— Знаешь, милая, по-моему, они из слоновой кости, — говорит он, показывая миссис Барбер белого слона. У него протяжный выговор уроженца Среднего Запада.

— В Африке никогда не знаешь, где найдешь сокровище, — произношу я тоном царицы Савской.

— Ах! — Миссис Барбер взглядывает на меня. — Ах! — Она подходит ко мне, неуклюже обнимает и разражается слезами. Я смущенно, но очень грациозно переминаюсь с ноги на ногу, как и подобает девушке, пережившей ужас потери трона, семьи и — временно — громадного состояния, вернуть которое помогут мистер и миссис Барбер, считающие, что им крупно повезло.

— Друзья мои, — бормочу я. — Друзья мои!

Мистер Барбер тяжело садится, не выпуская из рук слона. Вид у него ошеломленный. Я мягко высвобождаюсь из пылких объятий миссис Барбер, но она тут же хватает меня за руку. Не без труда подвожу ее к дивану. Мы обе садимся.

— Итак, она, наконец, здесь, — говорит Вуйо. — Как я и обещал вам, она жива и невредима.

— Мы не были уверены. Мы не знали. После всего… — Миссис Барбер не заканчивает фразу и, дрожа всем телом, снова разражается рыданиями.

— На фотографиях вы выглядели по-другому, — говорит мистер Барбер, в чьей тупой голове, наконец, вспыхивает искра подозрения. Если вспомнить, что Вуйо уже вытянул из них почти девяносто тысяч рандов «на оформление документов» — анкет, паспортов, а также на взятки чиновникам и обмен валюты, а требуется еще сто сорок одна тысяча… В общем, подозрения мистера Барбера имеют под собой основания.

— Да, — с достоинством отвечаю я. — Я через многое прошла.

Миссис Барбер хлопает меня по руке, я кладу голову ей на плечо и закрываю глаза, словно вспоминая пережитые мной ужасы. Из клетчатой сумки доносится презрительное фырканье. Я делаю вид, что не слышу.

— Вы привезли деньги? — спрашивает Вуйо.

— М-да, но… — Мистер Барбер весь извивается.

— Откуда эти «но»? Мы же не лошади! Или вы лошадь? Джерри, через три дня на вашем счете будет два с половиной миллиона долларов!

— Дело в том, что нам пришлось снять всю нашу пенсию…

— Все наши сбережения…

— Джерри, посмотрите на эту девушку. Посмотрите на нее! Вы спасли ее, вытащили ее из ада! Вы с Черил сделали доброе дело. Дело, способное перевернуть всю жизнь. — Вуйо кладет руки Джерри на плечи и слегка встряхивает, словно подчеркивая свои слова. Сейчас он похож одновременно на евангелиста и корпоративного специалиста по формированию командного духа в коллективе. — А у меня для вас отличная новость. Вот ваши сертификаты из Резервного банка, как вы и просили. Все в порядке! Джерри, дело почти сделано!

— Дело почти сделано, Джерри, — повторяет за ним Черил.

Она косится на меня, и подбородок у нее снова дрожит. Я мысленно представляю, что мою улыбку с двух сторон фиксируют скобки, и опускаю голову, как будто тоже волнуюсь, как Черил. Ну прямо театр абсурда! И все же я испытываю какое-то извращенное удовольствие. Как в юности, когда вешала родителям лапшу на уши: врала, что мне нужны деньги на ремонт машины, например, или на обучение в магистратуре журфака — а я туда даже не записывалась…

Джерри придирчиво разглядывает сертификаты. Они подделаны безукоризненно, есть даже голографическая печать Резервного банка.

— Я, естественно, покажу их своему адвокату, — говорит он, но я понимаю, что он блефует. Запах денег слишком силен и заглушает шепоток сомнения нахально, как вувузела.

— Показать-то можно… — говорит Вуйо, и его почти симпатичное лицо морщится в озабоченной гримасе.

— В чем дело, мистер Бакки?

— Прошу вас, называйте меня просто Эзекиил. Мы же с вами друзья.

— Итак, в чем дело, Эзекиил?

— Из-за этого может возникнуть отсрочка.

Черил испускает протяжный стон.

— Большая отсрочка?

— Несколько недель, не больше… Два месяца максимум.

— Погодите, погодите минутку, мы ведь уже и так на многое согласились! Это все, что у нас есть. Наши пенсии, наши сбережения. Я занял денег у сына! Вы понимаете, чего нам стоило прилететь сюда? Причем уже в третий раз!

— Мистер Барбер, вы все время относитесь к делу с редким пониманием. Просто сейчас в Гане конец фискального года, и правительство ограничивает все банковские сделки на период урегулирования.

— Ничего глупее я в жизни не слышал!

— Джерри! — одергивает его Черил.

— Это же Гана! — Вуйо пожимает плечами.

— И что же нам делать?

Вуйо надолго задумывается и вдруг хлопает себя ладонью по лбу:

— Придумал! Наш банк выпускает облигации на предъявителя. Я выдам вам облигации на всю сумму вашего денежного вклада! На обналичку уйдет месяц, зато они не подпадают под ограничения, введенные правительством на восстановительный период. Так что вам ничто не грозит. И мы можем приступить к заключительному этапу операции!

— Не знаю… все как-то сложно. Может, нам лучше подождать?

— Ожидание — вот что было хуже всего, — рассеянно роняю я.

— Что, дорогая? — Черил сжимает мне руку.

— Мы не знали, убьют нас или нет… Над нами постоянно издевались, нас насиловали. По очереди. Иногда выдергивали кого-нибудь наугад. Иногда заставляли нас самих выбирать, решать, кто будет следующей жертвой. Но брали не ту, кого выбирали мы, а другую. И с этим приходилось жить — жить, зная, что ты кого-то предала.

— Ах, моя милая! Ах, моя милая! — Черил задыхается, прикрывает рот ладонью. — Ах… представляю себе нашу Мэнди! Джерри, ты представляешь? Ах!

— Я хочу сказать вам спасибо, — говорю я, глядя на свои руки, стиснутые на коленях.

— Ах! — кудахчет Черил. — Ах ты, господи!

— Ладно, — вздыхает Джерри. — Значит, облигации на предъявителя?

— Всего на семьдесят два часа. А потом вы получите два с половиной миллиона долларов! — отвечает Вуйо.

Пока мужчины обсуждают, как лучше обменять сумку с наличными на фальшивые облигации несуществующего банка, я заказываю для нас с Черил чай.

— Можно спросить, как вы намерены поступить с деньгами? — спрашиваю я у Черил.

— Купим дом для всей семьи. Для нас, Аманды, Саймона и их детей. Конечно, за два с половиной миллиона баксов можно купить и виллу в Малибу. Но мы хотим остаться в Ороре. Тогда Мэнди сможет переехать к нам из Чикаго, и мы будем проводить больше времени с внуками. Погодите минутку, у меня есть фото. — Черил достает свой телефон и показывает в нем снимок несчастного младенца, пускающего слюни, и улыбчивой девчушки с косичками и родимым пятном на щеке в виде клубничины. — Это Арчи, а это Бекки — дети Аманды. А вот Саймон… Саймон и его подруга собираются усыновить ребенка.

— Какие красивые, — говорю я, возвращая телефон.

— А как же вы, дорогая?

— Попробую начать новую жизнь, здесь это сделать гораздо проще.

— А что же приют?

— Ах да, приют… Гм… Мы подыскиваем для него здание. Можно сказать, уже нашли. Бывший дом престарелых, который можно отремонтировать. Там очень красиво. При доме есть большой парк с бассейном… Он недалеко от ботанического сада. Там будет чудесно! Мне хочется, чтобы он был похож на дом, в котором я выросла.

— Как приятно, когда у тебя вдруг появляются возможности!

— Да.

Мы обе умолкаем.

— Вам очень трудно было бежать оттуда?

— Черил, прошу вас, об этом слишком больно говорить. — Я закрываю лицо руками. Раздвинув пальцы, я вижу, как сумка снова начинает извиваться. Чтобы Ленивец прекратил, я пихаю его носком туфли.

— Ах… да, конечно! — Она кладет руку мне на плечо и снова неуклюже притягивает к себе, поглаживает по спине. — Ничего, ничего, — говорит она. — Успокойтесь, успокойтесь!

— Все устроено! — Джерри широко улыбается, как человек, с чьих плеч свалился невероятный груз. Да, сомнение — штука тяжелая. — Можно помочь вам, Фрэнсис? — Он хватает клетчатую сумку, и я не успеваю ему помешать. — Ух ты! Что у вас там — все ваше имущество?

— Джерри! — восклицает ошеломленная Черил.

— Ах, извините, я вовсе не хотел… — Но тут Ленивец, недовольно ворча, высовывает из сумки морду.

Джерри роняет сумку. К счастью, до пола всего пять дюймов, но Ленивец визжит так, будто упал с водопада Виктория.

— Матерь Божья! Что там такое?

— Джерри Барбер! Ты прекрасно знаешь, что там такое! Ах, Фрэнсис, вы должны были нам сразу сказать! — Вуйо незаметно для Барберов гримасничает, намекая на то, что мне лучше быстрее все уладить.

— Мне… было стыдно, — бормочу я.

— Что вы, детка, вам совершенно нечего стыдиться! Это не значит, что вы плохая. Это просто значит, что вы когда-то совершили дурной поступок. — Черил сурово смотрит на Джерри. — Вы умница, славная, хорошая девочка! — В глазах у нее снова блестят слезы.


Мы смотрим вслед Джерри и Черил, которые выезжают со стоянки, забитой «БМВ-Х5» и «Ауди-А4», в своем белом арендованном «фольксвагене-поло». И весело машем руками, пока они не поворачивают за угол.

— А ты и правда умница, — говорит Вуйо, передразнивая Черил.

— Заткнись, Вуйо!

— Надо будет повторить.

— Где мои двадцать процентов?

— Может быть, в следующий раз.

— Я подписывалась только на один раз. Спектакля на бис не будет.

— А как же твой должок? Девяносто четыре тысячи с лишним — сумма немалая.

— Лучше я придумаю для вас другие «рыбы»…

— А я удвою тебе процент.

— А мне плевать!

— Что, уже забыла про своего братца? — коварно спрашивает Вуйо. — Того, который умер?

— Пошел ты!

— Кстати, как поживает твой любовник — тот иностранец, мквереквере? Как его — Бенуа, что ли? Будь осторожна, Зинзи! Ты ведь помнишь, что было в прошлый раз, когда ты стала поперек дороги серьезным людям!

Вуйо садится в «БМВ-Х5» — у него их несколько. На всякий случай запоминаю номер. Скорее всего, он фальшивый, но я обожаю собирать информацию. YZG899 GP. Я стучу в окошко. Он опускает стекло.

— Ну, что еще?

— Подвези меня!

— Купи себе машину, — отвечает он и уезжает прочь.

Глава 6

Несмотря на раннее время — сейчас всего три часа, — в «Маказе» уже не протолкнуться. Вот что бывает, когда в округе не хватает нормальных мест, где можно отдохнуть. Пивнушек и церквей по соседству хватает, но «Мак» пользуется особой популярностью, и по-моему благодаря жареной курице по-лагосски и красивому виду. Бар находится на втором этаже бывшего торгового центра, оставшегося с тех пор, когда Хилл-броу еще считался шикарным районом. Когда-то здесь были дорогие отели, рестораны, модные уличные кафе и торговые центры, набитые до самой крыши предметами роскоши. Даже у Зоосити была Прошлая Жизнь.

Несколько лет назад много шумели о переделке и облагораживании района; дело закончилось тем, что к нам повадились «красные муравьи». Их так прозвали из-за красных шлемов. Они пытались выселить теперешних обитателей, самовольно захвативших квартиры в бывших шикарных домах. Довольные домовладельцы в предвкушении будущего расцвета замуровывали кирпичом входы в жилые башни… Но выселенные всегда находили способ вернуться. Предприимчивости нам не занимать. Иногда приходится кстати и дурная репутация…

Бар устроили в бывшей громадной витрине, выходящей на улицу. Раньше в витрине, как в универмаге «Мейси», вращались предметы роскоши и стильные аксессуары; помню, как-то под Рождество сюда впихнули даже «шевроле» с откидным верхом. За рулем сидел Санта-Клаус в темных очках и гавайской рубашке.

Для создания определенной атмосферы в «Маке» сохранили кусочки прошлого. В витрине стоят два манекена, мужской и женский. Мужской манекен без обеих рук, зато одет в аккуратные вельветовые брюки, ярко-зеленый свитер и мягкую шляпу с полями. У женского манекена лицо пошло пятнами; на нем изъеденное молью белое мини-платье и высокие сапоги-ботфорты. Оба манекена застыли в вызывающей позе — когда-то она считалась верхом крутизны. И все равно на фоне посетителей манекены выглядят шикарно. Завсегдатаи далеко не так хорошо одеваются.

Я сажаю Ленивца в небольшой загончик у входа. Он сразу же цепляется за ветку пластмассового дерева. Дерево украшено разноцветной гирляндой. Живых обитателей на нем хватает. Одутловатая Белка быстро запихивает в рот остатки шоколадного батончика, укоризненно верещит на Ленивца и скачет наверх, мимо занятой чисткой перьев Майны и африканского Бумсланга [Бумсланг — южноафриканская древесная змея.], безжизненным шлангом повисшего в развилке между ветвями.

— Держись от него подальше, приятель! — предупреждаю я. Разумеется, все животные среди себе подобных в основном придерживаются неписаного кодекса поведения, но… все же звери есть звери. И среди них встречаются придурки. В самом углу, в опилках, свернулся калачиком Мангуст. При нашем появлении он на секунду приоткрывает глаза и притворяется, что снова засыпает.

Бенуа и двое его приятелей, сосед по комнате Эммануил и мелкий гангстер Д’Найс, сидят в своем обычном углу, у стола для настольного футбола. Я беру у стойки бутылку тоника (как бы джин-тоник, только без джина) и подсаживаюсь к ним. Кондиционер, как обычно, сломан; их бутылки с пивом запотели. Мартышка-верветка Д’Найса сидит на столе среди пустых бутылок и играет с подставкой, украденной из отеля «Карлтон» примерно в 1987 году.

По телевизору гремит рэп; на фоне декорации, изображающей горящий город, раскачиваются потные тела. В огромных шаровых молниях высвечивается панорама Лас-Вегаса. Рэпера в леопардовой майке и цепях окружают девицы; к его ногам прильнула Гиена.

Животное показывают крупным планом; гиена скалится, обнажая желтые клыки. Девицы все больше распаляются — наверное, от страха. К счастью, пожар ненастоящий. Пламя лижет плоские вращающиеся животы танцовщиц, фонтаны искр высвечивают упругие попки, выпирающие из шортиков.

— Неужели он тоже зоо? — спрашиваю я, вместо приветствия, тыча в телевизор.

— Шутишь?! — Эммануил потрясен до глубины души. Он очень милый мальчик из Руанды; ему всего двадцать лет. Подрабатывает где придется. Животного у него нет, но кто сказал, что это обязательно? У нас в Зоосити царит толерантность. Так сказать, взаимные гарантии дошедших до ручки…

— Не смеши меня, Эммануил. Мне тридцать два года. Я больше не обязана знать каждого засранца!

— Зинзи, ты что?! Как можно не знать Стрелка?!

— Что это за кличка такая — Стрелок? Он что, бандит?

— Зинзи, ты делаешь мне больно. Твои слова меня жестоко ранят!

— Ах, Эммануил, ты еще не знаешь, как я умею ранить!

— Да, он самый настоящий зоо! — вскидывается Эммануил. — Ниггер получил пулю в голову и выжил, а теперь рассказывает, что он пережил, ясно? Пуля прошла навылет. Череп пришлось собирать буквально по кусочкам!

В разговор, размахивая пивной бутылкой, встревает Д’Найс:

— Представь себе, у гиены челюсти мощнее, чем у льва. Прокусывает череп насквозь, до самого костного мозга! — Увидев, что он пролил пиво, его Мартышка оживляется. Хватает подставку и очень осторожно сгибается над коричневой лужицей.

— В черепе нет костного мозга, — говорит Бенуа.

До меня доходит, что все трое уже под мухой.

— Да ладно, ты ведь понял, что я имею в виду, — бормочет Д’Найс.

Мартышка топчется в пивной лужице. Опускает туда лапку, подносит к глазам, долго рассматривает, дрожа от радостного предвкушения, и вылизывает ладонь розовым язычком. Да они все хорошо набрались!

— Слушай дальше! — говорит Эммануил. — Стрелок решил отомстить, понятно? В больнице его сделали киборгом — вживили в башку целую кучу металла. Вот он решает найти тех ниггеров, которые его подстрелили. Находит их в каком-то притоне в Южном Централе. Заходит прямо в парадную дверь. И — бабах! — Эммануил изображает, как Стрелок разносит своих врагов с помощью воображаемого пистолета, такого огромного, что держать его приходится обеими руками. — Всех замочил, всех восьмерых! Половина из них даже ничего понять не успела, а вторая половина только и успела потянуться за своими пушками; может, кто-то вскочил с места, но он все там разнес на хрен. И девки все разбежались — как были, в чем мать родила. Представляешь, бегут голые девки, все в крови, и визжат как резаные!

— По-моему, это кино я уже когда-то видела.

Улыбка сползает с лица Эммануила, и он становится похож на побитого щенка, которого пинком ноги сбрасывают в сточную канаву. Он жалобно вздыхает. На экране Стрелка с Гиеной сменяет молодежный дуэт. Молодые парень и девушка исполняют квайто [Квайто — самая популярная музыка в Южной Африке: вариант хауса в сочетании с традиционными африканскими ритмами. Квайто зародилось в пригородах-гетто и стало одним из символов борьбы с апартеидом.]. Они очень красивые и агрессивные.

— Зинзи, прекрати изображать из себя злобную циничную старуху. — Судя по запаху, Бенуа успел принять три, а то и четыре бутылки пенного напитка. — Ты прости ее, Эммануил. Она твердолобая, ее не убедишь!

— Ха! Как будто ты меня пытаешься в чем-то убедить. Извини, Эммануил. Я не нарочно обидела твоего кумира. — Я дружески бью Эммануила кулаком в плечо. Эммануил сразу оживает. Чтобы доказать, что он меня простил, он делится со мной новыми подробностями богатой биографии Стрелка и уверяет, что все так и было. Я дожидаюсь, пока он выдыхается и умолкает, чтобы набрать воздуха в грудь, и с покровительственным видом кладу руку на плечо Бенуа: — У вас, ребята, важный разговор, или я могу его увести?

— Куда торопиться, Зи-зи?

Д’Найс относится к тем людям, которые обожают давать другим дурацкие клички, хотя их об этом никто не просит. А еще он сразу чует всякие сомнительные предприятия. Он, как всегда, в своей круглой шерстяной шапочке, а из-за вечно приоткрытого рта у него дурацкий вид. Но в дураках остаются те, кто клюет на его внешность и недооценивает его.

— Посиди, выпей с нами! — предлагает Д’Найс.

Я поднимаю бутылку тоника:

— Спасибо, Найси-Найс, у меня все с собой… — Вдруг я чувствую, как голова начинает гудеть. Как будто туда проникло мелкое насекомое и грызет, грызет… Мартышка внезапно напрягается, подается вперед, прищуривает пьяные глазки. Животное за работой. — А ну прекрати! — требую я.

— Что прекратить? — спрашивает Д’Найс с невинным видом, как будто не пытается меня прощупать. Но голова у меня перестает болеть, а Мартышка с разочарованным видом откидывается назад. Злобно косится на Д’Найса и снова начинает возиться в пивной лужице. — Как ты сегодня хорошо выглядишь, Зи-зи! — Д’Найс нарочно мне льстит, чтобы отвлечь внимание от себя. Эммануил не в курсе его уловок.

Д’Найс — настоящий гад. Его дар, его шави, заключается в том, что он высасывает из других радость — впитывает в себя чужие положительные эмоции, как губка. Естественно, если его спросить, в чем его талант, он соврет. Обычно Д’Найс говорит, что его шави — умение добывать нужные сведения. По-моему, он и это умеет. Он собирает информацию на улицах и продает за наличные всем, кто готов платить. Но сплетни он любит патологически, без всякой магии.

Можно подумать, энергетические вампиры и сами усваивают хотя бы часть высосанной из других радости. Д’Найс совсем не такой. Насколько я могу судить, Бенуа — его единственный друг; по крайней мере, единственный человек, который в трезвом виде терпит его дольше двадцати минут.

— Ты ведь меня знаешь, Д’Найс. Я зверюшка тусовочная… Кстати, о зверюшках. По-моему, твоя слегка перебрала.