С тех пор, как Дара умерла.

— Давай встретимся на днях, ладно? — Когда Сара улыбается, ее лицо мгновенно преображается и становится красивым. — Можем посидеть у меня, посмотреть кино. Раз уж я под замком.

— С удовольствием, — отвечаю я, и она возвращается в машину.

Мэдди уже сидит сзади. Она прижимается к стеклу лицом, расплющивая его, и я смеюсь и машу рукой им вслед, чувствуя внезапный прилив грусти. Дружба с семьей Сноу — это одна из многих вещей, которые я уже никогда не смогу разделить с Дарой.

— Кто приходил? — спрашивает тетя Джекки, выкладывая на столешницу яблоки, огурцы и свеклу. Верный признак того, что мне грозит неизбежная необходимость отведать одно из ее фирменных смузи.

— Девчонки из школы продают печеньки. — Не хочу вдаваться в детали и отвечать на вопросы о Сноу, не сегодня.

— А, — тетя Джекки выпрямляется, — а я надеялась, это тот мальчик.

— Какой мальчик?

— Джон Паркер. — Она снова начинает копаться в холодильнике. — Я все еще помню, как он мучил тебя, когда вы были маленькими…

— Паркер, — перебиваю я. — Никто не называет его Джоном.

Его имя вызывает привычную боль в груди. Наверное, сейчас он забывает меня, забывает нас: девочку, которая умерла, и девочку, которая сошла с ума. Нас вытесняют новые воспоминания, новые девушки, новые поцелуи, словно ил, оседающий на дне реки. — Он в Нью-Йорке.

— Вовсе нет. — Теперь она выкладывает продукты из холодильника на пол: морковь, соевое молоко, тофу, оранжевый веганский сыр. — Я утром видела его маму в магазине. Такая приятная женщина. Такая спокойная, чистая энергетика. В общем, она сказала, что он дома. А где имбирь? Уверена, я брала…

На мгновение я теряю дар речи.

— Он дома? — повторяю я. — Что ты имеешь в виду?

Прежде чем вернуться к своему занятию, она бросает на меня быстрый понимающий взгляд через плечо.

— Не знаю. Думаю, он приехал на выходные. Может, соскучился по дому.

Соскучился по дому. Боль в моей груди, дыра, которая осталась там после смерти Дары и стала еще больше, когда Паркер уехал, похожа на тоску по дому. И я понимаю: Паркер означал дом для меня. Год назад он ни за что бы не приехал домой, не сказав мне об этом. Но год назад он не знал, что я — сумасшедшая. Год назад я и не была такой.

— Вот он. Спрятался за апельсиновым соком. — Тетя Джекки выпрямляется с имбирем в руках. — Как насчет смузи?

— Может, чуть позже.

В горле сжалось так, что я даже воду не смогу проглотить. Паркер всего в пяти минутах от меня, даже в двух, если пойти по короткому пути, через посадку, и все же он как никогда далек от меня.

Мы целовались этим летом. Он целовал меня. Но мои воспоминания о том времени расплываются, словно кадры из старого кино. И кажется, что все это было не со мной.

Тетя Джекки хмурится.

— С тобой все в порядке?

— Да, — отвечаю я и заставляю себя улыбнуться. — Просто немного устала. Думаю, мне стоит ненадолго прилечь.

Кажется, она мне не верит. Но решает не давить на меня.

— Я буду здесь, — говорит она.

Наверху я направляюсь в комнату Дары, точнее — в ее бывшую комнату. Теперь здесь будет гостевая спальня — чистая, безликая и украшенная нейтральными репродукциями Моне на стенах, покрытых краской оттенка № 12. Комната стала казаться намного больше, чем раньше, не только потому, что из нее убрали все вещи Дары, но и потому, что ее самой теперь здесь нет, такой большой, живой и реальной. Рядом с ней все казалось маленьким.

И все же нам хватило несколько часов, чтобы стереть все следы ее присутствия. Все, что она покупала, получала в подарок, любила, хранила, все что накапливалось в ее комнате годами, было рассортировано, сложено по пакетам или выброшено — меньше чем за день. Как легко нас, оказывается, стереть.

В воздухе все еще витает легкий запах жженого шалфея. Я еще сильнее распахиваю окно и вдыхаю свежий воздух, запах лета постепенно сменяется осенним. Голубой и зеленый увядают и превращаются в оттенки янтаря.

Я стою, прислушиваясь к ветру, который шелестит в розовых кустах, и вдруг замечаю яркий взрыв цвета, словно красный шарик застрял в нижних ветках старого дуба.

Красный. Сердце уходит в пятки. Это не шарик, это клочок красной ткани, обмотанный вокруг ветки.

Флаг.

Сначала мне кажется, что это ошибка. Совпадение, обман зрения, какой-то мусор, случайно застрявший в ветвях. И все же я бегу вниз, игнорируя все вопросы тети, и выскакиваю на улицу.

— Ты вроде хотела прилечь?

На полпути к дубу я понимаю, что забыла обуться. Земля под моими ногами такая холодная и влажная. Я подбегаю к дубу и вижу красную футболку из ФэнЛэнда, развевающуюся на ветру. И не могу сдержать громкий смех. Этот звук меня удивляет. Прошло столько времени, может, даже много недель, с тех пор как я в последний раз смеялась.

Тетя Джекки права. Паркер дома.

Он распахивает дверь прежде, чем я успеваю постучать, и хотя с момента нашей последней встречи прошло всего два месяца, я отступаю, внезапно смущенная. Он выглядит как-то по-другому, хоть и одет в одну из своих обычных дурацких футболок («занимайтесь любовью, а не созданием крестражей [Крестраж — волшебный артефакт, созданный при помощи черной магии. Встречается в книгах о Гарри Поттере.]») и мягкие джинсы, исписанные чернилами, когда он однажды заскучал на уроке математики.

— Ты схитрила, — говорит он.

— Я уже слишком старая, чтоб лазить через забор, — отвечаю я.

— Понятно. Форт все равно завален старой мебелью. Стулья выглядят довольно угрожающе.

Наступает тишина. Паркер выходит на порог и закрывает за собой дверь, но между нами все еще несколько футов, и я чувствую каждый дюйм. Я убираю волосы за уши, на секунду чувствую под пальцами шрамы, как бывало, когда я была ею.

Все дело в чувстве вины, объяснил мне доктор Личми. Вина — это очень сильная эмоция. Она заставляет тебя видеть то, чего нет на самом деле.

— Значит, ты дома, — говорю я, когда тишина затягивается.

— Только на выходные. — Он садится на старые качели, которые трещат под его весом. После минутного замешательства он указывает на подушку рядом с собой и добавляет: — У отчима день рождения. Кроме того, Уилкокс умолял помочь с закрытием парка. Он даже предложил оплатить мне перелет.

Завтра ФэнЛэнд закроется на зиму. Я была там только однажды за последнее время, вместе с Мэдлин Сноу. Было невыносимо терпеть все эти взгляды, мягкие и опасливые, словно я какой-то старинный артефакт, который может рассыпаться в прах, если неправильно с ним обращаться. Даже Принцесса вела себя очень мило со мной.

Уилкокс оставил мне несколько сообщений с вопросом, приду ли я помочь с закрытием и принять участие в вечеринке с пиццей. Я пока не ответила.

Паркер отталкивается от пола и качает нас. При каждом его движении наши колени сталкиваются.

— Как дела? — спрашивает он тихо.

Я засовываю руки в рукава. Пахнет его привычным запахом, и я разрываюсь между желаниями уткнуться лицом ему в шею и убежать.

— Нормально, — отвечаю я. — Лучше.

— Хорошо. — Он смотрит в сторону. Солнце садится за деревья, потягивая сквозь ветви золотые лучи. — Я волновался за тебя.

— Ну, я в порядке, — отвечаю я слишком громко. Волнуется — значит, что-то не в порядке. Волнуются родители и мозгоправы. Именно поэтому я не хотела видеться с Паркером до его отъезда в Нью-Йорк и не отвечала на сообщения, которые он присылал мне, пока был в колледже. Но ему, кажется, больно, и я решаю добавить: — Как тебе Нью-Йорк?

С минуту он обдумывает свой ответ.

— Громко, — отвечает он, и я смеюсь. — И крысы там все же есть, хоть они пока и не нападали на меня, — он замолкает. — Даре там понравилось бы.

Это имя падает между нами, словно тень, заслоняющая солнце. Мне сразу становится холодно.

— Слушай, — начинает он осторожно. — Я хочу поговорить с тобой обо всем, что случилось этим летом, — он прочищает горло. — О том, что случилось между…

Он показывает пальцем на себя и на меня.

— Ладно.

Лучше бы я не приходила. Я жду, что он скажет, что это было ошибкой. И он хочет остаться друзьями.

«Я волновался о тебе, Ник».

— Ты… — Он говорит так тихо, что я вынуждена наклониться к нему. — Я хотел сказать, ты помнишь?

— По большей части, — отвечаю я. — Но иногда все это кажется… нереальным.

Мы снова молчим. Он поворачивается ко мне. Мы так близко, что я могу разглядеть крошечный треугольный шрам, где во время игры во фризби ему однажды заехали локтем в нос. Так близко, что я могу разглядеть щетину на его челюсти. И его ресницы.

— А как насчет поцелуя? — спрашивает он хрипло, как будто долго молчал. — Он был реальным?

Внезапно я начинаю бояться: того, что может произойти дальше, а может и не произойти.

— Паркер, — начинаю я, но не знаю, как закончить. Я хочу сказать, но не могу. Я так сильно хочу это сказать.

— Я говорил тогда искренне, — быстро говорит он, не давая мне возразить. — Думаю, я всегда любил тебя.

Я смотрю вниз, моргая и пытаясь загнать назад слезы. Не знаю, что я чувствую: радость, вину, облегчение или все сразу.

— Мне страшно, — удается мне выговорить. — Иногда мне кажется, что я все еще не в себе.

— Мы все иногда сходим с ума, — говорит Паркер. Он берет меня за руку и переплетает наши пальцы. — Вспомни, как я все лето спал на улице, когда мои родители развелись.