— Тебя, — говорит он, прикасаясь к моей шее, моему лицу, пробегая пальцами по моим волосам. — Всю свою жизнь я любил тебя.

Затем он целует меня. И в эту секунду я понимаю, что все мои усилия забыть о нем, отрицать, притворяться, что мне плевать на него, все минуты, часы и дни, проведенные в попытках стереть воспоминания о нас кусочек за кусочком, были целиком и полностью бессмысленны. В ту секунду, когда его губы касаются моих, сначала смущенно, как будто он не уверен, что я тоже этого хочу, в ту секунду, когда его пальцы погружаются в мои волосы, я понимаю, что притворяться нет смысла. И никогда не было.

Я люблю Паркера. Я всегда его любила.

Прошли месяцы с тех пор, как мы целовались в последний раз, но между нами нет никакой неловкости, никакого напряжения, как с другими парнями. Это так же естественно, как дышать: вдох, выдох. Давать, брать, давать. Его губы на вкус сладкие, но есть в его вкусе что-то еще. Что-то глубокое и острое.

В какой-то момент мы прерываемся, чтобы восстановить дыхание. В руках у меня уже нет телефона, но я понятия не имею, когда его уронила, и мне абсолютно все равно.

Паркер откидывает волосы с моего лица, касается носа большим пальцем, гладит щеки. Интересно, чувствует ли он шрам на моей коже, гладкий и чужой. От этой мысли я невольно отстраняюсь.

— Ты такая красивая, — говорит он, и я знаю, что он действительно так думает. От этого мне еще хуже. Прошло так много времени с тех пор, как кто-либо смотрел на меня, как он сейчас. А может быть, это вообще впервые.

Я качаю головой.

— Я теперь на себя не похожа. — Мое горло сжимается, и голос звучит слишком высоким, чужим.

— Вовсе нет. — Он берет мое лицо в свои руки, заставляя посмотреть на него. — Ты восхитительна.

В этот раз я сама его целую. Комок в горле исчезает. Я снова чувствую тепло, я счастлива и расслаблена, словно плаваю в самом совершенном океане мира. Паркер считает меня красивой. Паркер любил меня все это время.

Я никогда больше не буду несчастной.

Одной рукой он оттягивает воротник моей футболки, целует мою ключицу и поднимается вверх по шее, двигается вдоль линии челюсти к уху. Все мое тело дрожит, и вместе с тем мне нестерпимо жарко. Я хочу продолжения, всего сразу. В эту секунду я знаю, что сегодня та самая ночь. Прямо здесь, в моей дурацкой пахнущей плесенью машине. Я хочу, чтобы у нас с ним все было!

Я хватаю его за футболку и притягиваю к себе. Он издает звук, похожий одновременно на вздох и на рычание.

— Ник, — шепчет он.

Мгновенно мое тело леденеет. Я отталкиваю его, отшатываясь назад и ударяясь головой о стекло.

— Что ты сказал?

— Что? — Он снова тянется ко мне, но я отталкиваю его руки. — Что случилось? Что не так?

— Ты назвал меня именем сестры. — Меня начинает тошнить. Это вторая вещь, которую я пыталась отрицать: это ужасное, живущее глубоко внутри меня чувство, что на самом деле я никогда не была достаточно хороша для него, просто не могла быть, теперь снова вырывается наружу, словно монстр, готовый поглотить все мое счастье.

Он смотрит на меня и качает головой, сначала медленно, затем все быстрее, будто пытаясь накопить достаточно инерции, чтобы все отрицать.

— Это невозможно, — говорит он, но я замечаю проблеск чувства вины на его лице, и теперь я точно знаю, что я права, что он это сделал. — Невозможно. Что за хрень?.. Я хочу сказать, с чего бы я…

— Ты сказал это. Я слышала.

Я распахиваю дверь с такой силой, что вся машина трясется, но меня больше не заботит, что я могу кого-то разбудить.

Он не любит меня. Он никогда меня не любил. Он всегда любил ее.

Я просто была утешительным призом.

— Подожди. Серьезно. Остановись. Подожди.

Теперь он вышел из машины и пытается перехватить меня, пока я не добралась до двери. Он хватает меня за запястье, и я отскакиваю, поскальзываюсь на траве и выворачиваю лодыжку. Острая боль пронзает мою ногу до самого колена.

— Отпусти. — Я начала плакать, сама о том не подозревая. Паркер смотрит на меня с выражением ужаса, жалости и, больше того, вины. — Оставь меня в покое, ладно? Если ты так любишь меня, если тебе не все равно, сделай мне одолжение. Оставь меня, на хрен, в покое.

И он оставляет. Он не идет за мной на крыльцо. Он больше не пытается меня остановить. И когда я оказываюсь в доме и прижимаю лицо к холодному стеклу, судорожно дыша и пытаясь загнать рыдания внутрь, я вижу, что он уже исчез, решив не утруждать себя ожиданием.

До

Ник, 16 февраля

— Скажи мне еще раз, — Арон зажимает мое ухо зубами, — когда твоя мама вернется домой?

Он уже заставил меня повторить это три раза.

— Арон, — говорю я, смеясь, — хватит.

— Пожалуйста, — просит он, — это так сексуально звучит.

— Она не вернется, — сдаюсь я. — Она вообще не придет домой.

Арон улыбается и перемещает губы от моей шеи к линии челюсти.

— Мне кажется, это самые возбуждающие слова во всем английском языке.

Что-то жесткое и металлическое впивается мне в поясницу, видимо, каркас раскладного дивана. Я стараюсь не обращать на это внимания, стараюсь войти в нужное настроение, что бы это ни означало. Никогда не понимала значение этой фразы. Она звучит так, будто настроение — это что-то, что мы выбираем сами и надеваем, словно штаны. Мы с Дарой однажды решили, что «сексуальное настроение» — это, должно быть, облегающий кожаный комбинезон. А я большую часть времени предпочитаю просторные спортивные штаны.

Но когда колено Арона оказывается у меня между ног, он переносит вес и наваливается на меня, я издаю громкий крик.

— Что? — Он мгновенно отодвигается с виноватым видом. — Прости. Я сделал тебе больно?

— Нет. — Теперь я смущаюсь и инстинктивно прикрываю грудь рукой. — Прости. Что-то впилось мне в спину. Ничего страшного.

Арон улыбается. Его черные блестящие волосы сильно отросли. Он отбрасывает их с лица.

— Не закрывайся, — просит он, дотягивается до моей руки и отстраняет ее. — Ты такая красивая.

— Ты не объективен, — отвечаю я.

Это он красивый. Мне нравится, что он высокий, что я чувствую себя такой маленькой рядом с ним, мне нравится, что благодаря баскетболу его плечи и руки стали такими сильными. Мне нравится цвет его кожи, сливочно-золотой, словно свет, проникающий сквозь осенние листья. Мне нравится форма его глаз и то, что у него такие шелковистые прямые волосы.

Мне нравится в нем столько разных мелочей, насечек на компасе, точек на диаграмме. Но когда я спрашиваю себя о том, люблю ли я его, мой ответ — нет. Не люблю. Или не могу любить. Не знаю, что из этого верно. Да и имеет ли это значение.

Арон хватает меня за талию и отклоняется назад, сажая меня на колени, так что теперь я сверху. Затем он снова меня целует, осторожно исследуя мой язык своим, водит ладонями вверх и вниз по моей спине, касаясь меня так, как он привык делать все: со сдержанным оптимизмом, словно я — животное, которое можно спугнуть неаккуратным прикосновением. Я пытаюсь расслабиться, пытаюсь выбросить из головы ненужные глупые образы и мысли, но все, на чем мне удается сфокусироваться, — это телевизор, который все еще включен. Показывают эпизод старой телеигры, где участники соревнуются, приобретая продукты.

Я отстраняюсь на долю секунды, Арон теряет контроль над собой, и я вижу, что он расстроен.

— Прости, — говорю я. — Я просто не уверена, что смогу заниматься этим под саундтрек из «Экономии».

Арон тянется за пультом, который лежит на полу рядом с нашими футболками.

— Хочешь переключить?

— Нет. — Я мягко его отталкиваю. — Я имею в виду, это не… Я просто не уверена, что смогу этим заняться. Прямо сейчас.

Он хватает меня за ремень прежде, чем я успеваю слезть с его колен. Он улыбается, но его глаза темнее, чем обычно, и я уверена, что он изо всех сил старается не злиться на меня.

— Давай же, Ник, — говорит он. — Мы ведь никогда не бываем одни.

— В каком смысле? Мы всегда одни.

Он опирается на локоть и стряхивает волосы с глаз.

— Не совсем, — возражает он, — не так, как сегодня, — он слегка улыбается. — Мне все время кажется, что ты убегаешь от меня.

Он снова кладет руку мне на талию и привлекает к себе, заставляя сесть обратно на его колени.

— Чего ты хочешь? — выпаливаю я, прежде чем успеваю остановить саму себя.

Он застывает в миллиметре от моих губ и отклоняется, чтобы посмотреть на меня.

— Знаешь, а все считают, что мы переспали в День Отцов-основателей, — говорит он.

Мое сердце начинает бешено колотиться, как у зайца.

— И что?

— А то… — Он снова целует мою шею и медленно продвигается к уху. — Раз уж все всё равно думают, что мы…

— Ты это несерьезно. — В этот раз я резко выпрямляюсь и слезаю.

Он с усилием выдыхает.

— Только на четверть серьезно, — отвечает он, забираясь на диван и скрещивая ноги. Он облокачивается на свои колени и проводит тыльной стороной ладони по моему бедру. — Ты так и не рассказала мне, что случилось с тобой в День Отцов-основателей. — Он все еще улыбается, но это лишь полуулыбка, которая не отражается в его глазах. — Загадочная исчезающая подружка, — его рука скользит вверх по моему бедру. Он дразнит меня, все еще надеясь создать правильное настроение. — Таинственная пропавшая девочка…