— Ты говоришь так, словно она до сих пор за тобой следит, — говорит он.
— Она всегда за мной следит, потому что она у меня в голове.
— Вот видишь! — говорит Бун. — Проблема не в ней — в тебе!.. На самом деле твоя мать всегда была ни при чем. Она — воплощенный голос твоей совести, вот ты и называешь своего внутреннего судью «мамой».
— Только не начинай, ладно? — Мне хватает того вздора, который говорит мне на сеансах моя психоаналитичка. Я делаю несколько шагов от края, потом резко поворачиваюсь к Буну. Чуть подавшись вперед, я смотрю на него в упор, и он от удивления замирает на месте, а потом начинает пятиться. Я чуть прищуриваюсь. Сейчас мой взгляд и моя поза выражают предельное напряжение, готовность атаковать, и его улыбка гаснет. Лицо Буна стремительно бледнеет, и он делает еще один шаг назад — к опасным и скользким камням на краю обрыва.
— Что… что с тобой, Кит?
— Может, она уже внутри тебя, Бун? — Мой вытянутый вперед палец почти упирается ему в нос. — Ты там, мама?.. — Я делаю несколько шагов, наступая на него. — Вселилась в Буна? Овладела его телом?!.
— Хватит! Прекрати!
— Ага-а! Испугался! — Я хлопаю себя по бедру.
— Вот и нет. А ты… Тебе давно пора вырасти.
— Ну вот, теперь ты заговорил точь-в-точь как мой папа.
— Хотел бы я знать, когда ты в последний раз слышала своего отца. Он умер… когда?.. лет десять назад?.. Ты всегда говорила, что после этого вы с матерью остались совсем одни.
Пожав плечами, я снова поворачиваюсь и иду дальше по извилистой тропе, которая тянется над водой вдоль обрыва. Далеко внизу волны набегают на берег, плещутся, шепчут, шепелявят. Бун шагает следом, чавкая башмаками по жидкой грязи. Ногами я задеваю мелкие камни, они откатываются в сторону и со стуком летят с обрыва вниз. Бун прав… и не прав. Я действительно услышала голос своего отца, который донесся ко мне из прошлого. В одно мгновение этот голос вернул меня в те времена, когда мне было шестнадцать. «Тебе пора повзрослеть, Катарина. Повзрослеть и понять, что такое ответственность. А ты только и делаешь, что врешь. Постоянно врешь. Это отвратительно, Катарина. Ты опозорила свою семью. Ты стала шлюхой, и… Как нам теперь смотреть людям в глаза?!»
Я ускоряю шаг. Быстрее. Еще быстрее.
У меня в ушах раздается голос матери. Она спорит с отцом.
«Оставь ее в покое!»
Мое сердце наполняется скорбью. К глазам подступают слезы. Мне кажется, я не выдержу. Зря прожитые жизни. Упущенные возможности. Я подвела родителей. Я подвела себя. Сейчас я рада, что идет дождь — бесконечный, моросящий дождь, похожий на туман, который так хорошо скрывает соленую влагу у меня на щеках.
Я спотыкаюсь о торчащий из земли корень, но мне удается сохранить равновесие и не упасть. Выпрямляясь, я поднимаю взгляд и вижу чуть дальше по тропе обращенную к металлически-серому простору океана деревянную скамейку, которая привинчена болтами к большой плоской каменной глыбе на краю утеса.
— Здесь, — говорю я, оборачиваясь к Буну. — Лучше не придумаешь.
— Мне кажется, это место уже занято, Кит. Смотри, там, на скамье, — мемориальная табличка. Тот, кто поставил ее здесь, хотел иметь возможность без помех оплакивать своих близких. Наверное, ему пришлось даже заплатить…
— Не говори глупости! Эта скамейка — самое обыкновенное пожертвование в честь умершего родственника — типа увековечить его память и все такое… Никто сюда не ходит. К тому же будет только символично, если я и мама — микроорганизмы, бактерии, которые годами убирали и перерабатывали оставленный богатеями мусор, — воспользуемся скамьей, которую поставил тут какой-то богач. Мы всю жизнь одевались в секонд-хенде, носили одежду с чужого плеча, так что чужая скамейка нам в самый раз. — Я смотрю на него. — В конце концов, эта скала и этот парк никому не принадлежат! Это общественный парк, он — для всех, а значит, и для меня тоже. Эти люди просто оплатили установку скамьи, чтобы…
— Что с тобой, Кит?! Что ты заводишься? Я же пошутил!
Но он отлично знает, что со мной. Мне не по силам сделать то, что я хочу. То, что я должна. И это меня просто бесит.
Я пытаюсь взять себя в руки.
— Ладно, извини, — говорю я. — Давай поскорее покончим со всем этим…
— О’кей, — отвечает Бун. — Давай.
Я скидываю со спины рюкзачок, достаю урну и… застываю. Я не могу. Просто не могу!..
И поэтому мы с Буном садимся на «мемориальную» скамейку и несколько минут просто сидим, не обращая внимания на дождь и туман. Я крепко сжимаю в руках биоразлагаемый бамбуковый цилиндр. Я не в силах расстаться с мамой.
Столько лет… Столько лет я думала, что прекрасно обойдусь без ее упреков и наставлений, но теперь…
Я провожу по гладкой бамбуковой урне кончиками пальцев. Представитель похоронного агентства говорил, что после того, как я развею мамин пепел по ветру, я могу закопать урну где угодно, может, даже посадить на этом месте дерево, и в течение года растительное волокно полностью разложится, превратится в плодородную почву.
Туман сгущается. С тяжелых еловых лап срываются уже не отдельные капли, а тоненькие струйки дождевой воды. Издалека доносится шум большого города, в который вплетается вой сирен.
— Мы должны сделать это, — негромко и мягко говорит Бун. Он всегда так добр ко мне. — Надо, Кит… Тебе пора на работу, да и мне тоже.
Бун работает декоратором на студии «Холливуд Норт». Сейчас там снимают второй сезон телесериала о коронере, и работы у него выше крыши. А я сегодня как раз еду к новым клиентам, и под курткой на мне надета рабочая форма уборщиц из клининговой фирмы «Помощь Холли». Нельзя опаздывать на работу в первый же день (да и в любой другой тоже), и все-таки я не могу сдвинуться с места. Я как будто приросла к этой дурацкой скамейке, а бамбуковая урна приросла к моим ладоням. Я. Не. Могу.
По моим щекам текут слезы. Это именно слезы, а не дождь, потому что я чувствую, какие они горячие. Мои плечи вздрагивают.
Мамин прах стоял у меня на каминной полке ровно год. Целый год я не могла найти в себе силы, чтобы развеять его в каком-нибудь подходящем месте. Казалось, мне было необходимо, чтобы мама продолжала осыпать меня упреками даже с того света. «Ты убираешь мусор за другими, а свою жизнь привести в порядок не можешь. Ты неспособна даже избавиться от праха своей любимой мамочки, которая бросила рiдну неньку Україну ради того, чтобы у тебя была нормальная жизнь. Никогда, никогда ты не могла довести ни одно дело до конца, Катарина! Ты и школу бросила, хотя мы скопили достаточно денег, чтобы ты могла учиться в университете. Эти твои постоянные вечеринки! Алкоголь! Пьяные компании! Разве так себя ведут девушки, которые хотят чего-то добиться?»
Бун обнимает меня за плечи. Он ничего не говорит, но я все равно чувствую его поддержку. Бун рядом, и мне этого достаточно. Есть столько разных видов любви, и наша с Буном уникальна. Ничего физического. Просто он мой лучший друг. И я готова сделать для него все что угодно. Не сомневаюсь, что и он сделает все для меня. Наша дружба… она крепче, чем кровное родство.
— Знаешь, что она сказала мне перед смертью? — тихо спрашиваю я.
Бун криво улыбается из-под козырька мокрой бейсболки.
— Дай угадаю… — Он на секунду задумывается, потом начинает говорить, искусно копируя мамин украинский акцент: — «Ты, Катарина, могла бы кой-чего добиться в жизни!..»
Я против воли захлебываюсь смехом.
— Нет, не угадал!.. Она сказала вот что… — Я делаю небольшую паузу, чтобы как можно точнее передать мамин голос. Еще несколько мгновений, и в моих ушах начинает как будто звучать магнитозапись нашего последнего разговора в палате хосписа:
«Я хочу выбраться отсюда, Катарина. Помоги-ка мне встать, живо!»
«Но, мама, ты очень слаба. Ты упадешь! Хочешь, я позову сестру, и мы…»
«Нет, нет! Ради бога, Катарина! Я должна убраться отсюда!»
«Нет-нет, мама, пожалуйста, не надо! Не делай этого! Давай я помогу тебе лечь обратно».
«Не трогай меня! Убери руки! Пресвятая Богородица, Господи Иисусе Христе, 911, полиция — да помогите же мне кто-нибудь! Уберите от меня эту девчонку! Отпусти меня, Катарина! Отпусти, или я тебя лягну, как осел не лягал. Клянусь — я это сделаю!»
Бун смотрит на меня, и его губы изгибаются в улыбке.
— «Как осел не лягал»? — переспрашивает он.
Я фыркаю, вытираю нос тыльной стороной ладони, киваю.
— Что это за выражение? Я думал, «лягание осла» это что-то из йоги, но…
— Скорее всего, это просто самый сильный удар, какой мама могла придумать. Когда лошади лягаются, они могут и убить.
— А ослы? Они вообще лягаются?
— Понятия не имею.
— Может, на ферме, где росла твоя мама, кого-то лягнул осел?
— Понятия не имею, — повторяю я. — Я думаю, на пороге смерти у нее просто помутилось сознание. Плюс разные лекарства… Смерть не происходит сразу. У нее тоже есть этапы. Ну, как стадии беременности… И на каждом этапе — целый букет симптомов, их все уже изучили и описали.
— Наверное, именно для этого и нужны доулы [Доула — обученные компаньон или компаньонка, которые, не являясь профессионалами в области медицины, поддерживают другого человека в значимых жизненных ситуациях, связанных со здоровьем, таких как, например, роды, выкидыш, искусственный аборт или смерть. Доула оказывает пациенту практическую, информационную и эмоциональную поддержку. В ряде клиник Европы и Америки существуют специальные программы сотрудничества с доулами.], — глубокомысленно замечает Бун. — Что прийти в этот мир, что уйти из него не так-то просто. Ведь и приход человека в мир, и уход из него весьма болезненны. И просто-напросто страшно.