Я знаю, что все они обо мне думают, — они и не пытаются это скрыть. Обсуждают меня вслух, когда я прохожу мимо, а я их пугаю, показывая кивком, что все слышу. Я стараюсь делать вид, что ничего не происходит. Если я в чем-то и виновата, то точно не в том, что ношу комбинезон, чиню смесители и достаю вещи из мусорки, спасая их от забвения. Когда синьора Далия только въехала в этот дом, то без конца обливалась слезами: он казался ей самой настоящей тюрьмой. Она приехала из деревни и никогда раньше не видела города. Энцо пообещал ей, что им будет хорошо в Милане вместе, это лишь вопрос времени и привычки. Они бы вместе планировали путешествия, ведь дом — это только порт, а корабли созданы для моря, говорил он. А как порт наш дом вполне подходил.

Далия живет здесь уже шестьдесят лет, расписывается за все посылки и заказные письма, которые всем приходят, хотя никто ей за это не платит. У нее рыжие волосы и живые глаза; частенько она ведет себя чудаковато, но если знаешь ее, то понимаешь, что она просто притворяется. Жизнь всегда находит способ удивить, если разрешить ей. Кто бы, например, мог подумать, что у меня с этой женщиной может быть столько общего?

Она говорит, что мне надо перестать беспокоиться о вероятном пожаре, случайном взрыве, возможном теракте — в общем, перестать бояться всего на свете. Но это не страх, это одно простое слово — «вдруг».

Мой отец рассуждал о сценариях SHTF (Shit hit the fan) [Дерьмо попало на вентилятор (англ.).] и TEOTWAWKI (The end of the world as we know it) [Конец привычного нам мира (англ.).]. Он называл так то, что случится после событий катастрофического масштаба, которые в один момент могут перевернуть всю нашу политическую, экономическую и социальную систему, подвергнув опасности среду, в которой мы живем. Будь то землетрясение, пожар, цунами, геомагнитная буря, столкновение Земли с астероидом, Третья мировая война — правила были одни и те же: предусмотреть, избежать, отреагировать.

И никакое из этих событий нельзя было недооценивать.

3

Балкон моей кухни занимает стратегически важную позицию. Его стеклянная дверь закрывается с помощью специального магнитного механизма, который я установила, чтобы не пускать сквозняк и таким образом экономить на отоплении зимой и сохранять прохладу летом. Ладно, иногда я жульничаю. Когда становится действительно жарко, я сбегаю к Трофео. Пока он смотрит телевизор, я сижу на полу, наслаждаюсь прохладой кондиционера и чувствую себя виноватой перед планетой.

На балконе, рядом со шкафчиком, в котором лежит все, что может пригодиться мне для работы в саду, я держу горшки с перцем, помидорами и лекарственными травами, мини-шезлонг и старую клеенку, из которой я сделала навес от солнца и дождя.

Балкон занимает стратегически важную позицию, потому что он выходит в переулок и с него удобно наблюдать за подъемной дверью. Моей красной подъемной дверью, между табачной лавкой и прачечной самообслуживания. Вот уже пять лет мой день начинается и заканчивается тем, что я бросаю взгляд на эту дверь. И я еще молчу о том, сколько раз я поглядываю на нее в течение дня — не могу остановиться. Все время я надеюсь, что она поднимется, но всякий раз эта надежда разбивается о холодный жесткий металл. Уже пять лет стоит там эта красная дверь, неподвижная, тождественная самой себе, будто за ней скрывается одна лишь пустота. Нарисованная от руки вывеска «Новый мир» выцвела от времени и непогоды.

Пять лет. Как долго они вначале тянулись и как быстро прошли. Так быстро, что, оборачиваясь назад, я не могу понять, куда они подевались, на самом ли деле я их прожила или просто впустую потратила в ожидании чего-то, чему никогда не суждено случиться.

Когда я пускаюсь в такого рода рассуждения, то ощущаю себя будто в сломанном электроприборе: заземления оказывается недостаточно, и у меня происходит короткое замыкание. Я сижу и гоняю по кругу одну и ту же мысль, словно водоворот, пока не очнусь и не замечу, что день уже кончился, а я даже не вышла из дома. Мысленно разговариваю с матерью. Прошу у нее прощения за то, что не поняла раньше. Что не заметила признаков. Слишком боялась увидеть ее по-настоящему, была слишком маленькой, чтобы помочь. Потом обращаюсь к брату и спрашиваю, любит ли он меня, как раньше. Это я разрушила наше счастье? И было ли у нас счастье?

На этой мысли я обычно достаю письмо, которое пишу своему отцу. Уже пять лет. С ним у меня говорить не получается даже в воображении. Беру перьевую ручку, приписываю строчку, что-нибудь зачеркиваю, пробую заново. Слова прокручиваются в пустоте, будто винтики с сорванной резьбой, и не помогают мне выразить мысли. В итоге я начинаю сомневаться в том, что хочу сказать, кладу ручку и неизменно возвращаю письмо в ящик.

«Моя жизнь в Милане не такая, какой я ее себе представляла, — признаю я наконец. Звук моего охрипшего голоса глухо раздается в тишине, как шум мотора, заведенного впервые после долгих лет простоя. — Но в городе жить хорошо, правда». В этот момент я обычно наливаю себе стакан воды и выхожу на балкон. Стою там, уставившись в пустоту. Смотрю на колокольню далекой церкви, на цветы, которые сворачивают бутоны, готовясь к ночи, на свое отражение в стекле балконной двери: собранные в пучок волосы, комбинезон и ботинки — неряшливый вид человека, удивленного тем, что он еще существует на этом свете.

Каждый понедельник я прихожу в винный магазинчик, что в конце Навильо, сдаю две пустые бутылки и беру две полные — «Сан-Коломбано» свежего розлива. Я иду пешком вдоль поля, нахожу подорожники, одуванчики, крапиву, а иногда и одежду, журналы и всякие мелочи. Если они в хорошем состоянии, я кладу их в рюкзак: мир щедр на подарки, если у тебя наметан глаз. Собранные вещи я чиню и храню, пока им не найдется подходящий хозяин.

«Твой рабочий кабинет похож на гараж», — с улыбкой заявил мне Эудженио однажды воскресным вечером. Ему гаражи очень нравятся.

В моем кабинете стоит прочный металлический стол, лежат инструменты, материалы для ремонта и все то, что я подбираю, чтобы починить. Источником света служит промышленная лампа, которую я нашла на заброшенном заводе недалеко от дома.

Я сплю в бывшей комнате бабушки, она чуть больше кабинета. В ней есть только вмонтированная в шкаф полутораспальная кровать и висящее на стене распятие.

Гостиную заполняют вещи, которые я уже починила: кресло в цветочек, расписанный вручную абажур, два зонтика из рисовой бумаги, старинная рама, трость с набалдашником в форме утиной головы, старый жестяной волчок, кресло-качалка и тому подобное. Эти вещи составляют мне компанию, как и обои с узором из цветков сакуры в коридоре и гравюры, которые я нашла на тротуаре и повесила у входа. «Окружай себя красотой, — говорила моя мама, — и никогда не будешь одна». Кроме Эудженио, никто никогда не был у меня в гостях.

Но сегодня мне некогда унывать. Сегодня случилось чудо — поднялась красная дверь! Я настолько привыкла видеть ее закрытой, что на мгновение растерялась. Мой взгляд падает на вывеску — висит, все такая же выцветшая: «Новый мир».

Дверь поднялась! Я не могу в это поверить. Закрываю глаза и снова открываю — не опустилась. Наклоняюсь через перила — удается разглядеть потрескавшиеся оконные рамы, тоже красные, и витрину, почерневшую от пыли. Осматриваюсь по сторонам, проверяя, не сон ли это. Кажется, все как в реальности. Табачная лавка на месте, на углу — ее владелец, как обычно, стоит на пороге, курит и разглагольствует. Дверь прачечной распахнута, через проем проглядывают ноги одного из тех многих, кто каждую ночь находит в ней приют. По небу плывут белые облака, медленно пролетает самолет. Вдалеке слышен шум трамвая. Небо будто лист бумаги, и на нем, на горизонте, вырезан силуэт церковной колокольни. Кидаю взгляд на солнечные часы, которые я сама смастерила. Тень падает правильно. Смотрю на свои руки. Все десять пальцев на месте. Подпрыгиваю, чтобы проверить, не зависну ли в воздухе, — ну да, какое там.

Всем своим существом я надеялась, что однажды эта дверь поднимется. Желала этого больше всего на свете. Если уж на то пошло, она должна была подняться ради меня. И поднялась — в самый неожиданный момент, сегодня, майским субботним утром, в семь часов тридцать минут.

Я пытаюсь наклониться сильнее, но мой балкон слишком высоко — не видно, что внутри магазина. Может, постучаться к Я-На-Вас-В-Суд-Подам, который живет подо мной? Уронить, например, что-нибудь к нему на балкон, чтобы был предлог зайти и забрать это. Но кто осмелится подставиться под его сверлящий взгляд? И потом, так он и пустит меня на свой балкон — наверняка пошлет жену, а мне скажет ждать на пороге.

На прошлое Рождество, их первое Рождество в этом доме, его жена подарила мне бутылку ликера «Стрега» и коробочку печенья «Роял Данск», подписав открытку: «Для Геи, души нашего дома». Меня это поразило, ведь мы с ней до этого и словом не обменялись. Просто улыбались друг другу, когда встречались во дворе.

Недавно я столкнулась с ней в подъезде. Она выходила прямо в тот момент, когда я возвращалась, и было уже слишком поздно уступать ей дорогу. Я избегала ее с тех пор, как получила от нее подарок, опасаясь, что мне не хватит смелости поблагодарить ее или что она захочет поболтать. Мне плохо дается обмен любезностями — гораздо проще решать конкретные проблемы: например, починить котел или собрать шкаф… Я надеялась, она не заметит, что я от нее бегаю, или хотя бы не примет это на свой счет.