Он сказал, что если мне когда-нибудь потребуется работа, я могу устроиться к нему официанткой и с легкостью зарабатывать две или три сотни в день (!). Это определенно лучше, чем нянчиться с Йеном Салливаном, не позволяя ему засовывать кота в микроволновку или поджигать спичками гусениц. Клянусь, этот паренек станет серийным убийцей, когда вырастет.

Пи Джей был в плохом настроении, потому что планировал достать грибы, но тот парень, похоже, слился. Вместо этого мы просто пили шампанское Андре и еще какую-то гадость, которую одна девчонка привезла из Франции. На вкус похоже одновременно на ликер и протирочный спирт. Знаю, доктор Лизни снова сказал бы, что я пыталась спрятаться от собственных чувств, и вот что я на это отвечу: не помогло. Всю ночь я думала о Паркере. Какого черта он ведет себя так, словно я внезапно заразилась каким-то жутким вирусом? Не горячо и не холодно, скорее равнодушно и прохладно.

Я продолжаю складывать в голове пазл, вспоминая все его намеки и оговорки за последние пару недель, и внезапно наступает момент просветления. Я была чертовой идиоткой все это время.

Паркер любит другую.

Ник, 20:00

Я встречаюсь с родителями прямо у «Серджио», потому что оба они приедут туда с работы. Понятия не имею, как Дара планирует туда добираться, но когда я забегаю переодеться, ее дома нет. Кондиционер включен на всю мощность, а света нигде нет. Но дом старый, и наряду со своими трещинами и таинственными звуками у него есть и собственная внутренняя температура, которая сегодня установилась, похоже, в районе восьмидесяти градусов.

Я принимаю прохладный душ, вздрагивая, когда вода попадает мне на спину, и надеваю самую легкую вещь, которая у меня есть. Это льняное платье, которое Дара просто ненавидит. Она всегда говорит, что, когда я в нем, создается впечатление, будто я собираюсь на свадьбу или что я девственница, которую должны принести в жертву.

«Серджио» расположен всего в десяти минутах ходьбы. Ну, или пятнадцати, если идти медленно, как я, пытаясь не вспотеть. Я обхожу дом и пересекаю задний двор, бросив, как обычно, взгляд на дубовое дерево и втайне надеясь увидеть красную футболку в ветвях, секретный знак от Паркера. Но на толстых ветвях лишь густая масса листвы, отливающая в лучах вечернего солнца изумрудным. Я ныряю в заросли деревьев, которые отделяют наш участок от соседского. Очевидно, Дара проходила здесь не так давно, потому что трава примята и кое-где вдоль тропинки обломаны ветки деревьев.

Выхожу на Олд Хикори Лейн в двух домах от Паркера. После коротких раздумий я решаю зайти и узнать, как у него дела. Отлынивать от работы — это совсем не похоже на Паркера. Его машина стоит на подъездной дорожке, но в доме тихо, и я не знаю, дома ли он. Занавески на его окнах (цвета морской волны в полосочку, те самые, которые он выбрал в возрасте шести лет) задернуты. Я нажимаю на звонок. Делаю это впервые в жизни, и, если честно, раньше я и не замечала, что у Паркера есть дверной звонок. Я жду, скрещивая руки и снова опуская их, ненавидя себя за то, что внезапно начинаю так нервничать.

Мне кажется, что наверху занавески Паркера подрагивают. Я делаю шаг назад и вытягиваю шею, чтобы разглядеть получше. Так и есть, занавески слегка колышутся. Теперь я уверена, что наверху кто-то есть.

Я складываю руки рупором у рта и кричу ему, как в детстве, когда хотела позвать его на улицу поиграть в стикбол или когда нам нужен был третий, чтобы попрыгать через двойную скакалку. Но на этот раз шторы остаются неподвижными. Никто не выглядывает в окно. В конце концов мне приходится развернуться и отправиться восвояси, испытывая какой-то дискомфорт (без каких-либо причин), словно кто-то следит за мной, наблюдает, как я шагаю по улице. Один раз я резко оборачиваюсь на углу, и, могу поклясться, занавески снова колышутся, словно кто-то только что их задернул.

Расстроенная, ухожу прочь. Похоже, я опоздаю на ужин, если не потороплюсь, но на улице все еще слишком жарко, и я могу только лениво ползти. Меньше чем через двадцать минут я буду сидеть за столом рядом с Дарой.

Ей придется поговорить со мной. У нее нет выбора.

Желудок подступает к горлу.

А затем, как раз когда я подхожу к парку Аппер Ричиз, я замечаю ее. Она собирается сесть на двадцать второй автобус. Тот самый, на котором я езжу в ФэнЛэнд. Отступила на пару шагов, пропуская вперед пожилую женщину с ходунками. Галогеновые огни автобусной остановки бросают отсветы, отчего ее кожа кажется практически белой, а глаза похожи на темные провалы. Она обхватила себя руками за талию и с этого расстояния выглядит намного младше.

Я останавливаюсь прямо посреди дороги.

— Дара! — кричу я. — Дара!

Она поднимает глаза и смотрит с озадаченным выражением. Но я слишком далеко, и улица, на которой я стою, уже изрезана длинными вечерними тенями. Она, должно быть, меня не видит. Бросив напоследок взгляд через плечо, она исчезает в автобусе. Двери захлопываются. Она уехала.

Я продолжаю свой путь к «Серджио», пытаясь справиться со своими дурными предчувствиями. Двадцать второй, конечно, идет в центр Сомервилля, но уже после того, как, сделав солидный крюк на север, огибает парк. Если она хочет явиться на ужин вовремя, было бы намного быстрее дойти пешком.

Но как она может пропустить свой собственный праздничный ужин? Это же ее день рождения.

Может, у нее опять болят колени или беспокоит спина. И все же я неосознанно замедляю шаг. Я боюсь, что приду в ресторан, а ее там не будет, и тогда все будет ясно. Она не придет.

Я добираюсь до «Серджио» в четверть восьмого, и мой желудок немедленно скручивает. Машины отца и мамы стоят рядом на парковке, словно это обычный семейный ужин. Как будто я могу просто войти внутрь и вернуться в прошлое: снова увидеть, как отец смотрит на свои зубы в полированную поверхность ножа, а мама одергивает его. А Дара уже опустошает салат-бар, сконцентрированная, словно художник, наносящий последние штрихи на картину, добавляющая на свою тарелку гренки или маринованные бобы.

Но вместо этого я вижу только маму, в одиночестве сидящую за столом. Отец стоит в углу: одна рука на бедре, другой он держит телефон, словно приклеившийся к его уху. Я вижу, что он нервничает, хмурится и снова звонит.

Дары нет.

В первую секунду чувствую тошноту. Но потом меня захлестывает злость. Я обхожу салат-бар и проталкиваюсь сквозь обычную толпу детей, тыкающих друг в друга карандашами, и родителей, потягивающих вино из бокалов размером с кувшин.

Когда я приближаюсь к столу, отец поворачивается к маме с жестом, выражающим безнадежность.

— Я не могу им дозвониться. Ни одной, ни другой. — Но в эту секунду он замечает меня. — Наконец-то.

Он подставляет щеку, жесткую и пахнущую кремом после бритья.

— Я как раз тебе звонил.

— Простите. — Я сажусь напротив мамы, рядом с пустым стулом, оставленным для Дары. Лучше им рассказать. — Дара не придет.

Мама таращится на меня.

— Что?

Я делаю глубокий вдох.

— Дара не придет. Нет смысла оставлять ей место.

Мама все еще смотрит на меня так, словно у меня выросла вторая голова.

— Что ты..?

— Йуууу-хууу! Ник! Шарон! Кевин! Уже бегу. Извините за опоздание.

Я поднимаю глаза и вижу тетю Джекки, которая приближается к нам, лавируя между столиками, прижимая к груди огромную кожаную сумку с таким усилием, словно, если отпустить кожу, сумка немедленно улетит в открытый космос.

Как обычно, на тете много бижутерии с разноцветными крупными камнями, точнее, «магическими кристаллами». Так она однажды поправила, когда я спросила, зачем она носит так много камней. Выглядит она, как человеческая версия новогодней елки, длинные волосы распущены и едва не достают до попы.

— Простите, простите, простите, — повторяет она. Тетя наклоняется, чтобы поцеловать меня, и я улавливаю легкий запах, напоминающий сырую землю. — Пробки ужасные. Как у вас дела?

Тетя Джекки секунду вглядывается в мамино лицо, прежде чем ее поцеловать.

— Я в порядке, — отвечает мама с легкой улыбкой.

Прежде чем сесть, тетя Джекки с минуту изучает ее лицо.

— Что я пропустила?

— Ничего. — Отец разворачивает салфетки и подставляет щеку теперь тете Джекки. Она дарит ему смачный, преувеличенно громкий поцелуй, и, когда она не видит, он тщательно вытирается салфеткой. — Ник только что проинформировала нас, что ее сестра не придет.

— Не злитесь на меня, — говорю я.

— Никто и не злится, — радостно произносит тетя Джекки и садится рядом со мной. — Я ведь права?

Отец оборачивается к официантке и жестом показывает, что ему нужно еще выпить. На столе уже есть один стакан из-под виски, на донышке только подтаявший лед, и стекло оставляет на бумажной скатерти мокрые следы.

— Я… я не понимаю. — Взгляд у мамы расфокусирован. Это верный признак того, что у нее был тяжелый день, и ей пришлось принять двойную дозу антидепрессантов. — Я думала, мы договорились провести вместе приятный вечер. Устроить семейный ужин.

— Может быть, на самом деле Ник просто хотела сказать, — тетя Джекки посылает мне предостерегающий взгляд, — что Дара пока еще не здесь. Сегодня же ее день рождения, — добавляет она, когда я открываю рот, чтобы возразить, — а это ее любимый ресторан. Она будет здесь с нами.