— Это оскорбительные нападки! — закричал Макгоуэн. — Он едва не назвал вас шлюхой в следующем абзаце и намекал, что расследование вашего прошлого привело бы…привело бы…

— «Без всякого сомнения, привело бы к иному объяснению непостижимой симпатии мегеры из «Аргуса» к древнейшей профессии, олицетворяющей болезни и пороки», — громко прочла Лидия.

— Клевета! — завопил Ангус, стукнув кулаком по столу. Собака снова подняла взгляд, издала глубокий собачий вздох, потом еще раз пристроилась спокойно поспать.

— Он всего-навсего намекает, что я зарабатывала на жизнь проституцией, — успокоила Лидия. — Гарриет Уилсон была шлюхой, но книги ее и по сию пору хорошо продаются [Гарриет Уилсон (1786 — 1845) — знаменитая куртизанка, в число ее клиентов входили принц Уэльский, лорд-канцлер и четверо будущих премьер-министра. Писала мемуары, которыми шантажировала своих любовников.]. Если бы ее подверг оскорблениям в печати мистер Беллуэдер, думаю, она бы разбогатела. Он и его парни определенно нам всячески содействуют. Предыдущее издание «Аргуса» раскупили за сорок восемь часов. Сегодняшнее разошлось уже до вечернего чая. С тех пор, как литературные журналы стали нападать на меня, наш тираж утроился. Не в суд вам следует тащить мистера Беллуэдера, а написать благодарственное письмо и выразить пожелания, чтобы он продолжал в том же духе.

Ангус резко откинулся в кресле за столом.

— У Беллуэдера водятся дружки в Уайтхолле, — проворчал он. — А в министерстве внутренних дел есть несколько личностей, которые не очень-то дружелюбно настроены по отношению к вам.

Лидия была прекрасно осведомлена, что взъерошила перышки кое-кому из окружения министра внутренних дел. В первой серии статей, состоявших из двух частей и посвященных положению молоденьких лондонских проституток, она намекнула на легализацию проституции, что дало бы возможность короне ввести лицензию и упорядочить рынок, как в Париже, например. Упорядочивание, предлагала она, могло бы, по крайней мере, помочь сократить самые наихудшие злоупотребления.

— Да Пилю [Сэр Роберт Пиль, баронет(1788 — 1850) — премьер министр Великобритании от консерваторов с 10 декабря 1834 по 8 апреля 1835, и с 30 августа 1841 по 29 июня 1846. Он помог создать современную концепцию полиции, разработав принципы работы для полицейских. По его имени полицейских до сих пор называют «бобби».] следует выразить мне благодарность, — произнесла она. — Мои советы взбаламутили такое возмущение, что его предложения по устройству столичной полиции теперь кажутся умеренными и здравыми для тех же самых людей, которые раньше завывали, что это тайный умысел с целью раздавить Джона Булля под пятой тирании (прозвище типичного англичанина — Прим.пер.). — Лидия пожала плечами. — Тирании, как же. Если бы у нас была настоящая полиция, эту злодейку уже давно бы поймали.

В данном случае злодейкой являлась некая Корали Бриз. За шесть месяцев с момента ее прибытия с Континента, она прослыла наихудшей лондонской сводницей. Для того чтобы выудить истории служащих у нее девушек, Лидия обещала не разглашать имя этой женщины — не то чтобы разоблачение личности сводни помогло бы установлению справедливости. Ускользание от властей было своеобразной игрой для продавцов услуг проституток, в которой они весьма поднаторели, возвели, можно сказать, в ранг искусства. Сводники меняли имена так же часто и легко, как поступал папаша Лидии, чтобы отвадить кредиторов, и стремительно перебегали, как крысы, из одного логова в другое. Неудивительно, что служащие с Боу-стрит не могли отследить их — и не чувствовали принуждения сделать это. По некоторым оценкам в Лондоне обитало более пятидесяти тысяч проституток, многим из которых было меньше шестнадцати лет. Насколько могла определить Лидия, ни одной из девочек Корали не исполнилось и девятнадцати лет.

— Вы же ее видели, — произнес Ангус, отзываясь на мрачные размышления Лидии. — Почему же не натравили на нее свое черное чудовище? — Он кивнул в сторону мастиффа.

— Нет хорошего способа посадить в тюрьму эту женщину, если никто не может набраться смелости свидетельствовать против нее, — раздраженно поделилась Лидия. — Если полиция не поймает ее за руку — а сводня заботится, что бы этого не произошло — у нас нет ничего против нее. Ни доказательств. Ни свидетелей. Что может сделать малышка Сьюзен, кроме как покалечить или загрызть ее.

При упоминании своего имени Сьюзен приоткрыла один глаз.

— Поскольку собака будет действовать по моей команде, то меня же и обвинят в нападении или повесят за убийство, — продолжила Лидия, — а я совсем не стремлюсь быть повешенной из-за подлой сводницы-садистки.

Она вернула «Обзор Беллуэдера» на стол работодателя, потом вынула карманные часы. Они когда-то принадлежали ее дяде Стивену Гренвиллу. Он и его супруга Юфимия взяли к себе Лидию, когда той было тринадцать лет. Прошлой осенью они скончались, пережив один другого всего лишь на несколько часов.

Хотя Лидия и очень любила их, она не скучала по жизни, которую вела с беспомощной парой. Не испорченные морально, как ее отец, они являлись людьми недалекими, поверхностными, неорганизованными и страдали от случая смертельной лихорадки под названием «страсть к путешествиям». Они вечно желали стрясти прах очередного места со своих ног еще до того, как этот прах успевал осесть на их стопах. Расстояние, которое покрыла Лидия вместе с ними, простиралось от Лиссабона на западе до Дамаска на востоке и включало страны на южном побережье Средиземноморья.

Все же, сказала она себе, если не вечно, то хотя бы в настоящий момент ей не стоило раздражать издателя или заставлять ревнивых соперников из издательской братии доводить его до бешенства.

Что-то очень похожее на улыбку заиграло на ее губах, пока она припоминала дневник, который начала вести в подражание ее недавно почившей и горячо любимой мамы в тот в день, когда папаша бросил ее на неумелое попечительство Сти и Эффи.

В тринадцать лет Лидия была почти безграмотна, и дневник ее изобиловал зверствами над орфографией и ужасными преступлениями против грамматики. Но Куид, слуга Гренвиллов, обучил ее истории, географии, математике и, что самое важное, литературе. Куид был единственным, кто поощрял ее склонность к писательству, и она отблагодарила его, как только смогла.

Деньги, которые оставил ей Сти на приданое, она перевела на счет пенсии для своего наставника. Невелика жертва. Карьера писательницы, а не замужество, вот что она желала. И посему впервые в своей жизни свободная от всяческих обязательств Лидия отправилась в Лондон. Она нагрузилась копиями путевых заметок, которые предварительно опубликовала в нескольких английских и европейских журналах, и тем, что осталось от «состояния» Сти и Эффи: набором старинных вещиц, безделушками и драгоценной монеткой в придачу.

Карманные часы — вот все, что осталось от их имущества. Даже когда Ангус нанял ее, Лидия не побеспокоилась о том, чтобы выкупить другие вещи, заложенные в первые безрадостные месяцы существования в Лондоне. Она предпочла потратить заработанные деньги на предметы первой необходимости. К последним таковым покупкам относились кабриолет и необходимая для него лошадь.

Лидия могла позволить себе лошадь и экипаж, поскольку имела теперь более чем удовлетворительный заработок, куда больше разумного. Определенно и вполне закономерно она тяжело трудилась, по меньшей мере, год, сочиняя заметки в газеты, по пенни за строчку, описывая в репортажах пожары, взрывы, убийства и другие происшествия и катастрофы.

Судьба, однако, ранней весной принесла ей удачу. Лидия впервые появилась в редакции «Аргуса», когда журнал был на грани разорения, а его редактор Макгоуэн отчаялся настолько, что готов был на все — даже нанять женщину — если это дало бы шанс выжить.

— Почти половина второго, — произнесла Лидия, возвращая часы в карман юбки, а мысли к настоящему. — Лучше я пойду. Я должна встретиться с Джо Пурвисом в три часа в устричном баре Пиркеза, чтобы просмотреть иллюстрации к следующей главе проклятой истории.

Она отошла от стола и направилась к двери.

— Не окаянная литературная критика, а ваша «проклятая история» приумножает наше состояние, — напомнил Ангус.

Упомянутая история имела название «Роза Фив», и в ней подробно излагались приключения героини, печатавшиеся дважды в неделю в «Аргусе» сериями по две главы, начиная с мая. Только Ангус с Лидией знали, что имя автора, «мистер С.Е. Сент-Беллаир», было также частью вымысла.

Даже Джо Пурвис не знал, что главы, которые он иллюстрировал, написала Лидия. Как и все прочие, он верил, что автором являлся холостяк-отшельник. Даже в самых необузданных снах он не мог представить, что мисс Гренвилл, самый циничный и упрямый репортер, сочинила хоть единое словечко дико причудливой и витиеватой сказки.

Сама же Лидия терпеть не могла упоминания об этом опусе. Она приостановилась и повернулась к Ангусу.

— Романтическая чепуха, — произнесла она.

— Может так и есть, но ваша очаровательная чепуха именно то, что в первую очередь цепляет читателей, особенно леди, и то, что заставляет их снова и снова вымаливать, как милостыню, продолжение. Проклятие, даже я извиваюсь на этом крючке.

Он встал и обошел стол.

— Что за умная девочка, эта ваша Миранда — мы с миссис Макгоуэн обсуждаем частенько эту тему, и моя жена думает, что тому грешному лихому парню следует прийти в чувство и…

— Ангус, я предложила написать эту идиотскую историю на двух условиях, — прервала его Лидия, понизив голос. — Первым условием было — никакого вмешательства ни от вас, ни от кого другого. Другое — совершенная анонимность.

Она послала ему ледяной взгляд ослепительной синевы:

— Лишь малейший намек, что я автор этих сентиментальных помоев, и я вас лично призову к ответу. В этом случае аннулируются любые наши контракты и договоренности.

Ее синие глаза будили в нем, простом служащем, тревожащую картину, подобно тому, как это удавалось определенным представителям знати, перед которыми трепетали поколения низших сословий.

Хотя Макгоуэн и был неустрашимым шотландцем, он струсил под этим холодным взглядом, как какая-то нижайшая тварь, лицо его покраснело.

— Все верно, Гренвилл, — смиренно сказал он. — Очень неблагоразумно с моей стороны сейчас завести разговор об этом. Двери толстые, но лучше поостеречься наверняка. Поверьте, я полностью осознаю свои обязательства перед вами и…

— О, ради Бога, не пресмыкайтесь, — резко оборвала она. — Вы мне достаточно хорошо платите.

Она промаршировала к двери.

— Идем, Сьюзен.

Собака встала. Лидия взяла в руки поводок и открыла дверь.

— Доброго дня, Макгоуэн, — произнесла она, и вышла, не дожидаясь ответа.

— Доброго дня, — сказал он ей вслед. — Ваше величество, — добавил он, вздохнув. — Думает, что она проклятая чертова королева, вот кто — впрочем, сука умеет писать, будь она проклята.

Великое множество народу по всей Англии в этот момент согласились бы, что мисс Гренвилл умеет писать. Тем не менее, многие из них стали бы утверждать, что мистер С.Е. Сент-Беллаир может писать даже еще лучше.

Именно эту неоспоримую истину мистер Арчибальд Джейнз, камердинер герцога Эйнсвуда, пытался объяснить своему хозяину.

Джейнз не был похож на камердинера. Худощавый и жилистый, с черными, похожими на бусины глазами, близко посаженными к его длинному крючковатому, неоднократно переломанному носу, он был похож на разновидность пронырливого негодяя, из тех, что часто встречаются на скачках и боксерских матчах, где этот народец делает ставки.

Сам Джейнз с сомнением относился к использованию термина «джентльмен джентльмена» на свой собственный счет. Однако несмотря на свои непривлекательные черты, он был чрезвычайно опрятен и элегантен, тогда, как своего высокого красавчика хозяина сам Джейнз не назвал бы джентльменом.

Эти двое мужчин сидели в самой лучшей — с преувеличением будет сказано, по мнению мистера Джейнза — столовой ресторана «Мясные Деликатесы» на Клэр Корте. Улица, узкое ответвление знаменитой Друри Лейн, была едва ли самой лучшей в Лондоне, а кулинарные изделия Аламоуд вряд ли считались притягательными для разборчивых вкусов. Однако, все это превосходно устраивало герцога, который был не более изящен или разборчив, чем обыкновенный дикарь, а может, даже меньше, судя по тому, что читал Джейнз о диких племенах.

Быстро управившись с высокой горой мяса, его светлость откинулся, или, вернее сказать, развалился на стуле и наблюдал, как официант наполняет кружку элем.

Каштановые волосы герцога, на которые совсем недавно Джейнз потратил столько усилий, пребывали в неописуемом беспорядке, словно давая всем понять, что они сроду не водили знакомства с расческой и щеткой. Шейный платок, до этого жестко накрахмаленный и старательно завязанный, каждой складочкой уложенный с точными интервалами и углами, небрежно свисал, мягкий и помятый. Что касается остального облачения его светлости: в двух словах, оно выглядело так, словно он в нем спал, что было обычным явлением, неважно, что одежда из себя представляла. «Право, удивительно, стоило ли мне так утруждаться», — думал Джейнз.

А вслух же он говорил следующее:

— «Роза Фив» — имя, данное великому рубину, который героиня нашла несколько глав назад, когда попала в змеиную ловушку гробницы фараона. Это приключенческая история, видите ли, и, начиная с лета, последнее модное увлечение,

Официант отошел, а герцог обратил свой скучающий взор на экземпляр «Аргуса». Журнал лежал на столе еще нераспечатанным — и только феноменальная тренировка силы воли не позволяла Джейзу распечатать его.

— Вот, должно быть, объяснение, почему ты выволок меня из дома ни свет ни заря, — произнес его светлость. — И таскал меня от одной книжной лавчонки к другой, ища вот это — и во всех лавках битком набились женщины. Преимущественно, неподобающего вида, — добавил он, скорчив гримасу. — Никогда не видел столько страхолюдин в таких трескучих зарослях, как довелось сегодня утром.

— В половине третьего днем, — уточнил Джейнз. — Утра вы никак не могли увидеть, когда встали. Что касается зари, то она занялась, когда вы, наконец, соизволили притащиться домой. Кроме того, я приметил несколько привлекательных молодых леди в толпе тех, кого вы так бессердечно окрестили «страхолюдинами». Но с другой стороны, если их лица не покрывает слой штукатурки, а грудь не вываливается из корсажа, они для вас все равно что невидимки.

— Жаль, что они к тому же не умеют молчать, — проворчал его хозяин. — Сплошное жеманство и щебетание дурочек. А между тем готовы глаза друг другу выцарапать за… Как эта окаянная вещица называется?

Он взял журнал, взглянул на обложку и швырнул обратно.

— Ну да, «Аргус». «Сторожевой пес Лондона», значит… видать, этот мир изголодался по папским проповедям с Флит-стрит (улица в Лондоне, где расположены основные издательства — Прим.пер.)

— Контора «Аргуса» располагается на Странд, а не на Флит-стрит, — поправил Джейнз. — И журнал лишен папских проповедей, что весьма освежающе. С тех пор, как к его штату присоединилась мисс Гренвилл, публикации стали больше соответствовать тому, что обещают заголовки. По мифологии Аргус, если вы помните…

— Лучше мне не вспоминать дни, проведенные в школе. — Эйнсвуд потянулся за кружкой. — Когда это был не латинский, то был греческий. А если не греческий, то обязательно латинский. А когда ни тот, ни другой, тогда порка.

— Когда это было не пьянство, то игра в карты, если не карты, то шлюхи, — проворчал в тон себе под нос Джейнз. Ему было видней, поскольку он поступил на службу к Виру Мэллори, когда последнему исполнилось шестнадцать. В то время герцогство пребывало в очевидной безопасности, поскольку между Виром и титулом стояло несколько мужских представителей семейства Мэллори. Но сейчас они все умерли. После смерти последнего из них, девятилетнего мальчика, произошедшей около полутора лет назад, хозяин Джейнза стал седьмым герцогом Эйнсвудом.

Унаследование титула ни на йоту не улучшило характер новоиспеченного герцога. Наоборот, он скатывался от плохого к наихудшему, а оттуда просто к неописуемо чудовищному.

Более внятно Джейнз произнес:

— Известно, что у Аргуса была сотня глаз, если вы помните. Целью его тезки является внести вклад в просвещение населения, внимательно наблюдая и докладывая, что происходит в столице, словно у журнала сотня глаз. Например, статья мисс Гренвилл, касающаяся положения несчастных молодых женщин…

— А я-то думал, там печатают только одно, — заявил его хозяин. — Про пустоголовую девицу, угодившую по недомыслию в ловушку со змеями в гробнице. Как типично для женщин, — презрительно усмехнулся он. — И про какого-нибудь несчастного болвана, скачущего во весь опор на помощь своей госпоже. Только, чтобы схлопотать смерть от змеиного укуса в награду. Если ему повезет.

«Вот же тупица», — подумал Джейнз.

— Я ссылался не на историю мистера Сент-Беллаира, — заметил он. — Чья героиня, к вашему сведению, освободилась из гробницы без посторонней помощи. Тем не менее, я говорил о…

— Не рассказывай мне, она наверняка заговорила змей до смерти. — Эйнсвуд поднес кружку ко рту и осушил до дна.

— Я говорил о работе мисс Гренвилл, — упорно продолжил Джейнз. — Ее статьи и заметки весьма популярны среди леди.

— Храни нас Господь от «синих чулок». Знаешь, в чем их беда, а, Джейнз? Если их постоянно не брюхатить, дамочкам взбредают в голову странные фантазии, вроде тех выдумок, что они способны якобы думать.

Герцог вытер рот тыльной стороной руки.

Он просто варвар, вот он кто, подумал Джейнз. Его светлости место среди орды вандалов, которые когда-то разграбили Рим. Что касается взглядов его светлости на женский пол, то они стремительно скатывались к допотопному состоянию по мере того, как произошло его возвышение до титула.

— Не все женщины глупы, — упорствовал камердинер. — Если бы вы приложили усилия, чтобы обрести знакомства с женщинами своего класса, а не с неграмотными шлюхами…

— Шлюхи дают мне то одно, что я хочу от женщины, и не ждут от меня ничего помимо платы. Не могу придумать ни одной сколько-нибудь веской причины связываться с иной разновидностью женского племени.

— Одна-то веская причина существует. Вы никогда не получите истинную герцогиню, если отказываетесь за милю приближаться к приличным женщинам.

Герцог отставил кружку.

— Дьявол тебя подери, ты снова начинаешь?

— Через четыре месяца вам исполнится тридцать четыре, — в который раз напомнил Джейнз. — А в свете того, что вы творили до недавнего времени, возможность вам встретить свой день рождения почти равны нулю. Пора бы учесть титул и вытекающие из него обязательства, первостепеннейшим из которых является долг обзавестись наследником.

Эйнсвуд оттолкнулся от стола и поднялся с места.

— С чего это, к дьяволу, я должен учитывать титул? Сам он меня никогда не принимал во внимание. — Он схватил шляпу и перчатки. — Оставался бы себе там, где и был, да оставил бы меня в покое, так нет же, того не случилось, верно? Упорно подкрадывался ко мне с одними проклятыми похоронами за другими. Ладно, да пусть себе крадется дальше, раз уж меня посеяли среди остальных. Тогда он, может, повиснет на шее какого-нибудь другого бедного болвана, как гребаная проклятая удавка.

И гордо удалился.

Несколько мгновений спустя Вир достиг конца Кэтрин-стрит и устремился на запад, намереваясь утихомирить взбаламученные чувства у реки, залив их несколькими кружками эля в таверне «Лисица Под Горой».

Когда он свернул на Странд, то увидел кабриолет, несущийся сквозь скопление транспорта у «Эксетер Чейндж» [«Эксетер Эксчейндж» или в народе «Эксетер Чейндж» — здание на севере улицы с галереей магазинов на первом этаже, которое частично захватывало проезжую часть. Более известно зверинцем, располагавшимся на верхних этажах, существовавшим с 1773 по 1829 год.]. Экипаж почти вплотную миновал продавца горячими пирожками, опасно сменил направление в сторону приближающующейся телеги, как раз вовремя исправил положение, затем сделал резкий поворот и помчался прямо на джентльмена, ступившего с тротуара с намерением перейти улицу.