Ладно, это я хватила через край. Наверное, правильнее будет сказать терпеть. Мы оба терпим друг друга, хотя и ненавидим до печенок. Необычные отношения, но, поскольку его убить невозможно, а меня он убивать не собирается, мы вроде как скованы одной цепью.

Чуть не до дыр просверлив термос «нежным» взглядом, Мор подносит его к губам.

С ума сойти, он собирается это сделать! Он все-таки что-то выпьет!

Всадник колеблется, потом переворачивает термос, выливая содержимое.

Секунду я тупо смотрю на тонкую коричневую струйку, льющуюся на снег, а потом, опомнившись, перехожу к действиям.

— Ты что делаешь, варвар! — я отнимаю у него термос. — Мог бы просто отказаться.

— Я отказывался.

— Мог бы объяснить, что ты серьезно.

— Я объяснял.

Термос теплый. Внутри еще осталось довольно много горячего шоколада.

Хорошо.

Успокоившись, я снова принимаюсь за восхитительный напиток, а Мор кладет руку мне на талию.

— Почему ты не ешь и не пьешь? — спрашиваю я.

— Мне это не нужно, — кротко отвечает он.

— И что?

— И что? — переспрашивает Мор. Он озадаченно глядит на меня, может, пытается понять, серьезна ли я. — Я не понимаю. Почему я должен есть или пить, если не нуждаюсь в этом?

— Потому что это прикольно и вкусно — ну, о фруктовом кексе моей тети Милли говорить не будем. У этого дерьма вкус просто помоечный. Но, в общем и целом, еда — это вкусно. Как, например, горячий шоколад, который ты только что извел впустую.

— Скажи мне, — говорит Мор, — если я стану потакать себе, как смертные, чем я лучше их?

Да-а, тяжелый случай.

— А мы можем не превращать все на свете в пафосную битву добра и зла? Это же всего-навсего еда.

Он так долго молчит, что я уже не жду ответа, но потом все же заговаривает.

— Я обдумаю то, что ты сейчас сказала.

На этом мы оба надолго замолкаем.

Ненавижу тишину.

Поймите меня правильно, обычно мне вполне комфортно наедине с собой и своими мыслями. Всегда найдется, о чем подумать, ведь есть же литература и философия, история и политика. А когда приедаются эти возвышенные предметы, есть масса ерунды, которой можно забить голову: например, вовремя вспомнить, что пора платить налоги, или пораскинуть мозгами на предмет того, как бы устроить прием для всей семьи в моей игрушечной квартирке, или обдумать, на какие книги спустить у букиниста следующую зарплату.

Но сейчас мой разум — уже не тот надежный старый друг, каким был когда-то. Каждый раз, стоит наступить тишине, мысли устремляются к очередным жертвам Мора или к тому факту, что чем дольше мы едем, тем больше народу вокруг нас умирает. А хуже всего, когда я начинаю думать о создании, сидящем в седле за моей спиной. Я все еще его пленница, но чем дольше нахожусь рядом с ним, тем более сложными и смешанными становятся мои чувства.

Я прижимаю руку к шее его коня. «Я стоял, во мрак вперяясь, грезам странным предаваясь, так мечтать наш смертный разум никогда не мог дерзнуть…», — шепчу я себе под нос.

— О чем ты? — спрашивает Мор.

— Я цитирую. Это «Ворон», стихотворение Эдгара Аллана По.

Мор издает странный горловой звук.

— Я мог бы догадаться, что эта краткая вспышка красноречия — не твоя работа.

— Ты вообще не можешь рта раскрыть, чтобы не оскорбить меня? — вздыхаю я.

Могу поспорить, этот пакостник специально пытается испортить мне настроение.

— Разумеется, — я ясно слышу по голосу, что он самодовольно улыбается. — Тем более, что в тебе есть множество черт, вызывающих насмешку.

Не будь горячий шоколад для меня так ценен, я бы наплевала на последствия и запустила термосом Мору в свинячью голову.

Подозреваю, что всадник ждет, что я взовьюсь и отвечу ему колкостью — положа руку на сердце, я думаю, что наши словесные перепалки ему нравятся, — но сейчас он взял и загубил Эдгара По, так что я не собираюсь снова подставляться.

Молчание затягивается, и вдруг всадник тихо говорит:

— Мне понравилось стихотворение.

Я шумно выдыхаю.

Нет, красавчик, я не проглочу твою наживку. Хотя мне и самой этого хочется — ведь это же По.

Глажу Джули по гриве — белый конский волос под пальцами мягкий, как шелк.

— Расскажи мне о себе, — требует Мор.

Тон у него такой, что я тут же ощетиниваюсь. Высокомерный, как будто я должна ему прислуживать. Я уж молчу о том, что столько раз пытаясь с ним заговорить, каждый раз нарывалась на грубость.

— Нет.

Такой ответ заставляет его замолчать. Я кожей чувствую, как он пристально смотрит мне в затылок.

— Странное ты существо, — говорит Мор. — То настолько словоохотлива, что невозможно остановить, то отказываешься отвечать на вопросы.

Как же он старается поймать меня на удочку. Не знай я, что он собой представляет, сказала бы, что он вошел во вкус нашей болтовни.

Мор вздыхает.

— Смертная, ты возбудила во мне интерес — редкое достижение. Не расточай его.

— Не расточать? Это как? — Ну и типчик! — В смысле, отвечая отказом на твои вопросы? — Какая прелесть. — Знаешь, а у тебя тоже редкое достижение: то, как ты умеешь до меня докопаться.

Он вздыхает еще громче.

— Ты хочешь сказать, что ведьмовские выходки для тебя не типичны?

Этим вопросом он пробуждает во мне самые отвратительные наклонности.

— Тебе интересно узнать обо мне побольше? — почти кричу я. — Прекрасно. Мое имя не смертная, а Сара Берн. Мне двадцать один год. И неделю назад я оказалась в плену у одного невыносимого всадника. Об этом не хочешь поговорить?

Я так и рвусь в бой — хоть бы и кулачный — с Мором.

— Хм, — вот и все, что он отвечает.

Ни уничижительных замечаний, ни ехидных комментариев. Просто хм.

Убью придурка голыми руками.

— Чем ты занимаешься, чтобы скрасить жизнь? — спрашивает он.

Мне приходится оглянуться назад и убедиться, что я разговариваю с тем же человеком, который буквально несколько секунд назад изводил меня.

Сейчас вид у него вполне бесхитростный.

— Занималась, — огрызаюсь я, скорчив злую рожу. Сейчас-то я ничем не занимаюсь, разве что (с удовольствием) обременяю всадника, тормозя его продвижение. (Должно же хоть что-нибудь радовать.)

Отвернувшись и глядя вперед, я добавляю:

— Я была пожарным.

Его пальцы барабанят по моей талии.

— Тебе это нравилось?

Я повожу плечом.

— Просто работа. Меня она никак не характеризует.

Не то что некоторые мои товарищи по команде, те всю жизнь мечтали тушить пожары. Я перевожу дыхание и добавляю:

— Я всегда хотела поступить в университет и изучать английский.

Не знаю, с чего я вдруг с ним разоткровенничалась.

— Английский? — насмешливо переспрашивает Мор. — Но ты и так хорошо на нем говоришь. Немного странное желание.

— Я не о самом английском, не о разговорном языке, — уточняю я, сделав последний глоток горячего шоколада. Потом убираю термос в седельную сумку. — Английская литература, произведения, написанные на этом языке. Я хотела изучать Шекспира, лорда Байрона и (своего любимого) Эдгара По.

— По, — повторяет всадник. Не сомневаюсь, что он узнал слышанное недавно имя. — Почему же ты не изучала этих поэтов?

Сожаление — горький привкус в горле, и больше нет горячего шоколада, чтобы его заглушить.

— На землю пришли Четыре Всадника и испохабили весь мир.

Мы входим в город Сквамиш, опустевший и заброшенный, как я и надеялась.

Заглядываем на заправочную станцию, где насосы заржавели за долгие годы бездействия, зато склад магазина забит продуктами: ряды полок с консервами, орехами и сладостями.

Идем дальше. Недавно установленные газовые фонари все еще светят, хотя солнце уже несколько часов как встало. Фонарщик, видимо, эвакуировался, не успев их погасить.

Как и лавчонка на заправочной станции, другие магазины полны товаров, явный признак того, что владельцы бежали в спешке, не тратя времени на то, чтобы спрятать свое добро. В результате кое-где двери взломаны, там успели похозяйничать мародеры.

По коже бегут мурашки, несмотря на теплую одежду. Все это происходило недавно, может, только несколько часов назад, а вокруг ни одной живой души. Тревожно, когда идешь по опустевшему городу, в котором по праву должны были быть люди. Все здесь кажется… призрачным.

Что-то сейчас творится в Квебеке, Онтарио и остальных провинциях на востоке, после того, как по ним прошел Мор? Как выглядит сейчас Восточное побережье США?

Выйду я из этой переделки живой или нет, мир уже никогда не будет прежним.

Свернув с магистрали, Мор едет по городу, и я представления не имею, что он задумал. Для того чтобы устраиваться на ночлег в доме каких-то бедолаг, еще рановато. К тому же всадник впервые за все время отклонился от маршрута.

По-настоящему не по себе мне становится, когда мы подъезжаем к городской больнице.

— Что ты хочешь сделать? — спрашиваю я.

— Твоему немощному телу нужен комфорт.

Я смотрю на больницу с возрастающим ужасом. Комфорт, например, бинты.

Сегодня утром у нас закончились льняные тряпки.

— Бинты мне больше не нужны, — поспешно говорю я.

— Нужны, нужны, — откликается Мор уже мягче. — Ты и в самом деле думаешь, что мне нужно войти в больницу для того, чтобы там все умерли? Не будь наивной, Сара. Чтобы весь город погиб, мне достаточно пройтись по его улицам.

Я оглядываюсь на него. Его слова мне еще нужно переварить, а пока я в шоке от того, что он назвал меня по имени.

А Мор все не замолкает.

— Войду я в больницу или нет, не имеет никакого значения. Люди все равно будут погибать, а там особенно.

Ничего нового я вообще-то не услышала. Просто совсем не хочу видеть лица тех, что слишком слаб и немощен, чтобы бежать от гуляющей среди них смерти во плоти.

Есть шанс, что город принял меры, чтобы увезти пациентов. Такое возможно. Но также возможно, что самые слабые просто не смогли эвакуироваться.

Я хватаю всадника за руку, пораженная мыслью.

— Универсам, — говорю я радостно, словно изобрела лекарство от рака. — Бинты наверняка найдутся в супермаркете.

Мор пристально смотрит на свою руку, которую я держу.

— Ты видела такой магазин по пути сюда?

Конец ознакомительного фрагмента.