Лоран Ботти

Билет в ад

Не путь является наивысшей трудностью, но наивысшая трудность являет собой путь.

С. Кьеркегор

ПРОЛОГ

Он включил первый монитор, затем второй, третий… Появились изображения комнат: гостиная, обставленная дизайнерской мебелью (необычно для дома в дешевом пригороде); кухня, в которой царила аптечная чистота; детская, чересчур темная, даже мрачная…

— Работает!

На мгновение Джорди обернулся. Это единственное слово произнес светловолосый человек с удлиненным лицом, остроконечным подбородком, тонкой переносицей и изящно вырезанными ноздрями; его длинные гибкие пальцы напоминали щупальца. Короче, с виду это был типичный представитель старинного аристократического рода, из тех, что способны часами сидеть неподвижно, глядя на розы в саду и слушая Шуберта… или еще какую музыкальную хрень (по крайней мере, именно так представлял себе аристократическую жизнь Джорди).

Затем он снова повернулся к мониторам. Мгновенно, в два клика, перемещаясь из комнаты в комнату, он казался себе кем-то вроде персонажа «Клуэдо». [«Клуэдо» — настольная игра детективного жанра.]

На четырех экранах можно было увидеть изнутри сразу весь дом. Всего шесть помещений, включая санузел (с гаражом решили не возиться).

— Ни фига се, можно еще и любоваться, как они срут!

Человек, произнесший эти слова, стоял позади Кольбера, Артиста. Он именовал себя Такис. Здоровяк, лицо которого состояло, казалось, только из низкого лба и огромной нижней челюсти.

Джорди пока еще мало что знал о двух своих компаньонах. Но изысканные манеры первого ничуть его не обманывали — он понимал, что истинная натура, скрывающаяся за ними, совсем иная. Второй обладал ничем не прошибаемым спокойствием — в те несколько ночей, что они вместе провели в одном помещении, спал как убитый и оглушительно храпел. К нынешнему делу гигант относился без особого волнения — а может, просто не до конца понимал его суть. Его, судя по виду, вообще никак не задевало происходящее вокруг.

Но самому Джорди это дело, по правде говоря, страшно не нравилось. У него было плохое предчувствие. А интуиция его редко подводила.

Однако это не имело значения: организация уже все решила. И конечно, имела на то свои причины, о которых он ничего не знал.

Он молча встал и подошел к окну. В оконном стекле он увидел свое отражение — стройный мускулистый парень, с заметным влиянием южных генов, унаследованных от отца: резкие черты, густые брови, не слишком высокий лоб и синеватая щетина на щеках, которая не исчезала полностью даже после самого тщательного бритья. На миг ему показалось, что это призрак отца взглянул на него через окно, и, чтобы развеять эту иллюзию, он почти вплотную прижался лицом к стеклу, вглядываясь в ночную улицу предместья.

Вдоль противоположной стороны улицы тянулся ряд одинаковых бело-серых домиков, похожих на тот, в котором они вместе с Такисом и Кольбером прожили несколько месяцев. Кое-где окна были освещены изнутри холодным синеватым светом плазменных телеэкранов — жители предместья тоже стали понемногу обзаводиться телевизорами нового поколения.

За его спиной вдруг послышался слабый механический голосок:

— Мам?..

Джорди вернулся к мониторам. На одном из них он увидел ребенка — мальчика лет восьми. Темноволосый и, судя по всему, худенький, но размещенная под потолком камера искажала изображение, делая его приплюснутым.

По какой-то непонятной причине сердце Джорди вдруг сжалось. Может быть, из-за тревоги в голосе мальчишки? Может быть, потому, что он напомнил Джорди его самого в таком же возрасте?..

— Ништяк, прямо как в «Лофте», [«Loft» — бельгийский кинофильм 2008 года.] — пробормотал у него за спиной Такис.

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

1

Позже Шарли часто вспоминала события того вечера, проходящие перед ней словно в замедленной съемке. Не само убийство — хотя именно это было бы логичнее всего, — но все то, что ему предшествовало и последовало за ним, резко перевернув ее судьбу.

Сначала — шум. Урчание подъезжающего автомобиля.

Шарли с сыном как раз собирались есть пиццу. Это был вечер без Сержа — иными словами, один из тех редких и драгоценных моментов, когда можно было вздохнуть свободно и поужинать перед телевизором чем-нибудь приготовленным на скорую руку, вместо того чтобы готовить запеченную телятину или другие сложные блюда, ради которых нужно было проводить на кухне по нескольку часов. И наконец, хоть немного побыть наедине с Давидом, ее девятилетним сыном, ее сокровищем, ее светом в окошке. Ее единственным счастьем.

По телевизору «Звездная академия» демонстрировала, как обычно, яркие огни сцены, грохочущие музыкальные инструменты и слезы неудачливых участников. Завтра Давид должен был бы идти в школу, но, в конце концов, у них в кои-то веки был вечер без Сержа, и лучше того — им предстоял целый уик-энд без Сержа, так что Шарли решила устроить сыну и себе настоящий праздник. Не то чтобы похождения Квентена или кислые гримасы Рафи ее сильно забавляли, но, в конце концов, «Звездная академия» или «Затерянные» — неважно: любой предлог был хорош, чтобы насладиться этим недолгим отдыхом, с любовью глядя на сына, мурлычущего песенки, которые он раньше где-то услышал (хотя она не знала где: в их доме почти не звучала музыка, за исключением Джонни и Сарду, фанатом которых был Серж), стараясь не обращать внимания на темные круги у него под глазами, от вида которых у нее сжималось сердце, и повторяя про себя — в восторге, как девчонка, предвкушающая каникулы, — пока на экране очередной Сильвен (или Жюльен? или Кристоф?) безжалостно издевался над хитом Селин Дион, всю предстоящую программу отдыха: добраться на пригородном поезде до Парижа, прогуляться по Большим бульварам, поесть мороженого и выпить горячего шоколада, потом пойти в кинотеатр на какой-нибудь из новых ЗD-мультфильмов, потом купить гамбургеров… и все это время смотреть на сына и осыпать его поцелуями. Школа никуда не убежит. Нужно будет позвонить туда и сказать (или написать учителю записку), что Давид слегка приболел… Она твердо решила не говорить об этом Сержу (впрочем, тот никогда не проявлял ни малейшего интереса к школьным делам своего пасынка).

Музыка в телевизоре смолкла. На сцену вихрем вылетел Никос и с энтузиазмом воскликнул: «Ну что, Рафи, какую оценку вы поставите этому замечательному исполнителю за ремейк „Этого мне хватит“?»

Светящиеся цифры на панели DVD-плеера показывали 21:41, и тут Давид тревожно прошептал: «Мам?..»

Шарли ответила не сразу: мысленно она прикидывала, как выкроить два-три часа на уборку и готовку, чтобы обеспечить Сержу достойную встречу в воскресенье вечером и уничтожить все следы недолгого праздника.

— Мам?..

— Что, милый?..

С экрана донеслось: «…мне кажется, Тома недостаточно сильно прочувствовал эту песню… его исполнению не хватает личного отношения…»

— МАМ!

Под декольте Рафи, занявшим чуть ли не весь экран, светящиеся цифры показывали 21:43.

Снаружи раздался шум автомобиля, только что выехавшего из-за перекрестка на улицу Нуазетьер.

Они жили недалеко от Орсей, в «очаровательном квартале семейных особнячков» (по утверждению каталога недвижимости), чем-то напоминавшем предместье из сериала «Отчаянные домохозяйки», только без ярко-голубого неба, пестрых цветочных клумб, любительницы джоггинга с завязанными в два хвостика волосами и ее приятельниц с накачанными ботоксом губами.

В этот час квартал был отнюдь не самым оживленным в Иль-де-Франс, особенно если речь шла об огромных грохочущих машинах с таким узнаваемым шумом мотора.

Шарли повернула голову к окну… потом перехватила испуганный взгляд сына. На мгновение ее сердце остановилось, глаза расширились от ужаса. Затем она вскочила одним прыжком:

— Быстрей! Быстрей, Давид, иди в постель! Я обо всем позабочусь!

Но он не послушался и стал наводить порядок вместе с ней: выбрасывать еще теплые остатки пиццы, вытряхивать пепельницу, поскольку сегодня вечером мать курила, нарушая один из абсолютных запретов, установленных в этом доме.

Слыша приближающийся шум, Шарли подумала, что автомобиль сейчас примерно на полпути от начала улицы к дому — иначе говоря, ей оставалось сорок — пятьдесят секунд, если только он, выйдя из машины, не будет любовно осматривать и оглаживать ее, чтобы на сверкающем кузове не осталось ни пылинки. Это будет неслыханной удачей, поскольку даст еще пару минут форы.

Невозможно! Неужели он их застукает?..

Шарли почувствовала, как у нее подкашиваются ноги.

Держаться. Нужно держаться. Ради сына.

— Давид!.. — воскликнула она, чтобы остановить его — он пытался поставить на место коробки с видеоиграми, которые не имел права трогать. — ДАВИД!

Сын замер на месте.

— Нет времени, — прошептала она. — Больше нет времени! Беги к себе в комнату и ложись в постель! И не надевай пижаму — наденешь позже. Забирайся под одеяло и притворись, что…

Клац! С улицы донесся приглушенный звук захлопнувшейся автомобильной дверцы. «Этот звук дорогого стоит, — сказал он ей однажды с воодушевлением, почти с восторгом. — Клац — и ты свободен от всего остального мира. Все равно что войти в космический корабль…» Она кивнула, делая вид, что восхищается этим сравнением, но в глубине души испытывая желание отрезать ему яйца, которые упали бы на землю с не менее волшебным звуком — «шмяк-шмяк!» — и я свободна от всего остального мира…

Давид по-прежнему стоял неподвижно с коробками в руках.

Она быстро пересекла гостиную, по пути ударившись коленом об угол низкого журнального столика, но почти не ощутив боли от мгновенно набухшего кровоподтека, и выхватила коробки из рук сына. Снаружи донеслись тяжелые шаги по гравийной дорожке.

Сегодня он даже не стал тратить времени на вылизывание своей драгоценной машины. Черт, вот невезуха!.. Это означало, что он был в плохом настроении. Нужно было вести себя тише воды ниже травы.

Давид бегом бросился к лестнице, ведущей наверх. Он едва успел поставить ногу на нижнюю ступеньку, как входная дверь распахнулась. С улицы повеяло холодом. Затем на пороге появился громоздкий силуэт.

Долгое молчание. Долгий взгляд. Потом Серж медленно перевел глаза с Шарли на Давида и обратно. Мальчишка застыл на месте, занеся ногу над ступенькой — видно, только собирался подняться в свою комнату. Полностью одетый, хотя в это время уже давно должен был лежать в постели и видеть десятый сон. Впрочем, Сержа Тевеннена не интересовало, спит ли мелкий паршивец или нет, лишь бы не видеть его после 20:45 (ровно в это время ему надлежало отправляться наверх). Что до нее, она держалась прямо, и на ее хорошенькой мордашке читалось фальшивое удивление. Худенькая, светлоглазая, в слишком, по его мнению, обтягивающих джинсах с непонятно откуда взявшейся дыркой на коленке, она выглядела, право же, вполне безмятежной… если бы уголок рта не подергивался в непроизвольном нервном тике.

В руках у нее были коробки с видеоиграми.

Серж Тевеннен мысленно раздул ноздри…

…и Шарли буквально увидела, как он это сделал. Нет, его лицо оставалось спокойным. Но когда долгое время живешь рядом с опасным существом, приучаешься распознавать малейшие оттенки его настроений по едва уловимому напряжению лицевых мускулов. А в существе, стоявшем сейчас перед ней, не было почти ничего человеческого.

Это был зверь. Безумный дикий буйвол. Он всегда таким был — даже когда весил на семнадцать килограммов меньше (он набрал вес, бросив курить три года назад) и женщины еще поглядывали на него. Даже когда он с искренней нежностью обнимал ее своими огромными ручищами, чтобы утешить, — ее, мать-одиночку с двухлетним сыном на руках, «танцовщицу» пип-шоу, когда она, перепуганная и дрожащая, явилась в полицейский комиссариат Первого округа Парижа с жалобой на попытку изнасилования. Даже когда пообещал ей, что найдет и накажет виновного — и сдержал слово: тот тип уже несколько лет как лежал в могиле, — и Шарли подозревала, что ему пришлось долго молить о смерти, прежде чем Серж наконец снизошел к его мольбам.

Да, зверь. С пустой головой и порочной душой. Зверь, загнавший ее в безвыходную дьявольскую ловушку: «Если твой щенок будет выделываться, за это ответишь ты. А если ты от меня сбежишь, за это ответит он. Куда бы вы ни делись, я с приятелями до вас доберусь».

Она без раздумий поверила ему на слово — у нее не было ни малейших сомнений в его решительности и в том, какими методами он будет действовать. Серж был полицейским — или скорее, как те копы, которые влезают в шкуру бандитов, чтобы легче внедриться в их среду, противоположностью полицейского — иными словами, полным подонком. Так что у него и впрямь было достаточно средств и связей, чтобы изводить ее — вплоть до того, чтобы безнаказанно избивать Давида у нее на глазах. И он никогда не упускал случая использовать такую возможность.

И вот теперь он смотрел на них — на нее, на Давида, снова на нее, — буквально истекая слюной в предвкушении очередного наказания, и она из последних сил сдерживалась, чтобы не сблевать — от страха, от омерзения, от стыда, и особенно от удушающего чувства вины за то, что ей пришлось впутать во все это и сына.

Он с нарочитой осторожностью закрыл за собой дверь, и Шарли едва не отшатнулась, когда он прошел мимо нее — совсем близко. Он стянул куртку, швырнул ее на диван, потом тяжело рухнул на него сам.

Шарли искоса наблюдала за ним. Он выглядел утомленным. Это могло быть хорошим знаком. Слишком устал, чтобы орать, угрожать… и трахаться. Она вспомнила, что последние месяц-полтора он часто выглядел мрачным и озабоченным. Из-за чего? Какие у него проблемы? У нее не было ни малейшей догадки на этот счет. Может, он задолжал денег мафии? Она не питала иллюзий: новый джип, домашний кинотеатр с 60-дюймовым плоским экраном, целая коллекция кожаных курток, огромный белый мотоцикл в гараже и другие «подарки» никак не вписывались в семейный бюджет. Не говоря уже о громоздком домашнем сейфе и регулярных коротких визитах типов, которые с успехом могли бы побороться за первое место на конкурсе «Мистер Уголовная Рожа».

Но это ее не заботило. Это было не ее дело.

Она лишь замечала, что в последние месяц-полтора его отлучки становились все более долгими, и это ее вполне устраивало: он все чаще оставлял ее в покое, в том числе и по ночам — когда он ночевал дома, то спал беспробудно, наглотавшись снотворного. Что могло быть лучше?

Она лишь старалась избегать побоев, которые в последнее время случались реже, как будто Серж уже не находил в себе достаточно сил для поддержания… дис-цип-ли-ны («Ты никогда не понимала, Шарли, насколько необходима дис-цип-ли-на. Без дис-цип-ли-ны весь мир полетит к чертям. И ты первая…»).

Но самой главной ее заботой было защитить сына — в той ничтожной мере, в какой она могла это сделать.

Сейчас она стояла посреди гостиной, по-прежнему не выпуская коробок из рук. Она бросила умоляющий взгляд на Давида, который колебался, не решаясь подняться наверх. Затем все же тронулся с места — мелкими шажками испуганного котенка, и при виде этого у нее сжалось сердце.

Она прекрасно знала, что он чувствует: желание взбунтоваться, гнев, бесконечную печаль… беспомощность, ненависть, страх. Ни одна из этих эмоций не могла ассоциироваться с понятием «счастливое детство».

Не думать об этом, повторяла она себе. Не думать об этом. Сейчас самое главное — выжить.

— Пива нет? — спросил он.

Нужно ответить, как любая женщина в нормальной семье в подобной ситуации:

— Почему же, есть… Я думала, что в эти выходные ты будешь… на задании… но пиво в холодильнике всегда есть.

Она вышла из гостиной, постаравшись пройти мимо дивана не слишком близко и в то же время не слишком далеко, чтобы это не выглядело как явное желание дистанцироваться, и вскоре вернулась с бутылкой «Хайнекена». О, сколько раз — двадцать? сто? — она мечтала насыпать ему в пиво теместы, или брома, или и того и другого сразу, но каждый раз рассудок удерживал ее от такого поступка («Если провинишься ты, отвечать будет твой щенок!»). При малейшем головокружении, при малейшем подозрении, что что-то неладно, Серж вполне мог отправить пиво (или жаркое, или соус) своим коллегам, экспертам-криминалистам. Кроме того, она вот уже много лет, чтобы пролить хоть немного бальзама себе на душу, изобретала самые изощренные планы, как бы от него избавиться, но тщетно. Любая подобная попытка с ее стороны могла привести в действие карающий механизм.

Она протянула ему бутылку, которую он взял, не удостоив Шарли даже взглядом. Вид у него был по-прежнему мрачный и еще более замкнутый. Шарли застыла на почтительном расстоянии, ожидая нового приказа, которого все не было, — вернуться в кухню и уничтожить все следы несостоявшегося праздника. Потом она заметила, что Серж лихорадочно нажимает на кнопки пульта, перескакивая с одного канала на другой. Звук был слишком громкий, но Шарли все равно с трудом сдержала улыбку — она уже давно не позволяла себе улыбаться в присутствии Сержа, однако сейчас была готова это сделать: кажется, гроза прошла стороной, и вечер будет пусть не праздничным, но хотя бы обыкновенным, как будто ничего не случилось.

…и крестный отец «Звездной академии», месье Халл…

…Бруни и вся эта шумиха вокруг частной жиз…

…в самом сердце Маркизских островов, куда Жак Брель переселился, окончив свою карье…

…скоро на «Франс-2»…

…вживую! на эээм-тиии-виии!..

Кухня была идеально чистой, и Шарли уже готовилась включить посудомоечную машину — один из подарков Сержа. Да, иногда он делал ей подарки, хотя в довольно своеобразной манере — все они были связаны с домашним хозяйством. Как, например, этот огромный серебристый куб известной немецкой марки, очень дорогой, по-кошачьи уютно мурлычущий во время работы. После пребывания в нем бокалы сверкали, как бриллианты.

Шарли решила приготовить ужин по-домашнему, чтобы отпраздновать свою маленькую победу. Она осмотрела содержимое холодильника и составила в уме приблизительное меню. Еще не закрыв дверцу, она приподняла голову и крикнула в сторону гостиной:

— Ты будешь ужи…

Пощечина едва не сбила ее с ног. Перстень с печаткой содрал кожу на щеке и, кажется, выбил зуб. Шарли ударилась виском об угол холодильника и на секунду перестала дышать. Во рту она почувствовала вкус крови и желчи. Все еще оглушенная, она поднесла руку к щеке, потом провела ею по голове, словно пронизанной сотнями иголок. Затем нащупала языком едва держащийся зуб, от которого во все стороны расходились волны боли.

Чувствуя звон в ушах, она с трудом вдохнула воздух и подняла глаза, освещенная слабым светом холодильника, зажатая между дверцей и полкой, на которой лежал сыр. И с ужасом ощутила, как ее снова захватывает вихрь эмоций, ставших такими привычными за эти семь лет: ненависть к себе, страх побоев, желание убежать…

Он огромной глыбой нависал над ней, и на его физиономии она заметила едва различимую под маской гнева слабую ухмылку. Это было самое худшее, самое невыносимое: доставлять ему удовольствие таким образом. Из-за того, что звук телевизора был включен на полную громкость, она не услышала, как Серж подошел. Пожалуй, он действительно был неплохим полицейским: мог перемещать свою громадную тушу без единого звука, без малейшего колебания воздуха.