Лоренца Джентиле

Книжный в сердце Парижа

Посвящается Давиде, с которым я чувствую себя по-настоящему свободной

Я хотел открыть свой книжный магазин, потому что иметь дело с книгами — значит иметь дело с самой жизнью.

Джордж Уитмен

Нам следует отказаться от той жизни, которую мы спланировали, чтобы получить ту жизнь, которая для нас предназначена.

Джозеф Кэмпбелл

Начало

1

На моем столе лежит сверток, обернутый страницей китайской газеты. С запиской. Мое имя наспех начертано ручкой на конверте — так, что его едва можно прочитать. Почерк похож на тетин. Отец бы сказал: «Никакого уважения!»

С не самым радостным выражением лица я застыла на месте, даже не сняв верхней одежды, а руки зависли в воздухе, словно дирижируя безнадежным оркестром.

В сердце гремят аккорды из «Кармины Бурана» [«Кармина Бурана» — сценическая кантата немецкого композитора Карла Орфа на средневековые стихотворения XIII в. Здесь и далее примечания переводчика.].

Я закрываю глаза и делаю три больших глубоких вдоха, как учила меня доктор Манубрио.

На первом сеансе Манубрио попросила составить список того, что делает меня счастливой. Непростая задачка. Не опоздать на работу, успев при этом позавтракать? Во время обеденного перерыва поехать в спортзал, а тот окажется закрыт на незапланированный ремонт?

Составлять список оказалось делом приятным: маленькие радости приходили в голову одна за другой. Когда в душевой отеля такой сильный напор воды, что соседям не слышно, как я пою, пока моюсь. Когда пирожные «макарон» внутри мягкие, а снаружи — хрустящие. И еще их так много, что я со спокойной душой могу поглощать их не считая.

Кое о чем я только подумала, не записывая. Например, о том, как хорошо гулять по полю в одиночестве, зная, что меня никто не увидит. Тогда можно заплакать, броситься на землю и закричать: «Ничего, завтра будет новый день!» — или обнять кота, как это делает Холли Голайтли в фильме «Завтрак у Тиффани», и поцеловать воображаемого Пола, затянутого в плащ.

Еще я умолчала о воображаемых беседах с тетей, с Тото [Тото — известный итальянский актер комического жанра (1898–1967).], с леди Дианой, Эйнштейном, матерью Терезой, Пикассо, Наполеоном, Мэрилин Монро, Моцартом и Клеопатрой.

Зато призналась, как здорово бродить между стеллажами азиатского супермаркета, расположенного за офисом, изучать упаковки с героями мультфильмов, покупать случайные продукты, пробовать их во время обеденного перерыва и никому об этом не рассказывать.

Мне пришли на ум некоторые идеи, показавшиеся совершенно безобидными. Я перечислила их вслух. Например, как было бы славно получать достойную зарплату на заре моих тридцати лет и перестать зависеть от родителей. Чтобы больше не нужно было заливать всем и каждому: «Я подрабатываю техническими переводами с английского». Их у меня не заказывают с момента появления гугл-переводчика. Через полгода оказаться в белом платье рядом с Бернардо и даже с застрявшим рисом в волосах [Итальянская свадебная традиция, когда гости бросают в молодоженов рис — символ богатства и изобилия.] удачно выйти на фотографиях, хоть раз в жизни. Заставить родителей гордиться мной, даже если наше крыло в церкви будет полупустым. Проводить вечера у Бернардо: он бы работал, а я часами сидела в кресле, решая судоку. По субботам помогать матери с домашними делами, которыми пренебрегает горничная: переворачивать матрасы и сиденья дивана и кресел, чтобы они проветрились, выметать подковерную пыль, очищать микроволновую печь от налета, наводить порядок в шкафах, протирать полки. Благодаря этому чувствовать себя в ладу с совестью: я вспотела и поэтому, возможно, похудела на несколько граммов, а маме стало лучше — наконец-то кругом порядок. Видеть, как улыбается отец, когда я сообщаю ему хорошую новость — быть может, о том, что меня взяли на работу. Этого еще не случалось ни разу, но я прекрасно представляю его улыбку. Получить букет моих любимых белых ирисов, которые можно купить в любое время года.

Я молча смотрела на стул в форме яйца у окна, давая Манубрио понять, что закончила. Она задумалась, а затем, к моему великому облегчению, изрекла, что у меня, как и у всех, есть свои тараканы, но со мной все в порядке.

Уже шесть месяцев каждый вторник я провожу в ее кабинете по часу, во время обеденного перерыва, но до сих пор ни разу не заговорила о брате. И о тете. И как бы я могла? Манубрио — подруга моей матери. Профессиональная тайна существует, но кто может дать гарантии? Конечно, моя мать обо всем ее расспрашивает. С недавних пор я замечаю, как она обеспокоенно смотрит на меня дома. И подозреваю, она догадалась, что это я таскаю у нее снотворное и что это я, а не уборщица, тайком съедаю шоколадные конфеты «Ферреро Роше» из вазочки в гостиной и сворачиваю обертки так, чтобы они выглядели нетронутыми.

А еще мать придает слишком большое значение моим обострениям псориаза.

— Кожные заболевания часто имеют психосоматическое происхождение, — заявила она после изучения моей пятнистой руки. Она была поражена, что я пыталась скрыть это автозагаром. — Ты чувствуешь… Э-э, ты злишься? У тебя депрессия? Панические атаки?

— Нет, нет, нет, — ответила я. Хотя на самом деле я этого не знала. Мамин рецепт был прост: я должна была поболтать с Манубрио.

Мои родители хоть и не одобряют азартные игры, но на меня они поставили все. Я училась в католической школе, с детского сада изучала английский язык, меня заставляли заниматься классическим танцем, я брала уроки пения и верховой езды. И вот я здесь. Глядя на меня, конечно, не скажешь, что в моей жизни был балет; пою я только в душе и плохо; в тридцать лет я все еще ищу постоянную работу; да, я хорошо знаю английский, потому что он мне нравится, но какой в этом смысл? Не получается даже подрабатывать техническими переводами.

Мои ровесницы в городке уже делают карьеру, растят детей и выплачивают ипотеку. Я же чувствую себя отстающей во всем, но изо всех сил пытаюсь скрыть это от Манубрио. Наоборот, я стараюсь выдать ей столько информации, чтобы этого хватило успокоить маму.

Лежа на кушетке с пятнистой обивкой, я пытаюсь не замечать того, что действительно вызывает мучительные мысли, опасаясь обнаружить смутную причину — будь то комплекс Электры или бессознательная ненависть к своей работе. Я опускаю рассказ о ночах, которые я провожу, глядя на время, проецируемое на стену электронным будильником, и гадая, какой была бы моя жизнь, если бы в ней все еще были мой брат или тетя, или какой бы она стала, если бы я продолжала корпеть над книгами по юриспруденции вместо того, чтобы перейти на экономику. Была бы я сейчас юристом? Стал бы мой отец счастливее? Или я все-таки создана для театра? Смирились бы в конце концов родители с тем, что мое увлечение превратилось в работу?

Когда доктор, поправляя очки на носу, спросила, страдаю ли я какими-либо физическими недугами, я покачала головой и уставилась на висящие на стене репродукции Энди Уорхола. Никогда не смотрите в глаза своему психотерапевту! Особенно если стены в его кабинете оклеены обоями с рисунками супов «Кэмпбелл» в жестяных банках.

Я оставила за кадром обострение псориаза (который, кстати, мне таки удается замаскировать автозагаром), приступы тахикардии и следующее за ними чувство пустоты, в котором я как будто тону. Это всего лишь моменты. С кем не бывает? Об этом даже и говорить не стоит. И потом, у меня есть Бернардо, и мы поженимся, а мою кандидатуру утвердят в офисе. Я стану как все — счастливой. Скоро мне не нужно будет встречаться каждый вторник с Манубрио. Я снова начну спать по ночам и перестану прятать «Нутеллу» в пустых цветочных горшках.

Одно я поняла точно: шансы на то, что мечты сбудутся, практически равны нулю. Так зачем спешить навстречу разочарованию, если его можно избежать? Правда в цитате Оскара Уайльда, завернутой в конфету Baci Perugina [Знаменитая марка итальянских шоколадных конфет. В каждую конфету завернута записка с предсказаниями, пословицами и цитатами.]: «Счастье — это не иметь все, что пожелаешь, а желать то, что имеешь». Счастье — это жить нормальной жизнью.

— Олива, можно я приведу вам одну метафору? — спросила меня Манубрио в конце первого сеанса.

— Конечно, — ответила я, хотя вопрос был скорее риторический.

Она снова поправила очки на носу.

— Представьте, что ваша жизнь похожа на море. Закройте глаза. Представили?

Я кивнула, хотя в голове была пустота. Готова поспорить, когда кто-то смотрит на вас так пристально, сосредоточиться просто невозможно.

— Обычно море спокойное, но иногда его накрывает шторм. И с этим ничего не поделать, стихию вам остановить не под силу. Верно? Но вы можете научиться ловить волну.

Ловить волну. Я представила, как барахтаюсь в воде на скользкой доске среди группы серферов в облегающих гидрокостюмах. Даже в фантазии я была неспособна держаться прямо. Излишне говорить, что это никак не улучшило мое самочувствие.

Манубрио объяснила, что «ловить волну» можно по-разному. Самый простой способ — закрыть глаза и сделать три глубоких вдоха, чтобы найти гармонию со своим внутренним Я. Мне не очень удавалось ухватить суть, но вопросов я не задавала, дабы избежать риска начать все сначала. Как бы я ни старалась, в этом кабинете с висящими на стенах супами Энди Уорхола, лежа на кушетке с прокалывающей одежду мохнатой обивкой, океана мне не увидать. Быть может, если бы Манубрио позволила мне сесть в кресло в форме яйца рядом с окном… Я не осмелилась попросить ее, ведь кто знает, какой вывод она бы сделала из этой просьбы.