Он поднял голову. Заставил себя успокоиться. Нормально дышать, нормально думать…

Он отчаянно искал правило — какое угодно, лишь бы это правило помогло вернуть мир из хаоса и восстановить пусть не сам порядок, а хотя бы видимость порядка. Юмор способен сгладить любую неловкость.

— Добрый день, миссис Уингейт, — произнес он. — А мы как раз говорили о вас. Как мило с вашей стороны выпасть из дома в нужный момент!

Наконец-то он отпустил ее. Батшеба выпрямилась и водрузила шляпку на место, однако непоправимое все-таки произошло. Даже муслин и шерсть не смогли защитить от тепла его рук. Она все еще чувствовала на губах дыхание, почти ощущала его вкус. Запах дразнил обоняние — мужественный, терпкий, волнующий. Она постаралась отвлечься, сконцентрироваться на куда более спокойных запахах крахмала и мыла.

Он пах чистотой, безукоризненной чистотой. Как давно она не оказывалась так близко к безупречно чистому, накрахмален ному, идеально отглаженному мужчине.

Теперь она знала, что под подбородком у него маленький шрам — чуть ниже левого уголка рта. Тоненький, слетка изогнутый, длиной примерно в три четверти дюйма.

Она вовсе не хотела знать ни о шраме, ни о запахе свежести, мыла и крахмала. Не хотела знать ровным счетом ничего. Все три года после смерти Джека она едва замечала мужчин, а до этого не замечала никого, кроме Джека. И лишь изощренность судьбы заставила обратить мучительно пристальное внимание на лорда Безупречность.

— Лорд Ратборн, — заговорила Батшеба, все еще слегка задыхаясь и сгорая от смущения. Да, судьба распорядилась так, что она упала именно в его объятия.

— Вы сказали, что каждый из нас вращается в собственном кругу, — заметил Бенедикт. — И все же, как видите, эти круги пересеклись.

— Да, но мне необходимо срочно уйти, — с этими словами Батшеба отвернулась.

— Дело в том, что мы ищем учителя рисования.

Она повернулась и удивленно взглянула на виконта.

— Да, именно так. Для Лайла, моего племянника. Того самого молодого человека, который вчера так неудачно… э-э… вызвал раздражение мисс Уингейт. Собственно говоря, вот и он сам. — Виконт кивнул в сторону мальчика.

— Та девочка сказала, что мои рисунки всего лишь не очень хороши, — пояснил лорд Лайл. — А насколько они плохи на самом деле, скрыла. Но лорд Харгейт утверждает, что рисунки просто убоги.

Виконт молча взглянул на племянника, и тот торопливо добавил:

— Я имею в виду мисс Уингейт. Она была так добра, что высказала свое мнение. И как выяснилось, проявила излишнюю снисходительность.

Судя по всему, вчера Батшеба ошиблась, предположив, что ровно через девять с половиной минут Оливии придет в голову очередная идея. На самом деле оказалось, что дочка уже работала над ее осуществлением.

Определить ход творческой мысли было совсем не трудно: «Этот джентльмен, определенно, шишка, и у него куча денег», Подобно предкам из рода Делюси, молодого лорда Лайла она восприняла как «знак».

Батшеба уже не торопилась уйти. Напротив, одного лишь упоминания о занятиях рисованием оказалось достаточно, чтобы она остановилась и начала считать, сколько уроков и по какой цене позволят переехать в приличный район не позже, чем через месяц.

— У Оливии на все имеется собственное мнение, — заметила она. — Но хуже всего то, что она никогда не держит его при себе.

— И все же она права, — возразил Ратборн. — Парень совсем не умеет рисовать. И если не научится, то не сумеет осуществить собственные честолюбивые замыслы.

— Честолюбивые замыслы? — словно эхо, повторила Батшеба. Слова так удивили, что она даже перестала считать. — Неужели для этого недостаточно просто жить?

Она обратилась к молодому лорду Лайлу:

— В один прекрасный день вы проснетесь маркизом Атертоном. И тогда сможете рисовать, писать картины, даже ваять скульптуры — и делать все это как угодно плохо. Никому не придет в голову искать недостатки. Знакомые будут восхищаться вашей чувствительностью или скажут, что вы по-своему видите и понимаете прекрасное. Они будут выпрашивать произведения, а потом пристроят их в конюшне или в комнате, которую обычно отводят нежеланным гостям — чтобы те поскорее уехали. Так зачем же, ради всего святого, вам утомляться и скучать на уроках?

— Я знаю, что когда-нибудь ко мне перейдет титул маркиза Атертона, — ответил мальчик. — Но ведь этого мало. Я хочу стать настоящим исследователем, путешественником и изучать сокровища Египта. А исследователь обязательно должен уметь рисовать.

— Вы сможете нанять художника, и он будет выполнять все необходимые зарисовки, — не сдавалась миссис Уингейт.

— Думаю, тебе стоит прислушаться и понять намек, — вступил в разговор Ратборн. — Судя по всему, леди вовсе не сгорает от нетерпения давать тебе уроки.

— Вы не слишком внимательно слушали, — возразила Батшеба. — Я сказала совсем не это.

— Прекрасно понимаю, что вы имели в виду, — тут же отозвался Перегрин. — Боитесь, что я отнесусь к занятиям несерьезно.

— Да, тебе предстоит удостовериться в серьезности собственных намерений, — согласилась Батшеба и постаралась трезво взглянуть на ситуацию, убрав с переднего плана ярко сияющую кучу денег. — Лорд Ратборн наверняка понимает, что для тебя придется создать определенные условия. Как бы там ни было, а продолжать дискуссию здесь, на крыльце, не самый лучший вариант.

Она позволила себе посмотреть на виконта и встретила прямой, открытый взгляд. Казалось, в темных глазах блеснула искра облегчения.

Конечно, отсвет тут же погас, но все же это было своего рода чувство, разве не так?

Она должна понимать: если Ратборн узнал ее имя, значит, узнал и все остальное. Вряд ли хоть один представитель британского бомонда сомневался относительно репутации Батшебы Уингейт.

Раз так, разговор об уроках не мог идти всерьез: виконт ни за что не наймет ее в качестве учительницы. А сюда явился лишь для того, чтобы удовлетворить каприз племянника… или, возможно, свой собственный.

Вероятно, он думал об отношениях иного плана, а племянник всего лишь дал удобный повод.

Никто не ожидает от мужчины, пусть даже и безупречного, соблюдения обета безбрачия. Свет будет считать его воплощением благородных идеалов даже в том случае, если он заведет любовницу, но сумеет сохранить связь в секрете.

— О каких определенных условиях вы говорите? — поинтересовался юный лорд Лайл.

— Мы занимаем время леди и отрываем ее от других учеников, — перебил Ратборн. — Давай обсудим тему в другое время, Перегрин.

— Да, будьте так любезны, — поддержала Батшеба, гордо подняв голову. — А если все же решите брать уроки, напишите мне на имя мистера Попхема, хозяина этого магазина. Всего доброго.

С пылающим лицом и полными слез глазами она поспешно удалилась.

Глава 3

Батшеба оказалась права: Оливию действительно посетила идея, а лорд Лайл выступил в качестве знака.

Идея постепенно зрела в голове уже около года — с тех самых пор, как мать и дочь приехали в Лондон.

В Лондоне оказалось совсем не так весело, как в Дублине. Здесь мама сразу установила множество правил. Теперь приходилось каждый день ходить в школу и скучать на уроках сухих нудных учительниц.

В Дублине, пока был жив папа, жизнь шла куда интереснее. Мама не была такой строгой. Больше смеялась. Придумывала интересные игры и рассказывала забавные истории с продолжением.

Как только папа умер, все сразу изменилось. Он просил их не горевать, потому что, по его собственным словам, никогда не жил так весело, как с женой и дочкой. И все же его так не хватало! Оливия плакала куда больше, чем он мог бы одобрить. Да и мама не отставала.

Прошло уже три года, а мама до сих пор не стала прежней. Оливия прекрасно понимала почему: они были слишком бедны, а бедные люди, как правило, несчастны. Им приходится часто голодать, страдать от болезней, ночевать в ужасных каморках, работных домах и даже в тюрьмах для должников. Другие, плохие бедняки их обманывают, обкрадывают, а иногда даже нападают. Плохих бедняков сажают в тюрьму, высылают или вешают. Хорошим же выпадают такие страдания, словно они плохие.

Бедность казалась не только неприятной, но и постыдной. У аристократов дела обстоят совсем иначе. Их не преследуют волнения и неприятности. Они делают все, что душе угодно, и никто не собирается их арестовывать. Никто даже не возражает, если они ведут себя совсем плохо. Они живут в огромных домах, и за ними ухаживают сотни слуг. Аристократы никогда не работают. Если кому-то из них вдруг приходит в голову написать картину, то потом вовсе незачем стараться ее продать, чтобы заработать деньги. И им не приходится давать уроки рисования капризным избалованным детям торговцев, как это делает мама.

И все же мама тоже аристократка, настоящая леди. Ее прапрадедушка был графом, и его праправнук жил неподалеку от Бристоля, в огромном и богатом поместье под названием Трогмортон, в прекрасном доме с сотнями слуг. Мамина мама была дочерью какого-то сэра, а бабушка — троюродной сестрой какого-то лорда. Получалось, что в венах почти всех маминых родственников текла голубая кровь.

Беда заключалась в том, что род Делюси почему-то разделился на две части: на хороших Делюси и плохих Делюси. Мама, к несчастью, родилась на плохой стороне.

Ее родственниками оказались те самые ужасные Делюси, которых избегали все остальные лорды, леди и сэры, потому что… ну, они и на самом деле вели себя крайне отрицательно. Порочно.

Мама вовсе не была порочной, и в этом заключался корень и источник всех ее бед, страданий и горестной бедности.

Эти обстоятельства сделали ее Печальной дамой — совсем такой же, как в тех историях, которые лорд Лайл назвал мифами.

Впрочем, Лайл ничего не понимал.

Истории вовсе не были мифами. А если бы этот самонадеянный тупица знал историю маминой жизни, то и вообще не говорил бы таких невыносимых глупостей.

И рыцари тоже существовали на самом деле, только они далеко не всегда носили сияющие доспехи и совсем не обязательно были мужчинами. Оливия была самым настоящим рыцарем. Именно ей предстояло спасти маму.

В этом и заключалась идея.

Рыцарственная Оливия еще не знала, как воплотить идею в жизнь. Ясно было лишь одно: важнейшую роль в жизни играют деньги.

Вот почему в. Египетском заде, едва остыв после вспышки гнева и вновь обретя способность трезво; рассуждать, она решила вплотную заняться посланным судьбой знаком — лордом Лайлом.

После смерти паны он оказался первым из аристократов, с кем удалось поговорить. Следующий подобный шанс мог выдаться не скоро, так что следовало срочно принимать меры.

Как и ожидалось, мама не одобрила инициативу.

В среду вечером она вернулась домой очень недовольной и рассерженной.

— Сегодня возле магазина Попхема я встретила лорда Ратборна и лорда Лайда, — сухо сообщила она, снимая потрепанный плащ.

— Лорда Ратборна? — переспросила Оливия, сделав вид, что с трудом вспоминает, о ком идет речь.

— Тебе прекрасно известно, кто это, — не поддалась на хитрость мама. — Ты напала на его племянника. А потом, пыталась завербовать на уроки рисования.

— А, этот… — небрежно протянула дочка. — Не я же попросила прощения. А что касается уроков, то мальчик просто вызывает искреннюю жалость. Уроки ему действительно крайне необходимы.

— А нам действительно крайне необходимы деньги, — продолжила мама. — Плохо только, что собака лает не на то дерево.

Оливия начала быстро накрывать на стол. Мама все еще сердилась. Она выглядела такой усталой: бледная, под глазами темные круги, возле губ горькая складка. Бедная мама!

— Да, мамочка, ты права, — попыталась успокоить Оливия. — Всем известно, что аристократы не любят оплачивать труд тех, кто им служит. Мне следовало догадаться, что и учительнице они не будут платить по заслугам.

— Дело не в этом, — возразила Батшеба. — Ты уже достаточно взрослая и должна понимать наше положение. Не забывай: мы прокаженные, отверженные, и дверь в большой мир перед нами наглухо закрыта.

— Но когда ты разговаривала с лордом Ратборном, он вовсе не выглядел недовольным и раздраженным, — стояла на своем Оливия. И правда, джентльмен смотрел на маму так же, как когда-то смотрел папа. Так, что мама даже покраснела.

— Он просто притворялся, — заметила Батшеба. — Этот человек — безупречный джентльмен, а безупречный джентльмен всегда вежлив. На самом же деле он позволит мне обучать своего драгоценного племянника рисованию с той же долей вероятности, с какой пригласит твоего лучшего друга-ростовщика давать уроки математики.

Ответ оптимизма не внушал.

Однако Оливия не собиралась сдаваться после первой же неудачи. Ведь теперь ее действиями руководила идея.


Письмо пришло в четверг и было доставлено тайно, чтобы сразу возбудить любопытство адресата. Молодой лакей потихоньку сунул конверт Перегрину в руку и шепнул, что его светлость наверняка разгневается, если узнает, но он просто не мог отказать юной леди.

Слуга описал внешность «юной леди». Интеллект выше среднего помог Перегрину без особого труда соединить внешность с именем. Тайное появление письма заинтриговало почти до болезненного нетерпения. И все же не стоило вскрывать конверт в присутствии посторонних. Кто-нибудь из любопытных слуг мог увидеть и рассказать дворецкому. А уж дворецкий непременно доложит лорду Ратборну.

Перегрин сунул письмо во внутренний карман куртки и в течение нескольких часов мужественно терпел страшные мучения. Он распечатал конверт лишь после того, как смог уединиться в своей комнате и запереть дверь.

Письмо оказалось написано крупным, манерным и неаккуратным почерком. Бумаги явно ушло немало.


«Милорд.

Чрезвычайно преждевременно и ошибочно для молодой леди обращаться к молодому джентльмену с частным письмом. И все же я склоняю голову перед настойчивой необходимостью открыть правду. Знаю, что рискую заслужить дурное мнение о себе. Разумеется, я не смею даже вообразить, что можно думать обо мне хуже, чем думаете Вы, ведь Вам наверняка известно, что трагические обстоятельства превратили меня в прокаженную и отверженную, наглухо закрыв дверь в большой мир, к которому принадлежите Вы. Пока не спадет семейное проклятие (вычеркнуто). Моя дорогая мама рассказала о вчерашней встрече с Вами и его сиятельством, Вашим почтеннейшим дядюшкой в магазине Попхема. Отругала меня за дерзость и объяснила, почему не следовало предлагать Вам учиться рисованию. Больше того, мама строго-настрого запретила встречаться с Вами впредь. Понимаю, что это обстоятельство не имеет для Вас никакого значения: ведь я всего-навсего незначительная девочка, с которой Вы едва знакомы и вряд ли захотите познакомиться ближе. И все же наша встреча произвела на меня сильное впечатление. Поскольку старшие запретили нам встречаться, мне пришлось взять на себя смелость и тайно сообщить о своем искреннем восхищении Вашим благородным и честолюбивым стремлением стать великим путешественником и исследователем, вместо того чтобы превратиться в очередного праздного аристократа. От всей души желаю успеха в попытках научиться рисовать.

Искренне Ваша,

Оливия Уинтейт.

P.S. Пожалуйста, не пытайтесь связаться со мной. Когда-нибудь семейное проклятие спадет, и тогда (вычеркнуто) В Индии существует каста людей, которых называют неприкасаемыми. Вы должны считать меня одной из них».


Письмо выглядело отвратительно даже для девочки. Она напичкала страницы завитушками и вензелями. Огромное количество совершенно ненужных подчеркиваний, заглавных букв и злоупотребление жирным шрифтом выдавали излишнюю сентиментальность, излишне романтический настрой и бурный, чересчур эмоциональный темперамент.

Точно такими же были родители Перегрина, а бабушка и дедушка по отцовской линии и того хуже. Все Далми постоянно устраивали полные драматизма сцены и заставляли Перегрина испытывать чувство вины, даже не понимая, в чем эта вина состоит. Но в мыслительном процессе родственников логика отсутствовала начисто. Впрочем, иногда Перегрин сомневался, что присутствовал и сам мыслительный процесс.

Именно в этом и заключалась одна из множества причин, заставивших Перегрина предпочесть дом и компанию дяди. Лорд Ратборн отличался спокойствием. Спокойствие царило и в его доме. Если он вдруг раздражался, то не впадал в страстный пыл. Не метал громы и молнии и не извергал бессмысленные, полные ярости тирады. Никогда не терял самообладания, хотя порой, пусть и редко, сердился. В эти минуты более заметным становилось характерное протяжное произношение, а лицо казалось таким спокойным и непроницаемым, что можно было принять его за мраморное изваяние. Но он никогда не устраивал суеты, шума и суматохи. Ни разу в жизни. Ни по какому поводу.

Рядом с дядей не приходилось жить в постоянном напряжении и ожидании следующего извержения вулкана. Рядом с дядей всегда было ясно, что к чему и что сулит будущее.

То есть так было до вечера среды.

Перед тем как отправиться в свою комнату, чтобы переодеться к выезду, лорд Ратборн заглянул в кабинет, где Перегрин старательно выполнял упражнение по греческому языку. Исправив пару ошибок, его сиятельство внезапно заявил, что миссис Уингейт «не подойдет» в качестве учительницы рисования.

Удивленный и озадаченный, Перегрин упорно пытался постичь логику неожиданного решения.

— Не понимаю, сэр, — заговорил он, — чем именно она не подойдет? Разве не вы назвали ее акварель блестящей? Восхищение казалось абсолютно искренним. И вы находили ее любезной и обходительной. Разумеется, трудно сказать, когда вы вежливы потому, что хотите быть вежливым, а когда лишь подчиняетесь долгу джентльмена. Когда это делаю я, разница бросается в глаза. Но миссис Уингейт не выглядела ни скучной, ни глупой. Совсем наоборот. Для женщины она необычайно умна, вы так не считаете?

Лорд Ратборн не ответил ни на один из сложных вопросов. Лицо обрело спокойствие мраморного бюста. Когда он заговорил, слова зазвучали медленно, растянуто.

— Я сказан, что она не подойдет, Лайл. Этого вполне достаточно.

— Но, сэр…

— Трудно представить что-нибудь более утомительное, чем нотации тринадцатилетнего мальчика, — произнес лорд Ратборн.

Перегрин прекрасно знал этот тон откровенной скуки. Он означал, что вопрос закрыт и дальнейшего обсуждения не предусмотрено.

Решение оказалось неожиданным ударом. Обычно его светлость вел себя как самый разумный и логичный представитель взрослого населения Британии.

Если бы Перегрин не ощущал полнейшего замешательства, то не смотрел бы так пристально. А если бы не смотрел так пристально, то не заметил бы одной странной особенности: судорожного подергивания мускула. Лишь однажды, очень быстро и легко, почти возле правого уха.

Перегрин сразу повял, что существовало Серьезное Препятствие (как написала бы Оливия), и препятствие это касалось миссис Уингейт.

Если лорд Ратборн отказывался говорить, в чем дело, значит, дело действительно обстояло серьезно.

А если не скажет он, не скажет никто из взрослых. И если Перегрин по наивности спросит у кого-нибудь, то этот «кто-нибудь» непременно ответит:

— Если бы тебе следовало это знать, лорд Ратборн обязательно рассказал бы сам.

Всю пятницу и всю субботу Перегрин старался выбросить из головы письмо. Девчонка была глупой — одно желание стать рыцарем чего стоит! А раз они никогда больше не встретятся, то и семейные тайны не имеют никакого значения.

Проблема заключалась в том, что его призвание состояло именно в разгадывании всевозможных загадок и тайн. Недавно он вернулся к изучению латыни и греческого и проявил невиданное рвение. А все потому, что понял важность этих древних языков для раскрытия секретов древних египтян. Тетя Дафна — на самом деле она не была ему родной тетей, но вся семья Ратборнов приняла лорда Лайла в свой круг, — так вот, тетя Дафна пообещала позаниматься с Перегрином коптским языком, одним из ключевых в деле расшифровки египетских иероглифов. Но для этого требовалось с честью преодолеть творения Гомера.