— Как ты сюда добралась, Таррин?

Она на мгновение замирает, а потом поворачивается к Лили.

— А при чем здесь это?

— Раз ты уходишь раньше, хочу узнать, сможет ли кто-нибудь тебя забрать.

Девочка пристально смотрит на Лили. С враждебностью. Но эта враждебность — порождение страха. Это ранимый ребенок. Она взывает о помощи. О любви и внимании родителей.

— Здесь безопасно, Таррин, — мягко напоминает Лили. — Ты должна понять. Я просто пытаюсь узнать тебя немного получше, но нам необязательно говорить о свитере. Можем обсуждать все, что захочешь. И ты действительно можешь в любой момент уйти.

Таррин глубоко вздыхает и отводит взгляд. Лили замечает в детских глазах слезы.

— Моя мама, — наконец говорит она. — Она припарковалась там, на улице. Она… тратит рабочее время, чтобы возить меня на терапию.

Лили кивает.

— Ты бы хотела, чтобы твоя мама больше походила на маму Стейси?

— В смысле, была бедной?

— В смысле, чтобы твоя мама возила тебя каждое утро на плавание, как мама Стейси ходит со Стейси на все репетиции?

Таррин мрачно смотрит на Лили.

— Как ты обычно добираешься до бассейна?

— Папа завозит меня по пути на работу.

— Он ждет, пока ты закончишь, и отвозит тебя в школу?

— Нет. Потом я еду в школу на автобусе. Папе нужно работать.

— Твой отец едет на работу в пять тридцать утра?

Она разрывает зрительный контакт и опускает взгляд на ботинки.

— Если не уделять время работе, ничего не добьешься.

— Так говорит твой отец?

— Это все знают.

— Поэтому ранние тренировки? Ты должна уделять время работе до школы?

— Я подавала надежды для олимпиады. Так говорил мой тренер. Поэтому я тренировалась каждое утро, пять дней в неделю. Поэтому проводила каждые выходные на сборах и соревнованиях.

— Ты сказала, ты подавала надежды для олимпиады. Что изменилось?

Таррин медленно возвращается к дивану. Опустошенно опускается на край подушки, все еще сжимая куртку и рюкзак.

— Я не смогла пройти соревнования из-за исправительной программы. Иначе я бы получила судимость. Кроме того, — ее лицо внезапно каменеет, а глаза сужаются, — у тренера все равно новая протеже. Моложе и красивее.

— Разве от красоты зависят шансы на олимпиаде?

Таррин резко переводит взгляд на Лили. У нее дрожат губы, и она не отвечает. Лили вспоминает мужчину, которого видела с Таррин и командой по плаванию в бассейне, когда возила Мэттью на урок. Огромный мачо с песочными волосами. Лили несколько раз видела его у бассейна и на тренировке в спортзале. У такого на девушек глаз наметан.

Она мысленно отмечает, что нужно вернуться к «тренеру».

— Что ты чувствуешь из-за того, что больше не подаешь надежды на олимпиаду?

— Ой. Как вы думаете? — она на миг умолкает. — Мама… Она считает, я украла специально, чтобы меня арестовали.

Лили слышит стук садовой калитки. Том. Вернулся. Внутри все напрягается. Она заставляет себя сосредоточиться на Таррин.

— Как это?

— Я перфекционист, и мама считает, я от себя слишком много требую — она думает, я боялась неудачного выступления на соревнованиях и сама создала себе повод не ехать.

— Думаешь, она права?

Она выдвигает вперед челюсть и краснеет.

— Полный бред! Зачем мне так поступать? Папа мне верит, что я не специально. Я хочу уехать и жить с ним, но мама не хочет, чтобы я видела его «образ жизни». Он завел любовницу, и она его вышвырнула. Но я его не виню, моя мать — настоящая сучка.

— Твои родители разведены? — Лили хочет услышать, как об этом рассуждает Таррин.

— Скоро будут. Они разошлись. Мама говорит, я должна воспринимать исправительную программу суда как «возможность», — Таррин изображает пальцами кавычки, — чтобы наконец «закончить эту историю с плаванием» и сосредоточиться на учебе. Так она называет мою мечту об олимпиаде: «история». Но на самом деле перфекционистка — она. Постоянно пытается быть «идеальной» в этом «идеальном» городе. Она была так занята собственной идеальностью, что муж бросил ее ради другой — более идеальной — женщины.

— А ты с ней знакома?

Она сглатывает, молча опускает взгляд на ковер. И наконец говорит:

— Это мать засунула меня в ту дурацкую католическую школу. Очевидно, школа, в которую ходят ваши сын и дочь, недостаточно для меня хороша.

При упоминании дочери Лили снова напрягается. Она понимает, что Таррин сбивает ее с толку, пытаясь сменить тему. Ей вспоминается ужасный скандал из-за девочек на вчерашнем барбекю.

Сосредоточься.

Боковым зрением она замечает, что в сарае загорелся свет. Лили бросает быстрый взгляд, видит, как там движется силуэт Тома. С изумлением понимает, что на нем нет футболки. В его движениях — странная торопливость.

Пытаясь излучать спокойствие, Лили говорит:

— Гм… ты сказала, твой отец воспринимает все иначе, чем мать?

Свет в сарае гаснет.

Лили слышит, как хлопает задняя дверь — ее офис пристроен к дому. Это старое здание. Она слышит, как Том поднимается по деревянным ступенькам. Он движется быстро. Непривычно. Напряжение усиливается. Она бросает взгляд на часы на стене. Сеанс с Таррин почти закончен.

— Папа меня понимает. Он знает, каково это, иметь мечту и двигаться к ней. Он — единственный в мире человек, который меня любит.

— Единственный человек во всем мире?

Она потирает колено.

— И тренер.

— Значит… Твой тренер — один из двух людей в этом мире, которые тебя любят?

— Ну, не прямо любит. Скорее… Ему было не все равно.

— Было? Значит, теперь все изменилось?

Таррин щурит глаза.

— Я не прошла соревнования, верно? Теперь… он занят. Сосредоточен на тех, кто готовится к национальному этапу. Но это он всегда ездил со мной по выходным на загородные сборы. Других детей возили родители, ночевали с ними в мотелях и все такое. Мои же не могли провести все выходные вдали от работы.

Лили слышит вдалеке завывания сирены. Туман снаружи густеет, и все еще идет ливень. Видимо, на дороге что-то случилось.

— Мои родители не похожи на других. Другие матери пекут сладости для благотворительных ярмарок, но моя… Выписывает чек, вроде того. У нее нет времени на такое дерьмо.

Сирена раздается все громче — заунывный вой сквозь ветер и дождь. Лили терпеть не может сирены. Они пробуждают темные воспоминания. Воскрешают ужасные времена из детства, когда она потеряла родителей и брата. Когда стала сиротой. Сирены пробуждают животный, физиологический отклик в теле, отделенный от разума. Она не в состоянии это контролировать. Как врач, Лили знает, что травма живет в теле человека и тело хранит ее, даже если разум отказывается помнить произошедшее. Даже если событие полностью вытеснено в бессознательное.

Отчасти потому Лили и стала психологом — ей не понаслышке известно, сколь губительные долгосрочные эффекты может оказать на ребенка травма и как шокирующие события могут сформировать подростка и взрослого человека. Цель ее жизни — помогать другим справляться с ментальными проблемами, доказывать, что ужасные события прошлого не обязательно разрушают нас безвозвратно. Ее задача — каждый час, день, неделю, месяц, год — показывать снова и снова, что человек способен сделать выбор и изменить рассказ, переписать шаблоны истории. Что человек не обязательно определяет прошлое. И генетика тоже. Люди могут меняться.

Это ее призвание. Ее цель. Каждому нужна цель.

Лили снова смотрит на сарай. На этот раз Таррин следит за ее взглядом. Лили видит, что пациентка тоже прислушивается к сиренам. К ним присоединяются новые. Воющий, неровный хор становится все громче. Стук наверху. Сквозь стены слышно, как Том зовет их дочь, Фиби. У Лили бешено колотится сердце. Ей становится жарко. Взгляд снова падает на часы на стене. До конца сеанса лишь несколько минут. Нужно разгадать причину.

— Таррин, можем… мы, хм… вернуться к тому, о чем ты упомянула раньше? К новой протеже твоего тренера?

Она тяжело вздыхает.

— Вы имеете в виду новую девушку с «самым большим потенциалом»? — она изображает очередные кавычки. — Теперь это Салли-Энн.

Сирены звучат уже очень громко. Судя по звуку, машины движутся по их улице. У Лили перехватывает дыхание. По коже ползут мурашки. Она едва способна думать.

— Значит… Чтобы обладать большим потенциалом для олимпиады, нужно быть красивой?

— Что?

— Ты сказала, она моложе и красивее.

— Идите к черту.

Лили моргает. Сирены становятся еще громче.

— Кроме того, тренер такого не говорил. Это Салли-Энн передала мне его слова. И, возможно, она лжет. Думаю, она в него влюблена. И это гребаное идиотство. Как вообще можно влюбиться в тренера и думать, что это поможет тебе попасть в команду мирового уровня?

Сирены кричат прямо возле дома. Красно-синие огни внезапно мелькают за жалюзи узкого окна, которое выходит на улицу, и их отблески пульсируют на стенах и потолке офиса Лили. Она поднимается со стула и спешит к окну. Раздвинув шторы, она видит, что две полицейские машины останавливаются прямо возле их дома. Сирены смолкают. Распахиваются двери. Три офицера в форме выходят под дождь. Но огни продолжают мелькать в тишине. Лили слышит, как Том зовет Мэттью.