Тишина. Я не могу расслышать ни скрипа, ни шепота, ни вздоха. Считаю до тридцати, а потом обратно до нуля, но ничего не происходит. Тогда я решаю покинуть свое укрытие. Должно быть, ветер сдвинул камень с места, и дверь закрылась.

Выбираясь из кучи фанеры, я замечаю подозрительный металлический блеск. Похоже, какая-то вещь зацепилась за один из листов. Я аккуратно высвобождаю ее пальцами.

В эту секунду весь мир перестает для меня существовать, и я не вижу ничего вокруг, кроме него.

Это серебряный браслет Мэдлин Сноу. Тот самый, в поисках которого мы так тщательно прочесывали пляж во время поисковой операции. Ее любимый браслет с шармами.

Стоя на трясущихся ногах, я изо всех сил стискиваю в руках браслет, будто иначе он может исчезнуть, провалиться сквозь землю, как и сама Мэдлин. Наконец я решаюсь вылезти наружу.

— Какого хрена?

Андре застает меня врасплох. Я не слышала, как он подошел.

Он стоит на верхней ступеньке, вцепившись в перила, лицо искажено гневом.

— Ты, — выплевывает он, а я не могу даже пошевелиться, — какого хрена ты тут забыла?

Он делает два шага ко мне, отпустив перила. И я не рассуждаю. Я просто бегу. Я бросаюсь в проход, и от неожиданности он пятится назад, освобождая мне достаточно места, чтобы протиснуться на лестницу.

«Вниз, вниз, вниз!»

Металлические ступени, словно зубы, скрипят под моим весом. Взрывы боли пронизывают колени и лодыжки.

— Эй! Стой, стой!

Я выскакиваю на пляж. Из горла рвется хрип. Я бегу вдоль берега и слышу, как Андре бросается вслед за мной.

— Послушай. Послушай. Я просто хочу поговорить.

Я теряю в камнях одну сандалию и, когда наклоняюсь, случайно выпускаю из рук браслет. На одну кошмарную секунду мне кажется, что я уже не смогу найти его, слепо шаря в мокром песке. За спиной я слышу шаги Андре и его тяжелое дыхание.

Наконец пальцы смыкаются на чем-то металлическом. Это браслет. Я вскакиваю на ноги, игнорируя боль, и бегу к шоссе, срезая путь, где это возможно. В босую ногу впиваются песчинки, но я не обращаю на это внимания.

Протискиваюсь между камнями, хватаясь за траву, чтобы удержать равновесие на скользком песке. Заросли здесь такие густые, что я практически не вижу шоссе, только вспыхивающие время от времени огоньки фар. Но я продолжаю продираться сквозь них, закрыв лицо одной рукой и чувствуя себя сказочным рыцарем, чей путь лежит через заколдованный лес.

Это не сказка.

Андре с руганью спешит следом. Но он отстает. Рискнув, я оборачиваюсь и вижу, как колышется трава в том месте, где он пытается прорваться. Наконец трава расступается передо мной, и в одно мгновение я оказываюсь на шоссе. Гладкая лента дороги блестит в лунном свете, словно масло.

Я делаю последние несколько шагов, стараясь не споткнуться о разбросанные кругом пустые банки и пакеты. Перепрыгнув отбойник, поворачиваю налево — прочь от этого пляжа, прочь от «Бимерса», я направляюсь к пустынной части побережья, где стоят только недостроенные дома, а море глубоко врезается в массивные дикие скалы. Там я могу скрыться от него в темноте. Могу спрятаться, пока он не сдастся.

Я иду по шоссе, стараясь держаться ближе к отбойнику. Мне сигналит проносящаяся мимо машина, из окон которой грохочет музыка. Где-то в отдалении слышится звук полицейской сирены. Снова кто-то ранен или убит, еще одна жизнь разрушена.

Я оборачиваюсь. Андре тоже добрался до шоссе. В темноте его лица не разглядеть.

— Господи, — кричит он, — ты что, совсем…

Но я не слышу конца этой фразы, так как мимо проносится еще одна машина.

Я снова слышу сирены, теперь далеко на юге. Вокруг почти нет зданий, только темные дома высоко на холмах и незавершенные виллы на разных этапах строительства. Я ни разу не была здесь со дня аварии, и все теперь кажется мне незнакомым. С одной стороны шоссе пляж подпирают неприступные скалы, с другой стороны стоят поросшие соснами холмы.

Бежала ли здесь Мэдлин Сноу? Поймал ли он ее и притащил ли обратно на маяк? Кричала ли она?

Я снова оборачиваюсь, но позади лишь пустынная трасса. Андре или сдался, или безнадежно отстал. Я немного замедляюсь, пытаясь отдышаться. Легкие горят. Теперь боль повсюду в моем теле. Чувствую себя деревянной куклой, которая вот-вот рассыплется на куски.

Ночь вокруг меня стала очень тихой. Если бы не сирены, все еще воющие (кажется, они приближаются?), мир был бы похож на картину маслом, завершенную, неподвижную, погрузившуюся в темноту.

Должно быть, я была права, и мы с Ник разбились где-то неподалеку. Мне кажется, что прямо сквозь меня дует ледяной ветер, но в действительности никакого ветра быть не может — кроны деревьев неподвижны. И все же по моей спине бежит холодок.

...

«Останови машину».

Воспоминания вспыхивают в моей голове, словно кометы в темноте.

...

«Нет. Сначала договорим».

«Мы договорили. Останови».

«Дара, прошу тебя. Ты не понимаешь».

«Я сказала, останови».

В десяти футах от меня впереди по шоссе отбойник смят, и из него вырван кусок металла. С обеих сторон от дыры свисают потрепанные шелковые ленточки. Они тихонько развеваются, словно водоросли, потревоженные легким течением. В землю воткнут небольшой деревянный крест, а позади него участок скалы увешан записочками, клочками бумаги и ткани.

Рядом с крестом кто-то оставил несколько свежих букетов, и даже с расстояния в несколько футов я узнаю мягкую игрушку Арианы. Это ее любимый плюшевый медведь: мистер Стивенс. Она каждый год покупает ему рождественские подарки. Обычно это аксессуары: зонтик или шляпа.

На этот раз у него новое украшение: ленточка на шее, на которой маркером написано несколько слов. Я наклоняюсь, чтобы разглядеть.

«С днем рождения, Дара. Мне так тебя не хватает».

Время замедляется и останавливается совсем. Только звуки сирен воют в тишине.

Записки, размокшие настолько, что прочесть их уже невозможно, запылившиеся искусственные цветы и брелоки, а в центре всего этого…

Фотография.

Моя фотография.

Взятая из школьного альбома. Снятая в первый год старшей школы. Та, которую я всегда ненавидела. На ней у меня слишком короткие волосы.

А ниже к камню прикручена металлическая табличка, и на ней вырезаны слова:

«Покойся с миром. Дара Жаклин Уоррен. Ты всегда будешь жить в наших сердцах».

Сирены воют так близко и так оглушительно, что их звук отдается в моих зубах. Так громко, что я не могу думать. А затем, в мгновение, с одним порывом ветра все звуки возвращаются в мир. С моря сплошной стеной приходит дождь. И он наполняется вспышками света. Красные и белые. Красные и белые.

Сирены останавливаются. Все вокруг видится мне, словно в замедленной съемке. Даже дождь кажется замерзшим в воздухе, стена воды, повернутая по диагонали. Три машины останавливаются неподалеку. Какие-то люди бегут ко мне. В свете фар они превратились в безликие тени.

— Ник! — кричат они. — Ник! Ник!

«Беги».

Это слово приходит ко мне вместе с дождем. Его тихо нашептывает ветер, обдувающий мое лицо.

И я бегу.

До

Ник

То лето, когда мне исполнилось девять, выдалось мокрым. Дождь неделями лил без остановки. Дара даже заработала пневмонию, и при каждом вдохе в ее легких что-то хлюпало, словно влага каким-то образом просочилась и внутрь нее.

В первый солнечный день за все лето мы с Паркером отправились посмотреть на Олд Стоун Крик (обычно вялый ручеек шириной фута в два). Из-за дождя он стал бурлящей полноводной рекой, затопляющей берега и превращающей всю местность вокруг в сплошное болото.

Дети постарше бросали в поток пустые банки и смотрели, как их крутит течение, то унося под воду, то снова позволяя им всплыть на поверхность. Один из этих ребят, Йен Дженнингс, забрался на хлипкий мостик через реку и прыгал на нем, а вода неистовствовала у самых его ног.

А потом в одно мгновение не стало ни Йена, ни мостика. Это все случилось так тихо и быстро. Прогнившее дерево не выдержало, и Йена закружило в водовороте деревянных обломков и бурлящей воды, а все бежали за ним и кричали.

То же самое и с памятью. Мы строим аккуратные мостики. Но они слабее, чем мы думаем.

И когда они рушатся, мы тонем в воспоминаниях.

В ночь аварии тоже шел дождь.

Это вышло случайно.

Он ждал моего возвращения с вечеринки у Арианы, слегка подпрыгивая на крыльце перед домом. Дыхание кристаллизовывалось в воздухе. Капюшон толстовки был низко надвинут, скрывая лицо в тени.

— Ник, — голос был хриплым, словно он слишком долго молчал, — нам нужно поговорить.

— Привет, — проходя мимо него к двери, я старалась держаться на максимальном расстоянии. Онемевшими от холода пальцами я искала в сумке ключи. Дара настояла на том, чтобы я дождалась костра. Но дождь усилился, и темное месиво порванных бумажных стаканчиков и окурков так и не удалось разжечь. — Мне тебя не хватало на вечеринке.

— Подожди. — Он схватил меня за запястье, не дав открыть дверь. Его пальцы были ледяными. Лицо искажено неведомыми мне эмоциями. — Не здесь. У меня.

Только тогда я увидела его машину, припаркованную невдалеке и частично скрытую соснами, словно он намеренно оставил ее там, чтобы остаться незамеченным. Он шел впереди меня: руки глубоко в карманах, плечи были опущены, словно он зол.