Тишина наступила так внезапно, что Тома, ошеломленный, еще какое-то время неподвижно стоял на верхней площадке наружной лестницы. Лица водителя он, конечно, разглядеть не успел, но цвет волос не оставлял никаких сомнений.

Белобрысый тип.

77

— Мам?..

Бежать из преисподней! Как можно быстрей, как можно дальше!

Шарли гнала машину на полной скорости, судорожно вцепившись в руль и не отрывая широко раскрытых глаз от дороги. Ее тело сотрясала непроизвольная дрожь.

— Мам!

Господи, что же делать? Они наверняка уже преследуют ее! Джорди ведь говорил, что это мощная организация, а вовсе не только Кольбер и его помощник… А еще коп! Этот-то как ее нашел? Да еще и приехал вслед за ней в «Надежду»…

Конечно, месье Боннэ позвонил в полицию — но как полицейские догадались о связи между нападением на дом и похищением Давида?.. Ведь когда Шарли отвезла его в клинику Святого Доминика, у них с Джорди уже были другие документы… И у полицейских не было никаких причин искать Давида именно в «Надежде». Но почему этот коп приехал туда? Почему? ПОЧЕМУ?

Шарли буквально зациклилась на этом «почему», оно повторялось в ее голове раз за разом, словно запись на пластинке, которую заело: почему? почему?

— Мам, ты едешь слишком быст… А-а-ааа!

Тревожный голос Давида перерос в крик, когда машину сильно занесло на повороте. Шарли еще крепче сжала руль. Джип вильнул вправо, влево, заскользил вбок и наконец врезался в сугроб. Целый снежный каскад обрушился на лобовое стекло.

Шарли включила «дворники» и облегченно вздохнула, глядя на сугроб, который, казалось, стоял здесь именно для того, чтобы уберечь их от падения в кювет. Иначе говоря, чтобы спасти им жизнь.

— Давид, милый, с тобой все в порядке? Давид!

Давид, сидевший сзади, плотнее завернулся в покрывало.

— Да… Но ты едешь слишком быстро.

Если в его словах и прозвучал упрек, он был едва заметен.

— Да, ты прав, котенок… Извини.

Редкие автомобилисты, проезжавшие мимо, останавливались и стучали в стекло.

— Все хорошо… все в порядке… я просто отвлеклась и потеряла управление…

Наконец Шарли снова тронулась с места, главным образом для того, чтобы не привлекать внимания зевак. В их осуждающих взглядах явственно читалось: «Хороша мамаша!..» Наверняка думали, что она наркоманка. Или полоумная. В любом случае — виновная. В какой-то степени все три упрека были справедливы…

— Еще только одна остановка, Давид, и все, мы уедем далеко-далеко отсюда! На юг…

При мысли об этом Шарли немного приободрилась. Она увезет Давида в Испанию, хотя бы на несколько дней, чтобы он пришел в себя и отдохнул, а она тем временем получит свой выигрыш… хотя в свете последних событий эта перспектива казалась ей все более иллюзорной.

— А эта остановка — в доме у озера, да?

Вопрос ее не удивил. Давид был единственным, кому она рассказала о тайнике, где спрятала билет. Если вдруг с ней что-то случится, нужно, чтобы у него остался хоть крошечный шанс получить выигрыш… Пусть даже без нее. Пусть это будет его путь к свободе…

— Да. Но совсем ненадолго. Буквально на минуту… Всего одна минута — и мы уедем…

Теперь Шарли вела машину очень осторожно, вплоть до места назначения. Она знала, что идет на риск — в последний раз, как пыталась себя убедить. Копы ведь не оставили у дома круглосуточный наблюдательный пост?.. В конце концов, вчерашнее нападение обошлось без серьезных жертв…

Так или иначе, выбора нет. Каждая минута дорога. Надо как можно быстрее оставить как можно большее расстояние между собой и преследователями — не важно, копами или астрософами… Если бы она сначала завезла Давида в гостиницу, затем поехала сюда, а потом вернулась, чтобы его забрать, она бы сильно сократила их шансы ускользнуть.

Она свернула на подъездную дорогу к дому со смутным ощущением дежавю: все было почти как в вечер ее приезда, если не считать отпечатков шин на снегу и обломанных веток по обе стороны дороги.

Шарли решила не доезжать до самого дома, а остановить машину метрах в ста от него и остаток пути пройти пешком. Если при приближении она заметит какую-то опасность, проще будет незаметно вернуться.

Затем она повернулась к сыну:

— Давид… как ты себя чувствуешь?

— Нормально.

— Правда?

Он кивнул.

Шарли бросила взгляд на его ноги в одних носках и вздохнула. Она не сможет пронести его такое большое расстояние. А подъехать к дому на машине означало огромный риск для них обоих.

— Я не смогу тебя долго нести. К тому же ты не одет… Придется тебе немного посидеть в машине. Все будет хорошо. Ты закроешься изнутри, я оставлю печку включенной…

Давид смотрел на нее, не говоря ни слова. От взгляда его огромных черных глаз у нее сжалось сердце. Найдет ли она в себе силы оставить его одного?

Выбора нет!

В последний раз! И больше никогда! Никогда!

— Я делаю это ради нас, Давид… — с трудом произнесла она. — Я обещала тебе свободу, и я все сделаю, чтобы сдержать обещание. Ты это знаешь, котенок, не правда ли?

Давид улыбнулся ей слабой улыбкой, печальной и беспомощной. Улыбкой растерянного ребенка, который не может понять, почему все в жизни так… сложно.

— Я люблю тебя больше всего на свете, малыш…

Она отвернулась и внимательно оглядела лес позади них. Пустынно… Кажется, никто их не преследовал. Но все-таки Шарли не могла отделаться от дурного предчувствия.

— Давид, ложись на пол и закутайся в покрывало поплотнее, хорошо? На всякий случай. Я скоро вернусь, обещаю!

Шарли вышла и захлопнула за собой дверцу. Потом слегка постучала по стеклу:

— Закройся изнутри!

На миг ей показалось, что Давид хочет ей что-то сказать, но с его губ не сорвалось ни слова. Она подождала, пока он не защелкнет изнутри задвижку и не уляжется на пол, закутавшись в плед.

Когда она полностью убедилась в том, что снаружи его не видно, она углубилась в лес, чувствуя огромную тяжесть на душе.

По пути она несколько раз оглядывалась, чтобы убедиться в отсутствии опасности. Когда с шоссе доносился шум мотора, она каждый раз вздрагивала. Но постепенно шум стихал — машина проезжала мимо.

Вскоре впереди появились смутные очертания дома, скрытого за стеной деревьев, чьи стволы и голые кроны были покрыты инеем.

Спрятавшись за высоким старым тополем, Шарли разглядывала дом. Ничего подозрительного. Никаких дежурных полицейских, никаких ограждений…

Несмотря на все свое нетерпение и желание побыстрее вернуться к Давиду, она еще немного подождала. Ее грызло непонятное беспокойство. Дрожа от холода, она вдруг вспомнила о Джорди. Когда она выберется отсюда, то позвонит ему из первого же придорожного автомата.

Наконец Шарли решила, что путь свободен, вышла из укрытия и направилась прямо к дому. По мере того как она шла по белому безмолвному пространству, ее охватывало чувство умиротворения. Она прекрасно понимала, что это иллюзия, причем опасная. Но только здесь, в этом укромном уголке, вдали от посторонних глаз, она могла почувствовать себя дома, несмотря на все события последних дней. Только здесь, и нигде больше.

Приблизившись к дому, она свернула и уже собиралась обогнуть его, как вдруг ей показалось, что на окне первого этажа чуть дрогнула занавеска.

Или это был случайный отблеск света на окне, сыгравший с ее разыгравшимся воображением злую шутку?

Шарли непроизвольно сжала рукоятку пистолета, лежавшего у нее в кармане куртки, и направилась к входной двери. С каждым шагом ею все сильнее завладевал страх. Недоброе предчувствие вернулось.

Она была здесь не одна.

Подойдя к двери, она взяла в правую руку пистолет, а левую протянула к дверной ручке.

Дверь распахнулась раньше, чем Шарли успела до нее дотронуться. То, что открылось за ней, сперва показалось сценой из какого-то дурного сна.

78

Женщина не произнесла больше ни единого слова. За сорок минут допроса Орели не удалось вытянуть из нее ничего, кроме все той же фразы, которую она твердила с лихорадочным, фанатичным упорством: «Что бы вы ни делали, он все равно спасет мир!»

О ком она говорила? О Кутизи?

Орели сидела напротив Катрин Клермон, сменившей дежурную механическую улыбку на холодный взгляд и поджатые губы. Всем своим видом она говорила, что Орели и Коньо, которые по очереди ее допрашивали, пытаясь получить хоть какое-то объяснение, недостойны ее доверия, недостойны разделить ее тайны. Она даже не изъявила желания узнать, за что ее задержали и привели сюда, в эту полупустую комнату с бледно-желтыми стенами. Она не требовала присутствия адвоката. В ней чувствовалась железная убежденность человека, обладающего Знанием. Ее совершенно не интересовали последствия собственного молчания. «После меня — хоть потоп».

— Мадам Клермон, вы причастны к весьма серьезным преступлениям. Итак, я в последний раз прошу вас ответить на мои вопросы, и надеюсь, что вы сможете избежать худшего. Вчера я спрашивала вас о Джорди Фонте. Также я спрашивала, знакомы ли вы с Анн Шарль Жермон. Насчет Джорди Фонте вы ответили, что он обращался к вам после выхода из тюрьмы по поводу работы, но вы ничего не смогли для него сделать. Что касается Анн Шарль Жермон, вы сказали, что вы ее не знаете. Но в таком случае как вы объясните, что сегодня утром вы направились прямиком к…

У нее за спиной распахнулась дверь.

— Он звонит! — с порога объявил Коньо.

Орели резко поднялась и вышла в коридор.

— Что с ним случилось? — взволнованно спросила она.

— У него сломался мобильник. Он связался с диспетчерской службой по автомобильной рации, и его соединили с нами. Кажется, там была серьезная заварушка…

Орели едва удержалась от дальнейших расспросов — она сама много раз тщетно пыталась дозвониться до Тома и уже начала подозревать самое худшее. Коньо провел ее в кабинет, и она схватила лежащую на столе телефонную трубку.

— Что произошло? — торопливо спросила она. В ее голосе звучал упрек и одновременно облегчение. — Мы попытаемся выехать к тебе как можно скорее, и…

— Послушай меня, — прервал ее Тома.

Орели замолчала. По мере того как он рассказывал ей о происшедшем, ее беспокойство все росло. О своей ране он упомянул вскользь, но это не обмануло Орели: рана причиняла ему сильную боль, это чувствовалось по голосу и прерывистому дыханию.

— Я думаю, Шарли по-прежнему в опасности, — заключил он. — Белобрысый уехал, и я понятия не имею, куда он направляется, но если вдруг…

— Ты должен вызвать «скорую», — перебила Орели. — И вообще, бросай это дело немедленно! Судя по твоему рассказу, ты уже в сто раз превысил свои полномочия!

— А у вас есть новости? — спросил Тома, не обращая внимания на ее слова.

Орели заколебалась. Вправе ли она скрывать от него информацию? Промолчать — означало бы защитить Тома, но в то же время и предать. К тому же он был прав: Шарли Жермон, скорее всего, грозила опасность. Большая, чем та могла бы себе представить.

— Орели?..

— Да, — нехотя ответила она и рассказала о событиях сегодняшнего утра.

79

Вдруг вспомнилось…

Ей пятнадцать лет, она только что вернулась из дома у озера, где провела полтора месяца вместе с Брижитт.

(Может быть, именно в то лето она отдалась Эргонсо в парке, окружавшем загородное поместье?..)

Итак, она вернулась в Сен-Клу. Матери не было, она не позаботилась о том, чтобы встретить дочь.

Но это не имело значения — за последние месяцы Шарли пристрастилась к кокаину. Сейчас она чувствовала себя просто отлично: бодрой, заряженной энергией на год вперед. Теперь она могла прожить этот год бок о бок с «драконом», тем более что мать сократила общение с ней (заключавшееся в основном в потоках поучений и нотаций) до минимума. Точно так же как сократила и потребление спиртного. Да, Шарли четко ощущала, что в это лето с матерью произошла какая-то кардинальная перемена.

Впрочем, это не мешало наслаждаться ее отсутствием. К тому же можно было без помех вернуть в ее комнату украшения, которые Шарли тайком у нее одолжила перед отъездом: эти украшения мать никогда не носила.

Но все это совершенно не важно…

Когда Шарли вошла в спальню матери, ей показалось, что она уже очень давно здесь не была, хотя, конечно, это была иллюзия, поскольку в последний раз она заходила сюда полтора месяца назад, накануне отъезда, как раз для того, чтобы тайком забрать из шкатулки украшения. Впрочем, содержимое этой шкатулки мать презрительно называла побрякушками — настоящие драгоценности она хранила в сейфе, код от которого был известен только ей одной.

Шарли аккуратно разложила серьги и кольца на красной шелковой подкладке и уже собиралась уходить, как вдруг ее внимание привлекла одна деталь: книги на ночном столике у изголовья кровати, в ярких разноцветных обложках. Ей стало любопытно.

Приблизившись, она рассмотрела их: на хорошей мелованной бумаге были изображены какие-то таинственные рисунки и схемы, среди которых преобладали изображения звезд и планет. Названия книг были непонятными: «Раскрытие Астры», «Учение Водолея», «Время и Пространство».

Автором всех книг был некий Джошуа Кутизи.

Что это за бред? Новый бзик матери?

Шарли пожала плечами, положила книги на место и вышла.

Все это совершенно не важно…

— Я тебя ждала, Анн Шарль. Может быть, не здесь и не сейчас. Но, учитывая недавние обстоятельства, хочу сказать, что нам суждено было встретиться именно так. Хотя изначально предполагалось, что это произойдет иначе…

Шарли оглядывала просторную гостиную, где так уютно пахло деревом, нагретым камнем, кожей… Как она здесь оказалась? И сколько времени провела? Она не помнила. Слишком сильным было потрясение от неожиданного открытия, которое вдруг резко высветило все непонятные детали недавних и давних событий — ярким, режущим, невыносимым светом. Воспоминание, от которого не осталось никакого следа и которое не всплыло из глубин памяти даже во время терапевтических сеансов в клинике «Надежда». Которое ни разу ее не посещало… вплоть до сегодняшнего дня.

— Нет, это не должно было так произойти… Но когда месье Боннэ рассказал мне, что случилось вчера, я поняла, что возникли… осложнения. Поэтому я решила приехать сюда.

Сейчас все обретало новый смысл; среди прочего и то, что мать периодически куда-то исчезала (как, например, в то лето, когда Шарли прожила полтора месяца в доме у озера), а когда возвращалась, ее манера поведения была… ну не то чтобы идеальной, но по крайней мере терпимой. Иными словами, мать становилась ко всему безразличной. Шарли вспомнила и картины в металлических рамках на стенах клиники — круги, в которых, словно цветы, распускались многолучевые заезды. Похожие рисунки были и в книгах, которые она нашла в спальне матери. Астрософия… Допамнезин… Вот почему преследователи так легко ее нашли…

…Потому что мать была их сообщницей! Если не вдохновительницей.

— Ты была в самом центре событий, Шарли, — произнесла сидящая напротив нее ухоженная пожилая женщина: волосы искусно мелированы, «сельский» наряд прост, но явно недешев, взгляд голубых глаз, устремленных на Шарли, спокоен и безмятежен.

Шарли наконец нашла в себе силы заговорить:

— Что ты сделала, мама? Что ты с нами сделала?!

— Ничего! Во всем, что с тобой случилось, виновата только ты! — сурово произнесла Лиан Жермон. — Если бы ты не потеряла голову во время курса лечения, если бы ты не сбежала из клиники, ничего с тобой не случилось бы! Ты слышишь? Ничего! Хотя надо признать, что в конечном счете все обернулось во благо.

— Во благо?! Как… как ты смеешь такое говорить? Они… они похитили Давида! Твоего внука! А этот тип… Кольбер… он хотел меня изнасиловать и убить!..

— Я тебе уже сказала, что ничего этого не должно было случиться!

Голос матери теперь звучал громче и резче.

— Никогда! — добавила она. — Я не знаю, каким образом этот молодой человек вдруг оказался рядом с тобой. Однако он пользовался доверием… впрочем, неважно. Джорди был выбран для того, чтобы тебя защитить.

Лиан Жермон внимательно изучала лицо дочери, у которой был такой вид, словно ей неожиданно вонзили нож в спину.

— Ты бросилась в его объятия, не так ли? О, я была в этом уверена, — произнесла она с явным удовлетворением. — А как ты думаешь, почему ему поручили эту миссию? Мы знали его историю. Мы знали, что он не останется равнодушным, увидев, как с тобой обходится твой… тогдашний партнер.

Шарли вдруг вспомнила слова Джорди, которыми он завершил рассказ о себе: «Я часто спрашивал себя, почему именно мне доверили эту миссию. Ведь они знали, через что я прошел. Они не могли не догадываться, что я не смогу спокойно на это смотреть…»

Значит, им манипулировали, так же как и ею. Чтобы он ее защитил… Нет, не ее! Давида! Именно Давид представлял для них наибольшую ценность…

— О, дочь моя, дочь моя! — произнесла Лиан Жермон с пафосом, совершенно излишним в данных обстоятельствах. — Ты даже не понимаешь, насколько важен твой сын для нас! Для всех нас! Ты даже не знаешь, что только он, он один может спасти мир!

80

Шаги по снегу. Слабое ритмичное поскрипывание. Все ближе и ближе…

Давид еще глубже зарылся в шерстяное покрывало, чувствуя, как все внутри леденеет от страха.

Он сжался в комок, инстинктивно пытаясь вжаться в пол за водительским сиденьем, уткнувшись лицом в пыльный коврик, усеянный хлебными крошками и капельками от растаявшего снега. Он весь дрожал — прежде всего от страха, но еще и от холода. Он знал, что происходит, и не хотел, чтобы она догадалась о его присутствии. На всякий случай он даже вынул ключи зажигания и выключил печку. Лежа на полу, он чувствовал, как тянет холодом из-под дверцы.

Шаги все приближались. Они казались ему невероятно медленными и тяжелыми. Это была настоящая пытка.

Вот они еще немного приблизились… и остановились.

Теперь она была всего в нескольких метрах.

Шаг… другой… и последний.

Тишина. Глубокая, бесконечная тишина.

Сопротивляться было невозможно. Он знал, что произойдет, но все равно не мог ничего сделать, чтобы этого избежать. Потому что нельзя избежать будущего — это он четко усвоил после сна, в котором увидел выигрышные номера лотереи.

Кончиком пальца, очень осторожно, он сдвинул покрывало буквально на миллиметр и попытался разглядеть в образовавшуюся узенькую щелку что-нибудь за окном. И тогда он ее увидел. Она стояла у самого окна, слегка наклонившись, и пристально вглядывалась вглубь салона. Она была точь-в-точь такой же, как в его ночных кошмарах и «воспоминаниях» наяву. Нет, даже хуже! Она оказалась гораздо выше, а ее лицо, обрамленное пышным меховым воротником… о, воистину оно было нечеловеческим!

Существо еще долго вглядывалось внутрь автомобиля, и на его лице читалась жестокая радость, гурманское предвкушение добычи, словно у хищника, загнавшего жертву, отчего оно казалось еще страшней. Наконец оно исчезло. Снова послышались шаги — на сей раз они удалялись.

Давид еще несколько минут лежал неподвижно.

Так надо, повторял он себе. Так надо.

Наконец он отбросил покрывало и встал.

Время пришло. Он должен был спасти маму. И погибнуть сам. В этом у него не было ни малейшего сомнения: всякий раз, когда он пытался разглядеть будущее, он видел лишь непроницаемую черную пелену. Она обволакивала его и уносила далеко-далеко… в никуда.