Лорел Гамильтон

Обнажённая натура

Джонатону.

Он как никто знаком, с моим сволочным характером и приступами хандры, но любит меня несмотря на это. Иногда — именно за это.

Потому что мы с ним понимаем друг друга.

Внезапно, быстро и легко

Порвалась связь,

И у могилы понял он,

Что значит «навсегда» [Из стихотворения Роберта Фроста «Пори»» («Жена с холмов») 1922 г.].

Глава первая

С серийными убийцами я имела дело много раз, но никто еще никогда не присылал мне по почте человеческую голову. Это был ново.

Голова, проглядывающая сквозь пластиковый пакет, стояла у меня на столе, посередине, как сотни других пакетов, доставленных в «Аниматорз инкорпорейтед» (это наша анимационная контора с девизом: «Здесь живые зарабатывают на жизнь, поднимая мертвых»). Голову обложили льдом — профессионально, будто паковал ее какой-то почтовый служащий. Может, кстати, так оно и было; вампиры бывают более чем убедительны, а эту посылку отправлял вампир по имени Витторио. Он приложил письмо, где на конверте каллиграфическим почерком вывел мое имя: Анита Блейк. Явно хотел, чтобы я знала, кому обязана этим милым сюрпризом. Этот самый Витторио со своими вампирами растерзал в Сент-Луисе более десяти человек и отбыл в неизвестном направлении. Теперь, быть может, уже известном, потому что на посылке был обратный адрес — Лас-Вегас, Невада.

Либо Витторио по-прежнему там, либо еще раз бесследно исчез. Остался он в Лас-Вегасе — или отправил мне голову, а когда я извещу тамошнюю полицию, окажется, что его и след простыл?

Заранее не узнать.

Из приемной все еще доносилась истерика Мэри, нашей дневной секретарши. К счастью, клиентов сейчас в офисе не было. До моего первого клиента оставалось еще тридцать минут, и он сегодня вообще первый в «Аниматорз» — повезло. Так что Мэри спокойно может предаваться нервному срыву, пока наш бизнес-менеджер Берт пытается ее успокоить. Может, и мне надо было бы помочь, но я — маршал США, и дело для меня — прежде всего. А дело требовало позвонить в Вегас и сообщить, что у них в городе может находиться серийный убийца. Понедельник, блин, день счастливый.

Я села за стол, держа телефон в руке, но не стала набирать номер. Так и сидела, уставясь на портреты чужих родственников на моем столе. Когда-то наш с Мэнни Родригесом стол был пуст — только папки в ящиках, но потом Мэнни принес свою семейную фотографию. Такую, которая в каждой семье есть — где все слишком серьезные, и только один или двое хорошо улыбаются. Мэнни в костюме и галстуке выглядел неестественно и неловко. Предоставленный сам себе, он вечно галстук забывал, но его жена Розита, на пару дюймов выше и на несколько дюймов шире своего тощего супруга, потребовала, чтобы на семейном портрете он был одет как следует. В таких вещах он обычно ей уступал. Мэнни в строгом смысле слова не назовешь подкаблучником, но и авторитарным главой своего дома он тоже не был.

Две дочери, Мерседес и Консуэлла (Конни), девушки весьма взрослые, высокие и прямые, хрупкого, как отец, сложения, обладали такими хорошенькими личиками, что просто сияли в тени более тяжелого и пожилого лица Розиты. Глядя на них, я понимала, что мог он видеть в ней много лет назад, когда Розита — «розочка» — больше соответствовала своему имени. Их сын Томас был еще ребенком, в начальной школе учился. Третий класс или четвертый? Не помню.

Еще стояла пара фотографий в рамочках с подставкой. Одна была свадебная фотография Ларри Киркленда и его жены, детектива Тамми Рейнольдс. Они смотрели друг на друга как на чудо, сияли и были полны надежд. На второй были изображены они же с дочерью Анджеликой, быстро превратившейся в просто Ангела. У деточки были папины кудри рыжеватым ореолом вокруг головы. Он свои красно-рыжие волосы стриг так коротко, что кудрей не было видно, но темно-каштановые волосы Тамми чуть затемнили прическу девочки, придав ей цвет опавших листьев. Они были чуть темнее и чуть менее яркие, чем рыжеватые волосы Натэниела.

А не стоит ли мне принести портреты Мики, Натэниела и свой, чтобы поставить на стол? У других аниматоров нашей конторы тоже есть на столе портреты.

Но нужны ли мне фотографии? И если я принесу свой портрет в окружении двух мужчин, то портрет с другими возлюбленными тоже тогда надо будет? Если живешь в одном доме с четырьмя мужчинами (по самому скромному подсчету), а еще встречаешься с пятью-шестью, кого из них выбрать для семейного портрета?

Стоящий на столе пакет не вызывал никаких чувств. Не было ни страха, ни отвращения, а только большая легкая пустота, почти как тишина в голове, когда я спускаю курок, наведя на кого-нибудь ствол. Это я так хорошо рулю ситуацией или это шок отупения? На этот вопрос я могла ответить только неопределенным хмыканьем, так что, наверное, все же шок. Вот так вот.

Я встала и посмотрела на голову в пластиковой обертке, подумала про себя: «Не будет фотографий бойфрендов. На работе — не будет» У меня бывали клиенты, которые потом оказывались бандитами, нехорошими людьми. И не надо, чтобы они видели портреты тех, кого я люблю. Не надо им давать идеи, они и без подсказок могут устроить кучу мерзостей.

Нет, личные фотографии на работе — мысль неудачная.

Я набрала справочную, потому что никогда не звонила до сих пор в полицию Лас-Вегаса. Есть шанс либо завести новых друзей, либо разозлить новую кучу народу — у меня и так может получиться, и этак. Не то чтобы я это делала нарочно, но у меня как-то само собой выходит гладить против шерсти. Отчасти потому, что я женщина, играющая в мужские игры. Но в основном все же — мое непобедимое обаяние.

Я села так, чтобы не видеть содержимое коробки. В местную полицию я уже позвонила — пусть с коробкой разбираются судмедэксперты, поищут следы, чтобы поймать этого мерзавца. Чья же это голова, и почему именно мне такой подарок? Это он имеет на меня зуб за то, что перебила столько его вампиров, когда они устраивали резню в нашем городе, или тут что-то другое? Что-то такое, что мне никогда вообще на ум не приходило?

На серийных убийствах работает множество умелых составителей профилей, но все они, мне кажется, упускают из виду одну вещь: мыслить так, как эти убийцы, невозможно. Никто не может, ни один нормальный индивидуум. Можно попытаться. Можно заползти им в голову настолько, что никогда уже не отмоешься, кажется. Но все-таки — если ты сам не такой — понять, что ими движет, ты не сможешь. И еще: они создания очень эгоистичные, заботятся только о своих удовольствиях, о своих патологических наклонностях. Серийный убийца не станет тебе помогать ловить других серийных убийц, разве что это способствует его целям. Конечно, многие считают, что я тоже серийный убийца. У меня самый большой личный счет легально ликвидированных вампиров среди всех истребителей в США. В этом году я перевалила за сотню. И так ли важно, что эти убийства мне не доставляют радости? Что-нибудь меняет факт, что я не получаю от них сексуального удовлетворения? Существенно ли, что при первых ликвидациях меня наизнанку выворачивало? А от того факта, что у меня почти всегда был ордер на ликвидацию, станут совершенные мною убийства лучше? Не столь грубыми? Бывали серийные убийцы, применявшие только яд, действующий почти без боли — они куда менее грубо убивали, чем я, Последнее время я всерьез стала задумываться, что же отличает меня от личностей вроде Витторио. Стала задаваться вопросом: имело ли для моих жертв — легальных, вполне легальных! — какое-нибудь значение, какие мотивы мною движут?

В Лас-Вегасе взяла трубку женщина, и я стала пробиваться по линии к тому сотруднику, который, быть может, сумеет мне сказать, чья это у меня голова в пакете.

Глава вторая

Голос у помощника шерифа Руперта Шоу оказался грубый. То ли много и часто приходится оратъ, то ли слишком много и слишком давно курит.

— Как, вы говорите, вас зовут?

Я вздохнула и в надцатьнадцатый раз повторила:

— Я маршал США Анита Блейк. Мне нужно говорить с кем-то, кто в курсе дела, и я так понимаю, что это вы, шериф Шоу.

— Найду, кто навел на вас репортеров, и в глаз ему дам.

— О чем это вы, шериф?

— Вы не слышали о том, что произошло?

— Если вы про радио или телевизор, у меня сейчас ни то, ни другое не включено. Что-то такое, что я должна была бы знать?

— Откуда же вы знали, маршал, что вам следует звонить нам?

Я устроилась в кресле поудобнее, ни черта не понимая.

— Такое впечатление, что если бы я вам не позвонила, шериф, вы бы позвонили мне.

— Откуда вы знали, что вам следует звонить нам? — повторил он свой вопрос, выговаривая каждое слово слегка отчетливее предыдущего. С некоторым напряжением, если не злостью в голосе.

— Я вам позвонила, потому что у меня на столе — посылка, отправленная из Лас-Вегаса.

— Какого рода посылка? — был следующий вопрос.

Не пора ли рассказать все сначала? Раньше я этого не сделала, потому что, когда сообщаешь кому-нибудь определенные вещи (например, что у тебя на столе человеческая голова в коробке), тебя могут принять за психа. Я достаточно давно имею дело с журналистами, чтобы кто-то мог притвориться мною, и потому я хотела добиться серьезного к себе отношения, когда от меня не отмахнутся, как от сумасшедшей дуры.

— Мне прислали по почте человеческую голову. Обратный адрес — вашего города.

Он замолчал почти на целую минуту — слышно было хриплое дыхание. Да, это от курения. Когда я была готова уже спросить, что с ним, он заговорил:

— Можете описать голову?

Много чего он мог сказать, но этой фразы у меня в списке ожидаемых не было. Слишком спокойно, даже для копа, слишком по-деловому. И когда он попросил дать описание, я поняла, что он кого-то имеет в виду. У кого отсутствует голова.

Блин.

— Голова в пластиковом пакете, набитом льдом. Волосы кажутся темными, но цвет может быть искажен упаковкой. С виду прямые, но опять-таки, это может быть из-за влаги. Европеоид, несомненно, и глаза кажутся светлыми. Серые или светло-голубые, хотя после смерти глаза иногда выцветают Время смерти я никак не могу определить, и потому не знаю, насколько они могли выцвести.

— Вы смотрели в коробку, нет ли там еще чего-нибудь?

— У вашего отсутствует не только голова? — спросила я.

— Значок и палец. На пальце — венчальное кольцо.

— Вот это прискорбно слышать.

— Почему?

— Вам придется сообщать его жене. Не завидую.

— Самой вам часто приходилось?

— Достаточно часто приходится говорить с родственниками жертв вампира. И всегда хреново.

— Да, хреново, — согласился он.

— Я жду судмедэксперта, сама ничего не трогаю. Не хочу затаптывать возможные следы ради собственного нетерпения.

— Дайте мне знать, что обнаружат эксперты.

— Обязательно.

Я ждала, чтобы он еще что-нибудь сказал, но он молчал. Я только слышала его дыхание — слишком резкое, слишком трудное. Интересно, когда он последний раз был на медосмотре. Наконец я спросила сама:

— Шериф Шоу, что же случилось в Вегасе? Почему у меня на столе лежит кусок вашего сотрудника?

— Мы еще не знаем точно, кто это.

— Да, но было бы очень большим совпадением, если бы у нас был сотрудник с отрезанной головой, а у нас оказалась бы голова, присланная в коробке из вашего города, примерно схожая с головой погибшего сотрудника, Я бы в такое совпадение не поверила, шериф.

Он вздохнул, закашлялся. Сильный, глубокий кашель. Может быть, он сейчас выздоравливает после болезни.

— Я бы тоже не поверил, Блейк. Я вам больше скажу: мы скрываем факт исчезновения головы и значка. Также мы скрываем от репортеров, что на стене, где убили моих людей, была надпись. Написанная кровью убитых и адресованная вам.

— Мне? — повторила я несколько менее уверенным голосом, чем мне хотелось бы. Настала моя очередь прокашляться.

— Да. Там написано: «Скажите Аните Блейк, что я ее жду».

— Да, это… жутковато, — сумела я найти наконец слова. Ничего другого не приходило на ум, но на секунду сквозь шок от этих слов меня будто стукнуло изнутри, и я знала, что это такое. Это был страх.

— Жутковато? Не более того? Этот вампир послал вам человеческую голову. Будет ли для вас важнее, если я вам скажу, что голова принадлежала местному истребителю вампиров?

Я об этом подумала в течение нескольких вдохов и выдохов подряд, потом снова ощутила тот же толчок изнутри — нечто среднее между электрическим ударом и ощущением шампанского вместо крови в жилах.

— Какое слово вас бы устроило, Шоу? От других тел тоже взяты сувениры?

— Вы имеете в виду — отрезаны ли головы у остальных?

— Именно это я имею в виду.

— Нет. Он со своими монстрами убил трех оперативников, но на сувениры части тела не брали.

— Оперативников… ваш истребитель вампиров служил в подразделении СВАТ?

— Выполнение ордеров на ликвидацию считается операцией высокого риска, и потому СВАТ оказывает поддержку.

— Да, в Сент-Луисе тоже об этом идут разговоры.

Я еще не разобралась в своих мыслях на тему о том, что будет, если меня заставят брать с собой СВАТ на охоту за вампирами. С одной стороны, я была бы рада поддержке, с другой стороны — я категорически против. В прошлый раз, когда СВАТ меня прикрывал, он потерял несколько бойцов, а я решительно не люблю отвечать за чужую жизнь. А к тому же всегда очень непросто бывает их убедить, что я не меньше их стою и могу вместе с ними выбивать дверь плечом.

— Если наши люди свалили кого-нибудь из монстров, свидетельств тому нет. Похоже, что их убили сразу.

На это я не знала, что ответить, поэтому просто промолчала.

— Давно это все случилось?

— Вчера… нет, позавчера ночью, Я уже давно на ногах, от этого счет времени теряется.

— Знаю, — ответила я.

— Какого дьявола сделали вы этому вампиру, что он так вас полюбил?

— Понятия не имею. Может быть, дала ему удрать и не стала гнаться. Черт побери, Шоу, вы же знаете, что у этих мартовских зайцев логики нет.

— Мартовских зайцев, — повторил он.

— Ладно, серийных убийц. Мертвые или живые, они действуют по собственной логике. Для всех остальных она смысла не имеет, потому что мы не мартовские зайцы.

Он издал, какой-то звук, который можно было принять за, смех.

— Да, это точно. Мы — не они. В газетах и по телевизору говорили, что вы свалили много его шестерок.

— Мне помогли, с нами был наш СВАТ. И тоже потерял людей.

— Я видел статьи, но думал, честно говоря, что вы всю заслугу приписали себе и о полиции не говорите.

— Они вошли туда со мной. Рисковали жизнью, некоторые погибли. Это было плохо, и вряд ли я это забуду.

— Про вас говорят, что вы за пиар готовы под любого ле… — он закашлялся, заменив, очевидно, одно слово другим, — подстроиться.

Я даже засмеялась, что хороший признак. Меня даже не шокировало его заявление, ага!

— Я не гоняюсь за славой, шериф, а подстраиваться не согласна. Можете мне поверить, что внимания репортеров у меня больше, чем мне хотелось бы.

— Для женщины, которая не хочет внимания, у вас его чертовски много.

Я пожала плечами, сообразила, что он этого не видит.

— Я участвовала в расследовании жутких дел, шериф. Это привлекает репортеров.

— А еще вы красивая молодая женщина и у вас роман с мастером вашего города.

— Вам сказать спасибо за «красивую» до или после того, как объяснить, что моя личная жизнь — не ваше дело?

— Мое, если она мешает вашей работе.

— Подымите записи, шериф Шоу. После начала романа с Жан-Клодом я вампиров убила больше, чем до.

— Говорят, вы отказываетесь выполнять казни в морге.

— Потеряла вкус к протыканию колом связанных цепями и прикованных к каталкам.

— Но они же спят — или как там это у них называется?

— Не всегда. И можете мне поверить: первый раз, когда приходится смотреть в глаза приговоренному, молящему о пощаде… скажем так, что кол далее в опытной руке — орудие медленной смерти. А приговоренные умоляют и объясняются до самой последней секунды.

— Но они же что-то сделали такое, чем заслужили смерть?

— Не обязательно. Иногда они просто попадают в «закон трех нарушений» для вампиров. В нем записано, что каково бы ни было преступление, пусть и незначительное, но три рецидива — и на твою шкуру выписывается ордер на ликвидацию. А я не люблю убивать за кражу без применения насилия.

— Но кража, значит, крупная?

— Нет, шериф. Одну женщину казнили за кражу какой-то фигни дешевле тысячи долларов. У нее был диагноз клептомании еще до обращения в вампиры, и смерть ее от этой болезни не вылечила, хоть она и надеялась.

— И кто-то проткнул ей сердце за мелкую кражу?

— Кто-то проткнул.

— Закон не предоставляет права отказа от работы маршалам, занимающимся преступлениями с противоестественной подоплекой.

— Строго говоря, нет, но я просто не выполняю казней. Перестала еще до того, как истребители вампиров были включены в программу маршалов США.

— И вам позволяют?

— В общем, я нахожу понимание у начальства.

Понимание заключалось в том, что я не стану свидетелем со стороны родственников женщины, казненной за кражу в универмаге, если меня не станут заставлять убивать кого-то, кто никого не лишал жизни. Жизнь за жизнь — в этом я вижу смысл. Жизнь за побрякушки — смысла не вижу. И от этой женщины многие из нас отказались. В конце концов ее послали в Вашингтон Джеральду Мэллори, одному из первых охотников на вампиров, который еще жив. Он по-прежнему считает вампиров чудовищами, и потому без малейшего колебания ее заколол. Мэллори меня как-то пугает. Когда он глядит на вампира, любого вампира, есть что-то в его глазах безумное.

— Маршал, вы здесь?

— Да, шериф, простите. С вашей подачи задумалась о той магазинной воровке.

— В новостях передавали, что ее родственники подают в суд по поводу неправомерной смерти.

— Подают.

— Вы не из разговорчивых, маршал?

— Я говорю то, что должно быть сказано.

— Вы весьма молчаливы для женщины.

— А вам не нужны мои разговоры. Как я понимаю, вам нужно, чтобы я приехала в Вегас и сделала свою работу.

— Блейк, это западня. Поставленная конкретно на вас.

— Возможно. А послать мне голову вашего истребителя — более прямой угрозы быть уже не может.

— И вы все равно приедете?

Я встала, посмотрела на коробку, откуда таращилась на меня мертвая голова. Вид у нее был то ли удивленный, то ли сонный.

— Он прислал мне голову вашего истребителя вампиров. Прислал прямо мне в офис. Написал для меня послание кровью на стене, где убил троих ваших оперативников. Да, черт возьми, я приеду.

— Голос у вас злой.

Лучше злой, чем перепуганный, подумала я. Если я смогу поддерживать в себе ярость, может быть, удастся не дать вырасти страху. Потому что он уже свернулся у меня под ложечкой, замаячил в глубине разума черной тенью готовой вырасти, если я ей это позволю.

— А вы бы не разозлились?

— Я бы перепугался.

Вот тут я осеклась. Копы никогда — или почти никогда — не говорят, что им страшно.

— Вы нарушаете правило, Шоу. Нельзя признаваться, когда боишься.

— Я просто хочу, чтобы вы знали, Блейк, во что лезете, только и всего.

— Чувствую, вам плохо пришлось.

— Я видал и больше мертвецов. Мне, черт возьми, случалось и больше людей терять под моей командой.