— Всегда пожалуйста, — отвечает Дара и тянется за стаканом. Сделав большой глоток, она передает его мне.

— Нет, спасибо, — говорю я, — пожалуй, поберегу свои гланды.

— Ну давай же. — Дара обнимает меня за плечо. На каблуках она даже выше моих 5,7 дюйма. — Сегодня же День Отцов-основателей.

Ариана поднимается, чтобы забрать стаканчик. Ей приходится прокладывать путь среди разбросанных по полу ванной лифчиков, платьев и топов, которые были отвергнуты в процессе выбора нарядов.

— День Отцов-основателей, — повторяет она, подражая голосу нашего директора. Мистер О’Генри не только наблюдает за танцами каждый год, но и принимает участие в отстойной исторической реконструкции битвы при Монумент Хил, после которой первые британские поселенцы провозгласили всю территорию к западу от Саскавачи частью Британской империи. Мне кажется, это немного политически неэтично, каждый год изображать расправу над индейским племенем чероки, ну да ладно. — Самый важный день в году, крупнейшая веха в нашей истории, — заканчивает Ариана, подняв в воздух свой стаканчик.

— Послушайте, послушайте, — говорит Дара, делая вид, что пьет из фужера, оттопыривая мизинец.

— Надо было им назвать этот праздник Днем Полной Жопы, — говорит Ариана своим нормальным голосом.

— Не звучит, — отвечаю я, и Дара хихикает.

Триста лет назад колонизаторы-первопроходцы искали реку Гудзон и решили, что нашли ее, но вместо этого по незнанию осели на берегах Саскавачи и основали город, который позднее стал Сомервиллем, в пяти сотнях миль от своего первоначального пункта назначения. В какой-то момент они, должно быть, осознали свою ошибку, но уже пустили корни слишком глубоко, чтобы что-то менять. Здесь скрыта одна метафора. В этом и заключается вся наша жизнь: в конце концов ты оказываешься вовсе не там, куда направлялся, и нужно научиться радоваться тому, что имеешь.

— Арон с катушек съедет, когда увидит тебя, — говорит Дара. У нее есть необъяснимая способность выдергивать мысли из моей головы и заканчивать их, словно она распускает какой-то невидимый свитер. — Один взгляд на тебя, и он напрочь забудет про свою секту.

Ариана прыскает.

— В последний раз говорю, — начинаю я, — Арон не состоит ни в какой секте.

С тех пор как Арон был выбран на роль Иисуса в нашей рождественской пьесе (в первом классе), Дара уверена, что он религиозный фанатик и поклялся хранить девственность до свадьбы. Это убеждение в ее голове подкрепляется еще и тем фактом, что мы вместе уже два месяца, но так и не продвинулись дальше «второй базы».

Думаю, ей даже не приходило в голову, что проблема может быть во мне.

Когда я думаю о нем, о его длинных темных волосах, о том, как от него всегда немного пахнет жареным миндалем, даже после игры в баскетбол, что-то сжимается у меня в животе, наполовину больно, наполовину приятно. Я люблю Арона. Люблю.

Просто недостаточно сильно.

Мобильник Дары снова начинает вибрировать. На этот раз она хватает его и со вздохом убирает в маленькую сумочку с рисунком крошечных черепов.

— Это тот парень, который… — начинает Ариана, но Дара быстро шикает на нее.

— Что? — Я оборачиваюсь к сестре, чтобы развеять внезапно возникшие подозрения. — Что за большой секрет?

— Ничего, — отвечает она, бросая на Ариану суровый взгляд.

А потом оборачивается ко мне, улыбаясь. Такая красивая. Девушка, которой хочешь верить, за которой хочешь следовать. Девушка, в которую хочешь влюбиться.

— Пошли, — говорит она, стискивая мою руку до боли в пальцах, — Паркер ждет.

Внизу Дара заставляет меня помочь Ариане прикончить последние пару глотков ее коктейля, отвратительно теплого и полного мякоти, зато, по крайней мере, в груди у меня разливается тепло и настроение улучшается.

Затем Дара открывает маленькую металлическую коробочку и достает оттуда круглую белую таблетку. Мгновенно мое хорошее настроение исчезает.

— Хочешь? — спрашивает она, поворачиваясь ко мне.

— Что это такое? — спрашиваю я, хотя Ариана тоже протягивает руку за таблеткой.

Дара закатывает глаза.

— Мятные пастилки, глупышка.

Она показывает мне язык, и я вижу, как на нем медленно тает мятное драже.

— И поверь, тебе они тоже нужны.

— Да, точно, — соглашаюсь я, но руку не протягиваю. Приятное тепло возвращается.

Дара, Паркер и я всегда вместе ходили на День Отцов-основателей. Даже в средней школе, когда вместо танцев ставят кучу каких-то странных сценок. В последние несколько лет за нами увязывалась и Ариана.

Ну и что с того, если между Паркером и Дарой теперь что-то есть? Что с того, что я стала третьим лишним? Что с того, что мы с Паркером ни разу не разговаривали по-настоящему с тех пор, как они начали встречаться? Что с того, что мой друг, кажется, напрочь забыл о моем существовании?

Мелочи.

Мы не можем сократить путь, потому что Даре и Ариане не пройти через посадку на каблуках. К тому же Ариана хочет выкурить сигарету и утверждает, что это необходимо, чтобы перебить запах сандалового дерева. На улице нереально тепло, и подтаявший лед скользит с деревьев вниз в водосток, мягкий снег шлепается с крыш, а воздух наполняет особенный запах: обещание скорой весны, хотя и обманчивое. На следующую неделю передают новые снегопады. Но сейчас на мне только легкая куртка, позади шагает смеющаяся подвыпившая Дара, и мы направляемся к дому Паркера, как в старые добрые времена.

Каждый шаг пробуждает новые воспоминания. Вот с этой старой сосны однажды сорвался Паркер, когда мы с ним поспорили, кто из нас сможет забраться выше. Он сломал руку и целое лето не мог плавать. А я соорудила себе гипс из бумажных полотенец и изоленты и все лето носила его из солидарности. Олд Хикори Лейн — улица, на которой живет Паркер, — была нашим любимым местом для сбора сладостей в праздники, потому что миссис Ханрахан никогда не запоминала детей в лицо и выдавала нам «Сникерсы», даже если мы звонили в ее дверь три, четыре или пять раз подряд. Полоска леса, где, как мы убедили Дару, живут феи, которые могут украсть ее и унести в ужасный подземный мир, если она не будет нас слушаться. Круги нашего взросления все расширяются, словно кольца на дереве, отсчитывающие время.

А может быть, мы движемся от внешних кругов в центр, к самым основам, к корням, к сердцевине. Потому что по мере того как мы приближаемся к дому Паркера, воспоминания становятся все ярче и приходят все быстрее. Летние ночи, игры в снежки, и наши жизни, тесно переплетенные. Мы уже стоим на пороге. Паркер открывает дверь, из-за его спины льется теплый свет. Вот мы и на месте. В самом центре.

Паркер надел рубашку с пуговицами на воротнике, из-под нее торчит футболка. А еще на нем джинсы и старые голубые кеды, покрытые закорючками и надписями. «Ник самая лучшая самая вонючая самая лучшая» написано над левой подошвой шариковой ручкой.

— Мои самые лучшие девочки, — произносит он, раскрывая объятия.

И на секунду, когда наши глаза встречаются, я забываю и подаюсь ему навстречу.

— Ну и жара, — говорит Дара, проходя мимо меня.

И я вспоминаю. И я быстро делаю шаг назад, отворачиваясь, чтобы позволить ей первой подойти к нему.