— Я не могу, — говорю я неожиданно для себя самой и сразу чувствую прилив облегчения. Как будто у меня под ребрами застряло нечто тяжелое и жесткое, а теперь оно ушло, пропало, исчезло.

Арон вздыхает и убирает руку.

— Все в порядке, — говорит он. — Можем просто телик посмотреть или что-нибудь в этом роде.

— Нет. — Я закрываю глаза, делаю глубокий вдох, думаю о его руках и улыбке и о том, как он выглядит на баскетбольной площадке — подвижный, загорелый и красивый. — Я имею в виду, я не могу. Встречаться с тобой. Больше.

Арон отшатывается, словно я его ударила.

— Что? — Он качает головой. — Нет. Это невозможно.

— Да. — Теперь ужасное чувство возвращается, на этот раз угнездившись в моем желудке, тяжелая смесь вины и сожаления. Черт, да что же со мной не так? — Мне очень жаль.

— Но почему? — Он выглядит таким открытым в эту секунду, таким уязвимым, что часть меня хочет подойти к нему и обнять, поцеловать и сказать, что я пошутила. Но я не могу.

Я продолжаю сидеть на месте, сложив руки на коленях. Пальцы онемели и кажутся чужими.

— Я… Я просто думаю, что это неправильно, — произношу я. — Я не та, кто тебе нужен.

— Кто сказал? — Арон снова приближается ко мне. — Николь… — но он обрывает фразу, видя, что я не шевелюсь, не могу даже взглянуть на него.

На одну ужасную долгую секунду, пока мы сидим рядом, воздух между нами заряжен чем-то жутким и холодным, словно кто-то открыл невидимое окно и в комнату ворвался штормовой ветер.

— Значит, ты серьезно, — говорит он в конце концов. Это не вопрос. Его голос изменился. Стал чужим. — И ты не передумаешь.

Я качаю головой. В горле пересохло, и я знаю: если посмотрю на него — сломаюсь. Я начну плакать или умолять, чтобы он простил меня.

Арон встает, не сказав ни слова. Он поднимает свою футболку и натягивает через голову.

— Не могу в это поверить, — говорит он. — А как же весенние каникулы? Как же Вирджиния Бич?

Парни из баскетбольной команды запланировали поездку в Вирджиния Бич в марте. Моя подруга Одри едет со своим бойфрендом, Фишем. Арон и я тоже собирались поехать туда, чтоб вместе со всеми снять дом на побережье. Мы воображали пикники на пляже и долгие дни с привкусом соли. Я представляла себе, как просыпаюсь в комнате, где все окна открыты, пропуская прохладный океанский воздух, а мою талию обвивают теплые руки…

Но не его руки. Не с ним.

— Мне жаль, — повторяю я.

Мне приходится наклониться, чтобы поднять свою футболку.

Еще пять минут назад мы целовались, сплетая ноги на старом диване. И хотя именно я решила закончить эти отношения, все равно чувствую себя странно, сбитой с толку, словно пытаюсь смотреть фильм на быстрой перемотке. Я надеваю футболку наизнанку, но у меня нет сил переодеваться. И надевать лифчик тоже.

— Не могу поверить, — говорит Арон отчасти самому себе. Когда он злится, внешне становится еще спокойнее. — Я признался тебе в любви… Я купил тебе этого дурацкого мягкого кота на День Святого Валентина…

— Он не дурацкий, — возражаю я автоматически, хотя в принципе он прав. Наверное, в этом весь смысл.

Кажется, он меня не слышит.

— Что Фиш скажет? — Он проводит рукой по волосам, но они немедленно падают обратно ему на глаза. — Что мои родители скажут?

Я не отвечаю. Просто сижу, стиснув кулаки, так что ногти больно впиваются в ладони, поглощенная ужасным чувством, которое не могу контролировать. Что же, черт возьми, со мной не так?

— Ник… — Арон говорит мягко. Я поднимаю на него глаза. Он надел свою зеленую толстовку, ту, которую получил в Новом Орлеане, когда помогал там «Среде обитания для человека» летом, после первого года в старших классах. Она всегда необъяснимо пахнет океаном. И в этот момент я почти сдаюсь. И я вижу, что он думает о том же.

«Забудем все это. Притворимся, что этого разговора не было».

Наверху открывается дверь.

— Эй? Есть кто дома? — кричит Паркер.

И момент проходит, исчезает в тени, словно насекомое, которое спугнули, наступив ботинком. Арон оборачивается, что-то ворча себе под нос.

— Что ты сказал? — Мое сердце снова бешено колотится, как кулак, пытающийся пробить грудную клетку.

— Ничего. — Он застегивает толстовку, не глядя на меня. — Забудь.

Паркер, должно быть, слышит нас или чувствует. Он сбегает по ступеням и входит прежде, чем я успеваю его остановить. Он видит Арона и замирает. Затем переводит взгляд на меня и на мой лифчик, все еще лежащий на ковре. Его лицо белеет, а через секунду так же стремительно краснеет до самых кончиков волос.

— О черт… Я не хотел… — Он начинает пятиться назад. — Извините.

— Все в порядке, — отвечает Арон и смотрит на меня. Мне казалось, я знаю все оттенки его настроения, но этот взгляд расшифровать мне не удается. Определенно он зол. Но есть и еще что-то, глубже, чем это, как будто он наконец решил неподдающуюся математическую задачу. — Я уже ухожу.

Он спускается через две ступеньки, и Паркеру приходится прижаться к стене, чтобы пропустить его. Паркер и Арон никогда не нравились друг другу. Не знаю почему. В момент, когда они оказываются на лестнице вдвоем, между ними нарастает опасное электрическое напряжение. Не знаю почему, но я боюсь, что Арон ударит Паркера, или наоборот. Но Арон просто проходит мимо, и напряжение исчезает.

Паркер не двигается с места и стоит неподвижно, даже когда входная дверь закрывается за Ароном.

— Прости, — говорит он. — Надеюсь, я ничему не помешал.

— Ничего подобного. — Мои щеки пылают. Мне хочется протянуть руку и поднять свой чертов лифчик, розовый с маргаритками, как будто мне двенадцать, и закинуть его под диван, но это будет выглядеть еще более неловко. Поэтому мы оба продолжаем притворяться, что не замечаем его.

— Ладно. — Паркер так растягивает это слово, что становится ясно, он догадывается, что я вру. Еще секунду он молчит. Затем медленно приближается, словно я — животное, которое вполне может оказаться бешеным.

— Ты в порядке? Ты, кажется…

— Кажется что? — Я поднимаю на него глаза, чувствуя прилив жаркой волны злости.

— Ничего. — Он снова останавливается в добрых десяти футах от меня. — Не знаю. Расстроенной. Злой. Или что-то в этом роде, — последние слова он произносит очень осторожно, словно они — стекло, которое может расколоться у него во рту. — У вас с Ароном все хорошо?

Я чувствую себя как-то глупо, сидя на диване, когда он стоит, как будто это дает ему какое-то преимущество передо мной. Поэтому я встаю и скрещиваю руки на груди.

— У нас все хорошо, — говорю я. — Я в порядке.

Я планировала рассказать ему о разрыве. В момент, когда увидела его на лестнице, я была уверена, что расскажу ему и, может, даже объясню, почему, расплачусь и признаюсь, что со мной что-то не так и я не умею радоваться жизни, потому что я — идиотка, такая идиотка.

Но теперь я не могу ему рассказать. Не буду.

— Дары нет дома, — говорю я.

Паркер вздрагивает и отворачивается. Мускулы его челюсти движутся. Даже в середине зимы его кожа кажется загорелой. Лучше бы он не был таким симпатичным. Лучше бы он выглядел так же плохо, как я сейчас себя чувствую.

— Ты ведь к ней пришел, верно?

— Господи, Ник… — он оборачивается ко мне. — Нам нужно… Я не знаю… Уладить это. Между нами.

— Не понимаю, о чем ты. — Я изо всех сил стискиваю свои ребра, потому что чувствую, что, если этого не сделаю, могу развалиться на куски, разойтись по швам, словно гигантский свитер.

— Ты прекрасно все понимаешь, — возражает он. — Ты мой… Ты была моим лучшим другом. — Жестом он обводит пространство между нами. Годами мы строили здесь крепости из подушек и соревновались, кто дольше выдержит щекотку. — Что произошло?

— Произошло то, что ты начал встречаться с моей сестрой, — отвечаю я, и слова звучат громче, чем я планировала.

Паркер делает шаг ко мне.

— Я не хотел сделать тебе больно, — произносит он тихо. И мне хочется сократить пространство между нами, броситься к нему и уткнуться лицом в ямочку на его плече, сказать, какой я была дурой, и позволить ему приободрить меня плохим исполнением песен Синди Лопер и любопытными фактами про самые большие гамбургеры в мире или сооружения, полностью построенные из зубочисток. — Я не хотел сделать больно ни одной из вас. Просто… так вышло, — теперь он почти шепчет. — И я пытаюсь это остановить.

Я делаю шаг назад.

— Не слишком пытаешься, — говорю я.

Понимаю, что веду себя как стерва, но мне все равно. Это он все разрушил. Это он поцеловал Дару и продолжает ее целовать, продолжает говорить ей «да» после очередного расставания.

— Я скажу Даре, что ты заходил.

Лицо Паркера меняется. И в этот момент я понимаю, что сделала ему больно, может, даже так же больно, как и он мне. Меня наполняет ощущение триумфа, больше похожее на тошноту, как то чувство, которое испытываешь, когда зажимаешь насекомое между слоями бумажных полотенец и сдавливаешь. А через секунду он уже выглядит злым и даже жестким, словно его кожа превратилась в камень.

— Да, хорошо. — Он делает два шага назад, прежде чем развернуться и выйти. — Передай, что я искал ее. Передай, что я за нее волнуюсь.