Ну почему нет тротуаров.

«Тесси, ну хватит тебе волноваться», — успокаивал ты меня, когда Джейми впервые пошёл в новую школу. Ты вообще всегда это повторял, стоило мне о чём-то забеспокоиться — вдруг что-то случится, вдруг происходящее будет не в моей власти. Тротуаров, например, не будет. Самолёт упадёт.

Ты взял тогда отгул, и мы все вместе пошли, помнишь?

— Вот, сельская местность, — сказал ты и локтем пихнул Джейми, вы оба стали надо мной смеяться. Мол, мамочка глупенькая, не любит ходить, где машины ездят. Глупенькая, ей подавай не кусты, а тротуар, а вокруг пусть не пашни, чернеющие грязью, а жилые кварталы.

— Сегодня на нашей экскурсии от компании «Кларк-тур» мы проведём вас по туристическому маршруту до школы, — говорил ты, а мы смеялись, так забавно у тебя получалось изображать экскурсовода. — От нашего дома где-то с полтора километра до церкви, административного центра и старой школы на другом конце посёлка, в которую ещё я ходил, пока новую не построили. Здание осталось, но там вроде теперь бухгалтерская фирма. В посёлке также имеется почта, ветеринарная клиника, детская площадка и новый жилой квартал.

— Новый? — фыркнула я. — Вот у нас в Челмсфорде был новый дом.

— Ну не новый-новый, но для посёлка — да. Построили в семидесятых. Этот «не-такой-уж-и-новый» квартал идет параллельно старой дороге, вдоль которой стоят тюдоровские дома вроде нашего.

— И дома, у которых крыша в соломе, — вставил Джейми.

— Не в соломе, а с соломенным покрытием, — поправила я его, легонько сжав руку.

— А если вам очень повезёт, после школы я вас свожу в один из наших трёх пабов на кружечку горячего шоколада и дорогущий пакетик чипсов.

Джейми засмеялся, а ты ухмыльнулся, ну словно мальчишка. Я закатила глаза:

— Лучше на дорогущий бокал вина.

— Миссис Кларк, ваша идея мне по вкусу. А если вы будете вести себя особенно хорошо, — сказал ты и подвинулся так близко, что от твоего дыхания защекотало ухо, — я, так и быть, разрешу вам себя поцеловать за автобусной остановкой, ровно на том самом месте, где я поцеловался в первый раз в жизни с грудастой девчонкой по имени Керри Лонгстон.

— Ну, Марк, — засмеялась я. У тебя всегда получалось меня смешить.

Подходим к повороту, и я чувствую, будто пахнуло костром, едва-едва, может, почудилось. Но всё равно запершило в горле, и я не успеваю себя одёрнуть, так и вижу снова репортаж по телевизору, вижу голубое-голубое небо, самолёт, вижу взрыв. Я морщусь — это от слёз закололо под глазами. Дышу быстро, тяжело.

Ещё пара шагов, мы заворачиваем за угол, и нет уже запаха костра, а только холодное утро, полное росы.

— Мам? — будто издалека доносится тихий голос Джейми.

— Всё хорошо, малыш, всё хорошо, — вру я в который уже раз за день.

— А где мой портфель?

— Ой, — говорю.

Перевожу взгляд на руки, будто и так непонятно, что ничего в них нет. Где портфель, где бутылка с водой? Смотрю, и у него их нет, и меня снова моментально переполняет злость.

— Забыли, — шиплю сквозь зубы. Это твой портфель, твоя вода, Джейми, чтобы их чёрт побрал, да когда ты вырастешь наконец, когда наконец научишься ответственности. Так я ору на него про себя, пытаюсь, чтобы незаметно, но меня выдаёт мой тяжёлый вздох, и мальчик подавленно сутулится.

— Мамочка, прости, — шепчет он так тихо, что почти и не слышно. А мне так больно, сердце разрывается.

— Люблю тебя как до луны и обратно, — говорила я раньше сыну каждый день.

А он мне в ответ всегда отвечал:

— А я тебя — как сто раз до солнца и обратно. — Не было раньше ни этого молчания, ни обидных слов.

Поворачиваем назад в сторону этого нашего большого белого дома с чёрными хлипковатыми балками. Где снова нас ждёт этот г-образный лабиринт из комнат, мрака и холода. Снова — запах костра, пробуждённые им воспоминания.

Когда мы добираемся наконец до школы, все ребята уже зашли, никого на детской площадке не осталось. Джейми поворачивается, исчезает внутри здания. И всё, сразу и нет злости и обиды, а есть только пустота тянущегося дня.

Вспоминаю этот первый месяц без тебя и думаю, а не должна ли я была уже тогда ожидать её появления. Разглядеть, как полицейскую мигалку в ночи. Не была бы я так одержима болью, тобой, смогла бы предвидеть, как повернётся жизнь? Старая Тесс, та Тесс, какой я была раньше, кричит «да». Но новая «я» сомневается.

Глава 4

Понедельник, 19 февраля — до дня рождения Джейми 48 дней

С днём рождения меня! 38 лет. И когда только исполнилось. Ах да, в этом же году на понедельник выпадает. Пятый, Марк. Пятый понедельник с тех пор, как тебя не стало.

С днём рождения, Тесси.

Сегодня хотя бы небо заволокло низкими серыми тучами. Весь холод с ночи остался, некуда ему из-за туч деться, на кустах ежевики заблестел иней. Вот уж не знаю, пережила бы я ещё один день синего, ясного неба в белых полосках пролетающих самолётов, на которое ты глядишь и всё внутри сжимается от чувства жуткой несправедливости.

Так что сегодня мне хоть в чём-то повезло.

Джейми утром зашёл на кухню и увидел, как я там, громко всхлипывая, плачу. Из-за этого он сам заплакал — подумал, что чем-то меня расстроил. От этого я расплакалась ещё сильнее, потому что вела себя как эгоистичная дрянь.

— Мамочка, не плачь. Пожалуйста, мамочка, — всё повторял он, пока я крепко его обнимала.

Пока наконец оба успокоились, стало понятно, что мы опаздываем в школу. Заругала Джейми за то, что куда-то задевал сменку, а она, конечно, никуда не девалась — так и стояла около двери, где положено. И снова оба в слёзы.

Спросила Джейми, может, дома, со мной останешься. Он не захотел — сегодня понедельник, физра.

В школу мы пришли на полчаса позже, дрожащие и зарёванные. Хоть в школе и гибкая политика относительно опозданий, я всё жду, что директор попросит меня на пару слов, но пока учителя держатся в стороне. То ли сочувствуют, то ли боятся, что сорвусь, — не знаю, да и всё равно мне.

Утро сегодня не задалось.

Но я задумалась. А может, всё-таки выпить таблетку. Приду домой, погреюсь в ванне и выпью. Наверное.

Не нужны тебе таблетки, Тесси.

Тебе-то легко говорить.

Никто не пишет, что, когда горюешь, тебе холодно. Очень холодно. Когда я только узнала, тело сковал мороз и всё никак не отпустит. За последний месяц мне, не спросив, дали штук пять брошюр «Как справляться с горем». И ни в одной не пишут про холод. Там всё про стадии горя: оцепенение, шок, гнев, вина. Эмоции выделены жирным, промаркированы, будто поставил галочку и всё — живи себе спокойно дальше.

Я ещё даже не вернулась домой из школы, а зубы стучат, вся дрожу. Только и думаю, как бы окунуться в кипящую ванну. Потому и не замечаю огромный черный джип у въезда в гараж. Не сразу то есть замечаю.

А дальше всё происходит мгновенно. Поворачиваю за угол, протискиваюсь между машиной и кирпичной стеной, чертыхаюсь, задевая локтем зеркало заднего вида, и вдруг вижу тебя, и по телу пробегает волна.

Ты. Правда же, ты. Стоишь у порога нашего дома. Полуулыбка — твоя. Голову чуть склонил набок — как ты это обычно. Люблю. Люблю. Люблю тебя.

На миг всё возвращается. Нет больше ни мрака, ни тумана, ни холода. Улыбаюсь: кто-то где-то ошибся. Чудовищно ошибся. А ты живой, и я люблю тебя.

И тут же в одно биенье сердца этого чувства не стало. Реальность обрушивается на меня так же резко, как слова полицейской Гринвуд, сказанные мне в тот день:

— На борту был и ваш муж… все погибли.

Не ты это. Твой брат. И как я раньше не замечала, что вы с Йеном так похожи. Глаза, например, как у тебя, карие, совершенной овальной формы. Как же мне не хватает их, как я скучаю по твоей привычке брать в ладони моё лицо и смотреть на меня этими своими глазами.

И волосы не отличишь. Только Йен стрижётся короче, в деловом стиле, как и положено партнёру в юридической фирме «Кларк и Барлоу». А так — всё тот же шоколадно-каштановый цвет.

— Привет, Тесс, — говорит Йен, делая шаг ближе, и все мои надежды испаряются окончательно, потому что он не такой высокий, как ты, а с меня ростом. В нём метр семьдесят семь, и он, подойдя, становится вровень со мной. Его — твои — глаза глядят ровно в мои.

— Привет, — говорю, не знаю, куда отвести взгляд: не могу я смотреть ему в глаза, приходится пялиться на белую дверь с чёрными петлями, ведущую на кухню.

Обнимаемся — неловко, ступни словно примёрзли к полу, и только туловищем тянемся друг к другу. Помню, когда встречались с ним раньше пару раз в год, он не пытался со мной обняться. Он только рукой мне, бывало, махнёт, скажет так: «О, привет, Тесс», — как будто я дальняя родственница на свадьбе, которую не очень-то и хотели туда звать.

На твоих похоронах вот обнялись. Не помню, кто потянулся первым — я или Йен, но теперь так у нас с ним, видимо, стало принято.

— Не могу до тебя дозвониться, — говорит Йен, едва мы друг от друга отстранились.

— Прости, заболела. Грипп, — вру я.

— Две недели? — спрашивает он недоверчиво, и я не знаю, что ответить.

— Давай, может, зайдём, поговорим, — предлагает он и, не дожидаясь ответа, уверенно идёт в сторону двери, а я волочусь за ним, как будто это вообще он хозяин, а я — гостья.