Верхняя площадка лестницы была застелена светлым кремовым ковром, на котором были хорошо видны кровавые отпечатки обуви, ведущие из спальни. Когда детективы вошли в комнату, Мэл остолбенела. На несколько мгновений дыхание занялось у нее в груди, а перед глазами потемнело. Нет, она не была новичком, и ей уже не раз приходилось бывать на местах кровавых преступлений, но открывшаяся ей картина превосходила все, что Мэл видела раньше.

Спальня напоминала абстрактное полотно, выполненное брызгами крови по девственно-белой обстановке комнаты. Выглядело это почти красиво. Созвездия алых точек и кровавые потеки пятнали стены, потолок, зеркало, абажуры настольных ламп, ковер. В самом центре огромной двуспальной кровати, на смятых шелковых простынях темнело целое озеро крови.

По спине Мэл пробежал холодок. Судорожно сглотнув, она сделала шаг вперед на негнущихся ногах.

— Ну и ну! — выдохнула она чуть слышно.

Двое экспертов собирали образцы с нефритовой статуэтки, стоявшей на полу рядом с кроватью. Услышав голос Мэл, оба подняли головы.

— Что-что?.. — переспросили они чуть ли не хором.

— Как насчет тела? — ван Альст постаралась взять себя в руки.

— Пока ничего, — сказала одна из криминалистов — молодая, миловидная, чуть полноватая женщина. Выглядела она как-то очень по-домашнему уютно, и Мэл подумала, что в эту обстановку женщина вписывается плохо. — Но я совершенно уверена, что жертва вряд ли ушла отсюда на своих двоих. Потерять столько крови — это вам не баран чихнул.

— Статуэтка — орудие преступления? — деловито спросил Бенуа.

— Возможно, — ответил второй эксперт. — На одном из выступов мы нашли кровь и образцы волос — тонких, светлых, темных у корней. На простынях обнаружены другие волосы — более длинные и темные. — Он поднялся с пола. — А вот там мы нашли еще кое-что любопытное. Взгляните…

Мэл и Бенуа обогнули кровать. На ковре валялась на боку одна кроссовка — белая, с декоративной оранжевой полоской. В кроссовке застрял поношенный окровавленный носок.

Мэл нахмурилась.

— Кроссовка только одна? — спросила она. — Второй нет?

Эксперт пожал плечами:

— Пока не нашли.

Наклонившись, Мэл сфотографировала кроссовку, потом стала внимательно ее рассматривать.

— Практичная, недорогая женская модель, — сказала она. — Предназначена скорее для повседневного ношения, чем для занятий спортом. — Подняв кроссовку, Мэл заглянула внутрь. — Седьмой размер.

— В таком месте, — заметил Бенуа, — рассчитываешь найти скорее супердорогие профессиональные кроссовки, чем это барахло.

Мэл прикусила щеку изнутри.

— Да, — согласилась она, — эта штука сюда правда не вписывается. Возможно, кроссовка слетела с ноги жертвы вместе с носком, когда ее тащили к лестнице. Надо провести анализ ДНК и установить, совпадает ли кровь на носке с другими образцами. — Она поглядела на двуспальную кровать, на измятое белье. Рядом с изголовьем на туалетном столике стояла еще одна фотография той же пары, что и внизу. На этом снимке супруги Норт были одеты словно для какого-то торжества и выглядели очень элегантно и дорого.

Ее мысли вернулись к бокалам в луже спиртного внизу. К раздавленному пирогу и цветам. Тела нет. Хозяев дома тоже нет, но в гараже по-прежнему стоят две дорогие машины. Та-ак…

Выпрямившись, Мэл двинулась к гардеробной, открыла двери и включила свет. Комната оказалась довольно большой — не меньше, чем домашний кабинет мужа Мэл. Войдя внутрь, детективы увидели, что вдоль правой стены висит женская одежда, а вдоль левой — мужская. Костюмы, блузки, юбки, кофты были тщательно выглажены и аккуратно расправлены; некоторые предметы были в чехлах. У дальней стены были устроены полки, на которых разместилась целая коллекция дорогой фирменной обуви, как мужской, так и женской.

Выбрав туфли на шпильках, Мэл перевернула их подошвой вверх.

— Размер восемь с половиной, — констатировала она.

Бенуа проверил другую пару, потом еще одну.

— Все женские туфли размера восемь с половиной или девять, — сказал он. — Мужская обувь десятого размера.

— Женщина на фото внизу выглядит довольно высокой, — сказала Мэл. — Такая запросто может носить девятый размер. Мужчина рядом с ней — азиат. У него вполне может быть десятый размер — мужской, разумеется…

— Но размер кроссовки рядом с кроватью — седьмой женский, — заметил Бенуа.

— Вот я и говорю, что она определенно не вписывается в картину, — задумчиво проговорила Мэл, еще раз окидывая взглядом набитую дизайнерской одеждой гардеробную.

— Если кроссовка принадлежит не миссис Норт с фотографии, значит, это обувь жертвы, — уверенно сказал Бенуа.

— Не исключено. — Мэл посмотрела напарнику в глаза. — Но где же тело? И где хозяева?

— И кто такая, черт побери, эта Дейзи?.. — добавил Бенуа.

— Сержант! — донесся снизу чей-то крик. — Мы нашли нож!

Дневник

Возможно, патологическое любопытство действительно является для меня «запросом», как выражается моя психоаналитик, однако на данном этапе ее интересуют причины, вызвавшие мою странную зависимость. Благодаря тому, что я стала вести дневник, мне удалось нащупать два (пока только два) события, которые, возможно, обострили мой недуг и вынудили меня действовать более рискованно, подвергая себя вполне реальной опасности. Так вышло, что эти события, сыгравшие роль пускового механизма, произошли в один и тот же день, что в десятки раз усилило их влияние на мою жизнь. Просто поразительно, как мы порой не замечаем вещей, которые буквально бросаются в глаза.

Сейчас я расскажу об этом дне. Точнее, дорогой Дневник, постараюсь воспроизвести его как можно точнее, во всех подробностях, шаг за шагом, минута за минутой.

Итак…

В то утро мы с Буном встали очень рано, чтобы перед работой успеть зайти в парк Лайтхаус. Утро выдалось сырое, холодное, моросит дождь, дует резкий ветер. Мы бредем по тропе под деревьями, спотыкаясь о корни, под ногами чавкает размокшая грязь. По обеим сторонам возвышаются огромные мокрые ели, между древними стволами которых, словно призраки, витают клочья тумана. Ветви елей нависают над тропой, и кажется, что деревья, как часовые, пристально наблюдают за нами: прикрывают, защищают и в то же время — следят, чтобы мы не сошли с тропы.

За спиной у меня небольшой рюкзачок. В нем лежит цилиндрическая биоразлагаемая урна из бамбукового волокна. В урне — прах моей матери. Человеческий прах — на удивление тяжелая штука.

Моя мать умерла ровно год назад, день в день. Мамина болезнь перевернула для меня все с ног на голову. Даже после ее смерти моя жизнь так и не вернулась на круги своя. Сейчас я ищу подходящее место, чтобы развеять по ветру то, что осталось от мамы, но ее голос продолжает звучать у меня в ушах.

«Мы так надеялись на тебя, Катарина! Ты была лучшей в классе по математике, физике, химии. Ты выиграла конкурс эссе. Ты была в почетном списке учеников. Ты могла бы добиться всего, стать кем угодно, а кем ты стала? Прислугой, которая убирает грязь за другими!»

«Ты тоже убирала за другими, мама. Я пошла по твоим стопам».

«Твой отец и я — мы были иммигрантами, Катарина. Мы переехали сюда ради тебя, мы работали не покладая рук, чтобы ты могла сама выбрать дорогу в жизни. Мы боролись ради тебя. Да, я убиралась в домах и номерах гостиниц, но я делала это ради тебя. Мы отдавали тебе все — силы, время, здоровье… И посмотри, как ты с нами поступила!»

А потом мама заболела.

Тяжело заболела.

Я пыталась помочь. Пыталась сделать так, чтобы ей хотя бы не стало хуже. Я возила ее к врачам, на разные исследования, на анализы крови. Мы проводили целые дни в специализированных центрах, где ей делали химиотерапию, но все оказалось напрасно.

В конце концов маму поместили в хоспис. Там она и умерла. Через восемь месяцев после того, как ей поставили тот страшный диагноз. Честно говоря, я не думала, что ее смерть станет для меня таким потрясением или что мне будет так сильно не хватать ее жалоб и упреков. Может, сейчас, на Небесах, она бранит моего отца и грозит ему толстым пальцем с загрубевшей от тяжелой работы кожей. Словно наяву я слышу ее голос с сильным украинским акцентом, от которого она так и не избавилась: «Ах, Паша, только посмотри на нашу дочь! Ей уже тридцать, а она по-прежнему убирает чужие дома за гроши!..»

— Может быть, здесь? — предлагает Бун, заглушая голос матери у меня в голове.

Я оборачиваюсь, чтобы посмотреть, куда он показывает. Дождь капает с козырька моей бейсболки. Капает с печально поникших темных еловых лап. Кажется, дождь капает и в моем сердце.

— Какой крутой склон! — отвечаю я, заглядывая вниз с края утеса (из предосторожности я держусь за рукав куртки Буна). — И камни вдоль края, похоже, очень скользкие! Мне бы не хотелось сорваться с обрыва и полететь в воду вместе с ее прахом — маму бы это очень позабавило.

Бун смеется. У него довольно необычный смех. Стоит услышать его однажды, и вы узнаете его где угодно и когда угодно. Когда Бун чем-то напуган или встревожен, его смех становится похож на пронзительный крик цапли. Бун редко нервничает, но, если это случается, он издает высокие, отрывистые, булькающие звуки. Когда я их слышу, мне всегда хочется улыбнуться, но других — я знаю — его манера смеяться сильно раздражает.