная копия той, что носила моя мать: сотканный из языков пламени венец, перечерчивающий лоб и возвышающийся на несколько дюймов, так что кажется, будто языки пламени лижут воздух.

Одним легким движением Хоа надевает корону мне на голову — она делала это бессчетное количество раз, так что действие кажется привычным, обыденным, но сегодня всё по-другому.

На этот раз я позволяю себе вспомнить, как мама иногда разрешала мне примерить корону, но та неизменно оказывалась велика и падала мне на шею. Корона мамы была сделана из черного золота и украшена рубинами, а венец, присланный для меня кайзером, слеплен из пепла: стоит надеть корону на голову, и она начинает рассыпаться, пачкая мои волосы, кожу и платье.

Мою величественную, сильную мать именовали «Королева пламени», а меня насмешливо называют «Принцесса пепла».

* * *

Стоит мне войти в банкетный зал, как на меня тут же устремляются тяжелые взгляды, за спиной звучат перешептывания и смешки, отчего у меня сразу же начинают гореть щеки. При каждом моем шаге, при каждом легком повороте головы от короны отрываются хлопья пепла и падают, опускаясь на мои щеки, плечи и грудь. Я делаю вид, что не замечаю этого, держу голову гордо поднятой и скольжу взглядом по толпе, как вдруг мои глаза встречаются с глазами принца, такими же холодными, как у его отца. Едва осмеливаясь дышать, я отвожу взгляд, мечтая провалиться сквозь пол и исчезнуть — какой позор, совсем недавно меня стошнило на наследника престола. У принца есть основания смотреть на меня с отвращением и презрением, но ничего подобного в его взгляде я заметить не успеваю.

Чувствуя настойчивый взгляд принца, я замечаю жмущихся в тени у стен рабов, терпеливо ожидающих приказаний. В основном это дети и подростки с потухшими глазами, хотя есть и несколько женщин — слабые, не способные поднять руку на хозяев. Невольники очень худы, грязны, у многих недостает зубов, жидкие волосы свисают паклей.

«Не смотри», — требует привычный голос у меня в голове, но я не обращаю на него внимания. Мне нужно смотреть, нужно видеть.

— Вот ты где, — восклицает Крессентия, и я поспешно отвожу взгляд от рабов. Подруга подходит и берет меня под руку, не обращая внимания на пачкающую платье золу. Жизнерадостность Кресс нарушает повисшее в зале напряжение, и придворные мало-помалу теряют ко мне интерес; они не хуже меня помнят, что случилось в тот день, когда кайзер впервые прислал мне пепельную корону: семилетняя Крессентия подбежала и провела большими пальцами по моим щекам, размазывая пепел длинными темными полосами.

«Вот так, — мягко сказала она, так что никто, кроме меня, не услышал. — Теперь ты готова к битве». Этот маленький акт неповиновения стоил мне десяти ударов кнутом, и, я уверена, Тейн наказал и Кресс тоже. Теперь подруга, как и я, делает вид, что никакой короны на мне нет.

— Я слышала о том, что случилось на суде, — тихо говорит она, жалостно выгибая брови. — С тобой всё в порядке?

«Суд» — довольно странное определение случившегося, ведь не было ни свидетелей, ни судьи, ни возможности у обвиняемого защититься. Это было обычное убийство, и я сама выступила в роли палача.

Умом я понимаю, что выбора мне не оставили, но от этого чувство вины не исчезает.

— Всё закончилось, — говорю я, небрежно помахивая рукой. Если бы можно было с такой же легкостью забыть, как меч вонзился в тело Ампелио… — Надеюсь, Хоа сумеет отстирать кровь с платья, оно ведь такое милое, ты не находишь?

— О да, я ужасно тебе завидую. Желтый цвет меня просто убивает, но тебе очень идет, — подхватывает подруга, сжимает мою руку и тянет за собой в дальний конец зала, подальше от королевской семьи и пронзительного взгляда принца Сёрена.

Быстро оглядев зал, я понимаю, что Тейна тут нет, и чувствую постыдное облегчение: наверное, он снова уехал, организует очередное сражение, вторжение, массовую резню.

— Принцесса пепла, — раздается голос кайзера. При звуке его голоса у меня по спине ползет озноб, однако я поворачиваюсь к правителю с милой улыбкой на лице. Кайзер с издевательской ухмылкой салютует мне кубком, бледно-синие глаза зло сверкают, обрюзгшее лицо раскраснелось — похоже, он уже немало выпил. — Ты почетная гостья на пиру, так что твое место здесь. — Он указывает на пустое кресло рядом с принцем Сёреном.

Крессентия напоследок ободряюще пожимает мне руку, и я направляюсь к кайзеру.

Приблизившись, я делаю реверанс; кайзер протягивает мне руку, и я целую кольцо на его мизинце — то самое кольцо, которое когда-то носила моя мать, а до нее — ее мать.

Я уже начинаю подниматься, но кайзер вдруг гладит меня по щеке, и я замираю, стараясь не передернуться от омерзения. Некоторые схватки лучше проигрывать, а из некоторых я вообще не могу выйти победительницей, а посему я, покорно склонившись, стою перед кайзером, как и полагается верноподданной, каковую из меня лепили долгие годы, и позволяю ему размазывать пепел по моей щеке.

Кайзер опускает руку и довольно улыбается, а потом жестом предлагает мне сесть. Поднявшись, я замечаю на шее правителя золотую цепь, на которой горит и переливается огненный камень. Я узнала бы этот камень где угодно: он принадлежал Ампелио.

До Вторжения он позволял мне играть с камнем, хотя мать всякий раз ругалась, застав меня за этим занятием.

«Живые камни — не игрушки», — неизменно говорила она.