Женщина хохочет и лениво затягивается сигаретой, не спуская с меня своих налитых кровью глаз.

— Сюда не попадают те, у кого есть родня. Пошли, я покажу тебе piиce de rйsistance.

Она произносит эти французские слова совершенно правильно. Ее сигарета прогорает, и она затаптывает ее туфлей на высоком каблуке, которая, похоже, на размер меньше, чем нужно.

Женщина выводит меня на улицу, и при ее приближении подростки, стоящие на часах, моментально прекращают смеяться. Один из них пытается поставить мне подножку, но я его обхожу.

— Вот мое царство, Златовласка, — говорит мадам. — Мои амурные аттракционы. Но ты, конечно, не знаешь слово «amour».

— «Любовь», — отвечаю я, с удовольствием глядя, как ее брови удивленно ползут вверх.

Иностранные языки сейчас забыты, но нам с братом редкостно повезло с родителями, которые ценили образованность. У нас не было шанса воспользоваться приобретенными знаниями, нам не предстояло стать лингвистами или исследователями новых земель, но эти знания наполняли наш разум, расцвечивали наши мечты. Иногда мы бегали вокруг дома, представляя, будто летаем на параплане над Алеутскими островами или пьем зеленый чай под цветущими сливами в Киото, а ночами щурились на звездную темноту и притворялись, будто видим соседние планеты.

— Посмотри на Венеру, — говорил брат. — Это лицо женщины с пылающими волосами.

Мы с ним втискивались в распахнутое окно, и я отвечала:

— Да-да, вижу! А по Марсу червяки расползаются.

Мадам обнимает меня за плечи и прижимает к себе. От нее пахнет увяданием и дымом.

— Ах, любовь! Вот чего лишился наш мир. Любви больше нет, только ее иллюзия. Именно она притягивает мужчин к моим девочкам. В ней-то все и дело.

— В чем именно? — уточняю я. — В любви или в иллюзии?

Мадам смеется и снова притягивает меня к себе. Мне вспоминается долгая прогулка с Боном по площадке для гольфа, случившаяся одним холодным утром, и то, как его присутствие словно стирало из мира все доброе. В тот момент мне казалось, будто меня обвил своими кольцами удав. А тем временем мадам подводит меня к вращающемуся кольцу огней. Почему люди из первого поколения так любят коллекционировать всяческие удивительные вещи? Меня бесит собственное невольное любопытство.

— А ты неплохо знаешь franзais, — оживленно произносит мадам. — Но могу спорить, что сейчас произнесу слово, которого ты не слыхала. — Ее зрачки напряженно расширяются. — Карнавал.

Я знаю это слово. Отец пытался объяснить нам с братом, что такое карнавалы. Праздник, когда праздновать нечего, так он говорил. Я могла это понять, а вот Роуэн не мог; и вот когда на следующий день мы проснулись, вся наша спальня оказалась украшена лентами, а на туалетном столике нас поджидал торт с десертными вилочками и клюквенная газировка, моя любимая. Мы почти никогда ее не пили — ее было очень трудно достать. В тот день мы не пошли в школу. Отец играл на пианино странные мелодии, и мы праздновали без всякого повода — не считая того, что все мы живы.

— Карнавалы существовали именно для этого, — говорит мадам. — А конструкцию, на которую ты смотришь, называли чертовым колесом.

Чертово колесо. Единственное, что не гниет и не ржавеет на этом пустыре с заброшенными аттракционами.

Оказавшись достаточно близко, я вижу, что на колесе закреплено множество сидений, а в нижней точке оно почти соприкасается с лесенкой. Облупившаяся надпись гласит: «Посадка здесь».

— Конечно, оно не работало, когда я его нашла, — добавляет мадам. — Но мой Джаред просто гений во всем, что касается электрических устройств.

Я ничего не отвечаю, запрокидываю голову и смотрю, как на фоне ночного неба вращаются сиденья. При движении колесо издает ржавый скрипучий стон, и на мгновение в зловещей и звонкой музыке я слышу смех.

Вот так когда-то смотрели на чертовы колеса мои родители. Они были частью этого навсегда потерянного мира.

Один из пареньков, прислонившийся к ограде у аттракциона, смотрит на меня с подозрением.

— Мадам? — вопросительно произносит он.

— Останови его, — приказывает она.

Прохладный ветер полон старинных мелодий, запаха ржавчины и странных экзотических духов мадам. Пустое сиденье останавливается перед лесенкой там, где я стою. Браслеты мадам звенят и гремят, она кладет ладонь мне на поясницу и подталкивает вперед со словами:

— Иди, иди.

Кажется, я не смогла бы удержаться ни в какой ситуации. Я взбираюсь по ступенькам. Металл вибрирует под моими ногами. Когда я усаживаюсь, кресло чуть качается. Мадам садится рядом и опускает сверху поручень, который нас «запирает». Колесо начинает двигаться. Когда мы медленно возносимся в небо, я на секунду перестаю дышать.

Земля все удаляется и удаляется. Шатры похожи на яркие круглые свечи. Девушки двигаются вокруг них призрачными тенями.

Ничего не могу с собой поделать — подаюсь вперед в изумлении. Это колесо в пять, десять, пятнадцать раз выше того маяка, на который я забралась во время урагана. Оно даже выше, чем ограда, державшая меня в плену, когда я была женой Линдена.

— Это самое высокое строение в мире! — говорит мадам. — Даже выше, чем шпионские башни.

Я никогда не слышала ни о каких шпионских башнях, но сомневаюсь, чтобы они могли быть выше, чем фабрики и небоскребы Манхэттена. Даже это колесо не может претендовать на такое. Однако, возможно, оно — самое высокое строение в мире мадам. В это я могу поверить.

Мы поднимаемся к звездам, которые кажутся пугающе достижимыми, а мне ужасно не хватает брата. Он никогда не был склонен к причудам. После смерти родителей он перестал верить во все, что являлось более необычным, чем кирпич и известка, и менее ужасающим, чем переулки, где девушки превращались в бездушных кукол, а мужчины оплачивали пять минут, проведенные с их телами. Роуэн был занят лишь выживанием — своим собственным и моим. Но даже мой брат при всем своем практицизме затаил бы дыхание, оказавшись на такой высоте, с огнями и ясным ночным небом над головой.

Роуэн. Даже его имя кажется мне сейчас далеким.

— Смотри, смотри! — оживленно жестикулирует мадам.

Девушки в грязных экзотических нарядах толпятся внизу. Одна из них кружится, ее юбка раздувается, а смех похож на икоту. Какой-то мужчина хватает девушку за бледную руку, а она продолжает смеяться, спотыкается и размахивает руками, пока он тащит ее в ближайшую палатку.

— Уверена, ты никогда не видела таких красивых девушек, как мои, — говорит мадам.

Но она ошибается, я видела. Видела грациозную Дженну, чьи серые глаза мерцали, едва поймав луч света. Она кружилась и пела в коридорах, и постоянно читала какой-нибудь любовный роман. Слуги краснели, отводя взгляды, настолько она подавляла их своей уверенностью в себе и очаровывала кокетливыми улыбками. Здесь Дженна стала бы королевой.

— Они хотят лучшей жизни. Они сбегают и приходят сюда, ко мне. Я принимаю у них роды, лечу простуды, кормлю, слежу за тем, чтобы они не запаршивели, дарю им красивые заколки и ленты для волос. Они приходят сюда и ищут меня. — Старуха довольно ухмыляется. — Может, ты тоже обо мне слышала. И пришла ко мне за помощью.

Она хватает меня за руку с такой силой, что качается кабинка. Я пугаюсь, что мы перевернемся, но падения не происходит. Мы прекратили подъем — мы на самом верху. Я перегибаюсь через бортик. Пути вниз нет, меня охватывает страх. Этой штукой командует мадам. Если прежде я не была целиком в ее власти, то сейчас точно беспомощна.

Я заставляю себя успокоиться. Ни за что не доставлю этой женщине удовольствия наблюдать за моей паникой. Моя слабость — это ее вседозволенность.

Но все равно у меня стучит в ушах.

— Тот паренек, с которым ты сюда пришла… ведь не он подарил тебе это чудесное обручальное кольцо.

Это не вопрос. Она пытается стянуть кольцо с моего пальца, но я сжимаю кулак и отодвигаюсь.

— Вы оба явились мокрые, как мыши, — говорит она. Ее смех скрипит, словно ржавая подвеска нашей кабинки. — Но на тебе сплошной блеск и жемчуг. Настоящий жемчуг. — Она смотрит на мой свитер. — А он одет, как жалкий слуга.

Опровергнуть ее слова я не могу. Мадам удалось очень точно подвести итог последним месяцам моей жизни.

— Сбежала со своим слугой, Златовласка? За спиной у мужчины, который взял тебя в жены. Твой муж принуждал тебя? Или, может, не удовлетворял, и поэтому ты встречалась с этим своим пареньком? Вы тайком по ночам шуршали в гардеробной среди твоих шелковых платьев, как пара дикарей?

У меня загораются щеки, но это не похоже на смущение, которое я испытывала, когда мои сестры по мужу поддразнивали меня из-за отсутствия близости с Линденом. Ее слова бесцеремонны до тошноты. Это извращение. А от дымной вони, исходящей от мадам, мне трудно дышать. От высоты у меня кружится голова. Я закрываю глаза.

— Все было не так, — цежу я сквозь зубы.

— Тут нечего стыдиться, — говорит мадам, забрасывая руку мне на плечи. Я едва успеваю справиться с желанием заскулить. — Ты ведь все-таки женщина! Женщины — это прекрасный пол. А уж такая красавица, как ты… наверное, муж рядом с тобой превращался в животное. Неудивительно, что ты подыскала себе паренька помилее. А он ведь милее, правда? Я по глазам его вижу.