Он не хотел брать эту девочку. Во-первых, дорого. Нэнси отмела его возражения одним взмахом руки. Еще один маленький рот, сказала она. Ну правда, Итан. Мы все должны внести свой вклад.

Но вот иное соображение по-прежнему остается актуальным: он совсем ничего не знает про девочек. Сам он вырос — здесь, в этом доме — без братьев и сестер. Его отец возглавлял кафедру математики в школе для мальчиков, а потом, после Гарварда, Итан вернулся сюда работать под руководством отца, а позже занял его место. Его мысли с утра до ночи заняты мальчишками: каким образом их лучше учить; как воспитать из них достойных молодых людей; как призвать к порядку, если они норовят отбиться от рук. Став отцом, он, как ни странно, почувствовал себя гораздо менее уверенно. Он-то думал, что будет родителем-лидером, который всегда знает, что делать, таким, за которым должны следовать дети. Но стратегии, пригодные для школы, не работают дома. А то, что сработало с Джеральдом, похоже, не годится для Уильяма. И они оба тянутся к Нэнси, которая обходится с ними чересчур мягко. Дома все как-то бестолково, он теряет контроль и все чаще и чаще прячется в уютном уединении своего кабинета. Но все же ему хорошо с мальчишками, он умеет с ними ладить, знает, о чем поговорить, как найти подход. Вся его жизнь, если не считать Нэнси, мамы и пары кузин, строилась на отношениях с мальчиками и мужчинами.

Но одновременно Итан понимает, что для Нэнси это шанс наконец-то заполучить девочку. Она была разочарована, когда сначала родился Уильям, а потом Джеральд. Они пробовали еще завести детей, но после третьего выкидыша доктор сказал, что хватит. Нэнси никогда не говорила об этом — о своем разочаровании, что у нее только сыновья, о выкидышах, о приговоре доктора — и была неизменно оптимистична. По любым поводам. Именно это он в ней и разглядел в самом начале. Он надеялся, что ее готовность видеть только хорошее поможет и ему вырасти над собой, стать лучшей версией того человека, каким он себя представлял.

Тихий стук в дверь.

— Да, — отвечает он как можно более мягко, понимая, что это не Нэнси и не кто-то из мальчиков.

Девочка приоткрывает дверь, но остается на пороге.

— Здравствуйте, — говорит она. — Простите, что побеспокоила, сэр. — Она успевает взглянуть ему в глаза, но тут же оба отводят взгляд. — Миссис Грегори говорит, не могли бы вы, пожалуйста, прийти в кухню завтракать.

Итан кивает, собирает бумаги. Надо, конечно, спросить, как ей спалось или не нужно ли ей чего-нибудь, но когда он поднимает голову, девочка уже исчезла.

Милли

Телеграмму засунули под дверь, и Милли наступила на нее, войдя в квартиру.

БЕАТРИС ПРИБЫЛА БЛАГОПОЛУЧНО ТЧК

ОЧАРОВАТЕЛЬНАЯ ДЕВОЧКА ТЧК

ОСВОИЛАСЬ ХОРОШО ТЧК

Она не плакала с того вечера, как уехала Беатрис, но сейчас, сжимая в руке телеграмму, Милли оседает на деревянный пол и лежит на боку, подтянув колени к самому подбородку. Слезы льются по ее лицу и собираются в лужицу на полу. Облегчение, да, но гораздо больше — горечь. Она должна была сказать Беатрис, что хотела, чтобы та осталась дома. Она должна была заставить Реджа изменить решение. Когда Милли встает, в комнате уже темнеет, она переодевается, начинает готовить ужин. Скоро явится Редж. Каждый вечер, едва войдя в квартиру, он спрашивает, пришла ли телеграмма.

Но сегодня он молчит, хотя она видит, как его рука перебирает почту на столике у входа. И она ему ничего не говорит — пока. Милли прячет телеграмму, аккуратно сложив вчетверо, в застегивающийся кармашек своей сумочки.

Проходит неделя, и все это время она раз за разом перечитывает телеграмму по дороге на работу и обратно. Уголки уже истрепались. Желтая бумага под ее пальцами пачкается. Напечатанные буквы начинают выцветать. Сейчас она уже не уверена, что может показать телеграмму Реджу. Он же поймет, что она хранила ее все это время.

Нэнси

В первый школьный день бескрайнее небо слепит синевой. Нэнси приготовила детям ланч, упаковала его в бумажные пакеты — яйца вкрутую, сэндвичи с помидорами, овсяное печенье с изюмом. Она фотографирует их на крыльце, прежде чем расцеловать Уильяма и Джеральда и приобнять за плечи Беатрис. Она знает, что девочке не всегда нравятся прикосновения, но не может справиться с собой и все же обвивает руками худенькое детское тело. Беатрис напрягается, но вдруг Нэнси чувствует — к своему удивлению — короткий поцелуй в щеку.

За те две недели, что Беатрис здесь, лицо ее немного округлилось, но взгляд все еще недоверчивый. Она неизменно вежлива — всегда отвечает на вопрос и откликается на просьбу, — помогает на кухне, прибирается в своей комнате, но никогда не заговаривает первой. Однако смеется над проделками Джеральда, и ей, кажется, спокойно рядом с Уильямом. Нэнси гордится своими сыновьями, тем, как они приняли девочку.

— Хорошего дня, — говорит Беатрис.

— Спасибо за ланч.

Нэнси подталкивает в бок Джеральда.

— Вот поучился бы у Беатрис хорошим манерам, — говорит она. — А теперь проваливайте-ка все.

Ей не терпится спровадить детей, но она знает, что весь день будет ждать их возвращения.

Джеральд

— Мадам, мы пойдем в школу все вместе! — кричит Джеральд, слетая по ступенькам крыльца.

Ему нравится подражать манерам Беатрис. Она всегда так изысканно выражается. Поэтому Джеральд называет маму «мадам», входит в комнату со словами «всех приветствую», а вчера вечером за ужином обвинил отца, что тот «устраивает переполох из-за пустяков». Он знает, что Уильяма это злит, — еще одна причина продолжать, — но зато вызывает тень улыбки на лице Беатрис.

— Не переходите улицу, пока она не зайдет внутрь, — повторяет мать, и Уильям кивает, делая знак Беа.

Он так похож на отца, этот Уильям, все это говорят. Джеральд знает, что на самом деле все наоборот.

Они втроем идут по тропинке, пересекающей поле позади школы. Народная тропа, как называет ее отец. Кратчайший путь отсюда туда. Уильям впереди, возглавляет колонну, а Джеральд прикрывает тыл. Волосы, за лето отросшие у обоих до плеч, теперь коротко острижены, после вчерашнего визита к парикмахеру бледные шеи выделяются на фоне загорелых плеч. Джеральду нравится проводить рукой по щетинистому ежику. Солнце уже припекает. Листья и не начинали увядать, а поле — настоящее буйство диких цветов. Джеральд срывает желтый цветок, а потом еще один, и третий, прячет их за спиной. У дверей начальной школы они останавливаются, собираются в кружок. Джеральд приобнимает Беатрис за талию. Какая же она худая. Даже ребра чувствуются.

— Доброго тебе утра, — с улыбкой говорит он, сует ей в руки букет и исчезает за тяжелой дверью.

— Идиот, — слышит он брошенное вслед Уильямом.

Убедившись, что старшие пошли дальше, Джеральд высовывается из-за двери. Видит, как они останавливаются около школы для девочек, у обоих глаза в землю, а потом Беатрис входит в здание, все еще сжимая в руке его цветы. Джеральд наблюдает, как Уильям направляется через дорогу к школе для мальчиков. Уже на другой стороне, прямо перед тем как ступить на порог, Уильям чуть оборачивается, и Джеральд понимает, что он проверяет, точно ли Беатрис вошла. Джеральд машет ему, но Уильям отворачивается и заходит внутрь.

Каждому ученику в классе Джеральда задано написать учителю письмо, рассказав о самом ярком событии прошедшего лета. Дорогой мистер Тэтчер, пишет Джеральд, к нам приехала Беатрис из Лондона, чтобы спастись от бомб. Откладывая карандаш, он замечает, что на ладони остались желтые пятна от цветочной пыльцы.

Беатрис

Письма приходят не регулярно, а сразу пачками. Бывают дни, когда Беатрис возвращается из школы, а на кухонном столе ее уже дожидаются два-три письма. А бывает, целые недели — и ничего. Она никогда не читает их сразу же, в кухне, но, перекусывая наскоро, только потирает тонкий конверт между большим и указательным пальцами, смакуя ощущение прикосновения к тому, чего не так давно касались ее родители. Как будто каким-то образом они дотянулись оттуда сюда. Но у себя в комнате, за закрытой дверью, Беатрис множество раз перечитывает каждое письмо. Устроены они всегда одинаково: сначала пишет мама, а потом папа, его словам частенько оставлено совсем мало места, иногда они даже идут сверху вниз и снизу вверх по полям, где помещается всего по одному словечку. Папин почерк трудно разобрать, мамин — сплошные завитки. Родители рассказывают про соседей, про дедушек и бабушек, что они ели на обед. Папа вставляет разные шутки. Читая, Беатрис старается расслышать их голоса.

Закончив, она аккуратно отрывает марку для Джеральда, потом кладет письмо в стопку к остальным и прячет в ящике своего стола. Иногда по вечерам она перечитывает их все сразу. И чем больше читает, тем больше думает о том, что там не сказано. Она не знает, каждую ли ночь родители проводят в бомбоубежище. Не представляет, как часто падают бомбы. Интересно, стоит ли еще ее стул около кухонного стола.

Беатрис пишет родителям каждую неделю, после церкви и воскресного обеда, сидя за письменным столом в своей комнате, выходящей окнами в сад. Она хочет рассказать, какие здесь цвета — про то, как желтые листья покрывают землю под деревьями; про крошечные лиловые цветочки на обоях в ее спальне; про золотистую садовую малину, вытекающую соком из утренних маффинов. Но никогда не может найти слов. Или слова есть, но они кажутся неподходящими. Беатрис представляет, как они двое сидят на диване в темной квартире, отец теребит дырку в подлокотнике, пальцы вытаскивают кусочки белого поролона. Или видит, как они спускаются в убежище под домом, к своему месту в нескольких футах от шаткой деревянной лестницы. Чувствует запах мочи, слышит шебуршание крыс. Все кажется сумрачным, серо-коричневым. И поэтому она рассказывает родителям забавные истории про Джеральда. Про то, как легко ей дается латынь. Как Уильям влип в неприятности из-за того, что списывал на экзамене по истории. Про свою новую подружку, которая пригласила ее на симфонический концерт в Бостон.