Что-то его кольнуло, он не понял, в сердце или в живот. Но выражение лица ни на йоту не изменилось. Он прошел суровую школу владения лицом.

— Разговор с удивительной скоростью перешел на личности, — процедил он. — Вы очарованы моими глазами.

— Ничего не могу поделать — они экстраординарны. Такие черные! Но я не желаю причинять вам неудобство. — И она со слабой улыбкой отвернулась к витрине.

Дейн не мог точно сказать, что с ней не так, но что-то было. Ведь он лорд Вельзевул, верно? Она должна была упасть в обморок или в лучшем случае прийти в ужас. А она смотрит дерзко, в какой-то момент ему даже показалось, что она с ним флиртует.

Надо уходить. Он вполне может разобраться с этим несоответствием на улице. Себастьян направился к двери, но Берти поспешил за ним и жарко зашептал, так что было слышно до собора Нотр-Дам:

— Ты легко отделался. Я был уверен, что она порвет тебя. А если она захочет, то порвет любого, ей все равно, кто он. Ты-то мог бы с ней справиться, но у нормального парня от нее голова болит, так что если ты решил пойти выпить…

— Шантуа получил в свое распоряжение автомат, который ты найдешь интригующим, — сообщил Дейн. — Почему бы тебе не попросить его запустить? Посмотришь, что он делает.

Квадратное лицо Берти засветилось восторгом.

— Правда? А что он делает?

— Может, сам посмотришь? — предложил Дейн. Берти потрусил к хозяину лавки и начал бубнить что-то такое, от чего у истинного парижанина появится мотив для самоубийства.

Избавившись от Берти, который явно вознамерился его сопровождать, лорд Дейн сделал еще несколько шагов к двери, но взгляд сам собой сместился к мисс Трент, поглощенной разглядыванием витрины, и он остановился, снедаемый любопытством.

Глава 2

За жужжанием и клацаньем автомата Джессика отчетливо услышала, что маркиз остановился. Потом опять послышались шаги — наглые, самоуверенные. Он все решил и двинул на нее тяжелую артиллерию.

«Дейн сам — тяжелая артиллерия», — подумала она. Ни Берти, никто другой не сказал ей того, что могло бы подготовить ее к встрече. Угольно-черные волосы, дерзкие черные глаза, нос Цезаря и зловеще-чувственный рот — одно только лицо возвещало о его прямом родстве с Люцифером, как заявил Уитерс.

А тело…

Берти ей говорил, что Дейн — крупный мужчина. Она ожидала встретить гориллу. И оказалась не готова увидеть породистого жеребца: большого, великолепных пропорций, с мощной мускулатурой, если свидетельством могут служить плотно облегающие брюки. Не надо было смотреть туда, даже вскользь, но такое телосложение прямо-таки требовало внимания. После этого мгновения, недостойного леди, ей понадобилась вся сила воли, чтобы больше не отрывать взгляд от его лица. Но и это требовало большого искусства, она боялась потерять остатки здравого смысла и сделать что-то неподобающее.

— Отлично, мисс Трент. — Низкий голос раздался откуда-то сверху. — Вы возбудили мое любопытство. Что, к чертям, вы нашли там такого завораживающего?

Его голова была вознесена на милю в высоту, но остальная часть тела находилась в неподобающей близости. Она чувствовала запах сигар, которые он недавно курил. И слабый запах очень дорогого мужского одеколона. Внутри опять появилась легкая дрожь, которую Джессика испытала несколько раньше и еще не совсем от нее избавилась.

Надо будет поговорить с Женевьевой. Ощущения были совсем не такие, каких Джессика ожидала.

— Часы, — сдержанно сказала она. — На которых женщина в розовом платье.

Он наклонился к витрине:

— Стоит под деревом? Эти?

Он положил на стекло руку в чрезвычайно дорогой перчатке, и у нее пересохло во рту. Рука огромная, могучая. Одной такой рукой он может поднять Джессику в воздух.

— Да, — ответила она, подавив желание облизнуть губы.

— Уверен, вы хотите рассмотреть их вблизи. — Он снял с гвоздя на балке ключ, обошел витрину сзади, отпер ее и достал часы.

Шантуа не мог не заметить такой наглости, но не издал ни звука. Джессика оглянулась. Казалось, он был поглощен беседой с Берти. Здесь ключевое слово — «казалось». Обычная беседа с Берти едва ли находится в сфере вероятных событий, а уж углубленная, тем более по-французски, совершенно исключена.

— Может, лучше я продемонстрирую, как эта вещь работает? — спросил Дейн.

В басовитом голосе Джессика уловила тот преувеличенно невинный тон, который всегда предшествует идиотским мужским шуточкам. Она не вчера родилась и отлично знала, как работает этот хронометр. Но искра в его глазах говорила о том, что он мечтает позабавиться, и она не хотела портить ему удовольствие. Пока.

— Вы очень любезны, — пробормотала она.

— Если вы повернете эту шишечку, — сказал он, демонстрируя, — видите, ее юбки раздвигаются, а там, между ног… — Он сделал вид, что вглядывается. — Господи! Ну и ну. Я уверен, что там парень стоит на коленях. — Он поднес часы к ее лицу.

— Я не близорука, милорд, — сказала она, отбирая у него часы. — Вы правы. Это парень, по-видимому, ее любовник, потому что оказывает ей любовную услугу.

Она открыла ридикюль, достала маленькую лупу и подвергла часы пристальному изучению, прекрасно сознавая, что сейчас сама является объектом пристального исследования.

— На парике джентльмена потерта эмаль, на юбке леди слева небольшая царапина, — сказала она. — Но в целом часы в отличном состоянии, учитывая их возраст, хотя я сильно сомневаюсь, что они показывают точное время. В конце концов, это не брегет.

Она отвела лупу и встретила его взгляд из-под тяжелых век.

— Как думаете, сколько за них попросит Шантуа?

— Вы хотите их купить, мисс Трент? Я сильно сомневаюсь, что старшие одобрят такую покупку. Или за время моего отсутствия английские правила приличия претерпели существенные изменения?

— О, это не мне, — сказала она. — Это для бабушки.

— А, тогда ладно. Это другое дело.

— На день рождения, — объяснила Джессика. — А теперь извините, мне надо отвлечь Берти от торгов. Судя по его голосу, он пытается считать, а как вы тонко заметили — это не к добру.

Он может подхватить ее одной рукой, думал Дейн, глядя, как она скользит по магазину. Ее голова едва доходит ему до ключицы, и даже вместе с этой огромной шляпой она весит не больше пятидесяти килограммов.

Он привык возвышаться над женщинами — да и вообще почти надо всеми — и комфортно чувствовал себя в огромном теле. Спорт — бокс и особенно фехтование — сделал его легким на ногу.

Рядом с ней он почувствовал себя огромным увальнем. Огромным, безобразным, тупым увальнем. Она прекрасно знала, что собой представляет эта окаянная вещица. Вопрос в том, что собой представляет она сама? Эта крошка смотрела ему, мерзавцу, прямо в лицо и не моргнула глазом. Он нарочно встал слишком близко к ней, а она не тронулась с места.

Потом она достала лупу — ничего себе! — и разглядывала непристойный хронометр, как редкое издание «Книги страстей» Фокса.

Он пожалел, что уделял мало внимания рассказам Трента о сестре. Беда в том, что если обращать внимание на все, что говорит Берти, то сойдешь с ума.

Лорд Дейн не додумал мысль до конца, как Берти закричал:

— Нет! Ни в коем случае! Ты ей потворствуешь, Джесс! Шантуа, не продавайте!

— Нет, вы продадите, Шантуа, — сказала мисс Трент на прекрасном французском. — Не стоит прислушиваться к моему маленькому брату, у него нет надо мной власти. — Потом она старательно перевела все брату, и тот покраснел.

— Я не маленький! Я глава этой чертовой семьи! Я…

— Берти, пойди поиграй на детском барабане, — сказала она. — Или еще лучше — может, пригласишь своего очаровательного друга выпить?

— Джесс, — Берти заговорил умоляюще, — ты же знаешь, она будет их показывать людям — и я умру со стыда.

— Ох, какой ты стал педант после отъезда из Англии!

У Берти глаза чуть не вылезли из глазниц.

— Какой — что?

— Педант, дорогой. Ты стал педантичный и гордый — настоящий методист.

Берти издал нечленораздельные звуки и повернулся к Дейну, который и думать забыл об уходе. Прислонившись к витрине с драгоценностями, он зачарованно наблюдал за сестрой Берти.

— Нет, ты слышал, Дейн? Ты слышал, что сказала эта дрянная девчонка?

— Не пропустил ни слова, — заверил его Дейн.

— Я! — Берти ударил себя кулаком в грудь. — Педант.

— Действительно, шокирующее заявление. Я буду обязан прервать знакомство с тобой. Не могу позволить, чтобы меня развращали целомудренные компаньоны.

— Но, Дейн, я…

— Твой друг прав, дорогой, — сказала мисс Трент. — Люди не должны видеть вас вместе. Если слухи об этом просочатся, его репутация погибнет.

— А, так вам знакома моя репутация, мисс Трент? — спросил Дейн.

— О да! Вы самый порочный из людей. Вы едите на завтрак маленьких детей, если они плохо себя ведут, так утверждают их няньки.

— Но вас это не тревожит?

— Сейчас не время для завтрака, и я не маленький ребенок. Хотя понимаю, что вы могли по ошибке, с высоты своего чердака, принять меня за ребенка.

Лорд Дейн осмотрел ее сверху донизу:

— Нет, не думаю, что мог бы совершить такую ошибку.

— Не мог, потому что слышал, как ты ругаешься и обзываешься, — встрял Берти.

— С другой стороны, мисс Трент, — продолжал Дейн так, будто Берти не существовало, — если вы будете плохо себя вести, у меня может появиться искушение…

— Quest-ce que cest, Champtois? [Что это, Шантуа? (фр.)] — спросила мисс Трент Она двинулась к прилавку, где на подносе лежали вещи, отобранные Дейном еще до прихода в магазин этой парочки.

— Rien, rien. — Шантуа закрыл рукой поднос и нервно посмотрел на Дейна. — Pas interessant. [Ничего, ничего. Ничего интересного (фр.)]

Она посмотрела на поднос:

— Это ваша покупка, милорд?

— Отнюдь, — сказал Дейн. — На какой-то миг меня заинтересовала серебряная чернильница. Как вы понимаете, это единственная вещь, на которую можно взглянуть во второй раз.

Однако она направила свою лупу не на чернильницу, а на маленькую грязную картину в толстой заплесневевшей раме.

— Кажется, женский портрет, — сказала она.

Дейн отошел от витрины с драгоценностями и встал рядом с ней у прилавка.

— Ах да, Шантуа заявил, что это человек. Вы испачкаете перчатки, мисс Трент.

Берти тоже подошел вразвалочку.

— Воняет как не знаю что. — Он сморщил нос.

— Потому что гниет, — объяснил Дейн.

— Потому что она довольно старая, — продолжила его мысль мисс Трент.

— Скорее, десять лет пролежала в сточной канаве, — сказал Дейн.

— У нее интересное выражение лица, — сказала по-французски мисс Трент хозяину. — Не могу понять, грустное или счастливое. Сколько вы за нее хотите?

— Сорок су.

Она положила картину.

— Тридцать пять, — сказал он. Она засмеялась.

Шантуа сказал, что сам заплатил за картину тридцать су и не может продать дешевле.

Она посмотрела на него с жалостью. У него на глаза навернулись слезы.

— Тридцать, мадемуазель.

Она сказала, что в таком случае берет только часы.

В конце концов, она заплатила десять су за грязную, вонючую картинку, и Дейн подумал, что если бы она поторговалась подольше, Шантуа сам ей заплатил бы, чтобы она ее взяла.

Дейн никогда еще не видел, чтобы неуступчивый Шантуа пребывал в таком замешательстве, и не мог понять почему. Когда мисс Джессика Трент наконец ушла — слава Богу, забрав с собой брата, — единственное мучение, которое осталось у лорда Дейна, это головная боль, и он приписал ее тому, что почти час провел в обществе Берти.

В тот же вечер в отдельном кабинете своего любимого притона порока под безобидным названием «Двадцать восемь» лорд Дейн услаждал товарищей описанием этого фарса, как он его назвал.

— Десять су? — засмеялся Роуленд Ваутри. — Сестра Трента уговорила Шантуа с сорока су до десяти? Жаль, меня там не было.

— А что, зато теперь стало ясно, как все было, — сказал Малкольм Гудридж. — Она родилась первой и забрала себе весь интеллект, а Тренту остались одни крохи.

— Внешность она тоже себе забрала? — спросил Френсис Боумонт, подливая Дейну вина.

— Я не нашел, ни малейшего сходства в лице, фигуре и цвете волос. — Дейн глотнул вина.

— Это все? — спросил Боумонт. — Предоставляешь нам гадать? Как она выглядит?

Дейн пожал плечами:

— Черные волосы, серые глаза. Рост примерно пять футов, вес — килограммов пятьдесят.

— Ты ее взвешивал? — с ухмылкой спросил Гудридж. — Как скажешь, эти пятьдесят килограммов хорошо распределены?

— Откуда мне знать? Как, к черту, можно что-то узнать со всеми этими корсетами, турнюрами и что еще там нацепляют на себя фемины? Все ложь и увертки, пока не разденешь их догола. — Он улыбнулся. — Тогда начнется другая ложь.

— Женщины не лгут, милорд Дейн, — с легким акцентом сказал от двери другой голос. — Простоим так кажется, потому что они обитают в другом мире. — Граф Эсмонд вошел и мягко прикрыл за собой дверь.

Хотя Дейн приветствовал Эсмонда небрежным кивком, он обрадовался его приходу. У Боумонта были потрясающие способности вытягивать из людей то, что они больше всего желали бы скрыть, и хотя Дейн приготовился к его трюкам, его возмущала необходимость быть настороже и отгонять эту шавку.

В присутствии Эсмонда Боумонт ни к кому не сможет приставать. Даже Дейна граф иногда приводил в смущение, хотя по другим причинам. Эсмонд был красив, как может выть красив мужчина, похожий на женщину: изящный, белокурый, голубоглазый, с лицом ангела.

Когда на прошлой неделе его впервые представили, Боумонт, смеясь, предложил попросить его жену-художницу написать их двойной портрет и назвать его «Рай и ад».

Боумонт очень хотел Эсмонда. Эсмонд хотел жену Боумонта. А она не хотела никого.

Дейну ситуация казалась восхитительно забавной.

— Вы вовремя, Эсмонд, — сказал Гудридж. — Сегодня у Дейна было приключение. В Париж приехала молодая леди и первым делом наткнулась на Дейна. И он с ней разговаривал.

Всему миру было известно, что Дейн отказывался иметь хоть какое-то дело с респектабельными женщинами.

— Сестра Берти Трента, — пояснил Боумонт. Возле него был пустой стул, и все понимали, для кого он оставлен. Но Эсмонд подошел к Дейну и облокотился на спинку его кресла. Чтобы помучить Боумонта, разумеется. Он только с виду был ангелом.

— А, да, — сказал он, — она совсем на него не похожа. Пошла в Женевьеву.

— Я мог бы догадаться, — сказал Боумонт, наливая себе бокал. — Ты с ней уже познакомился? Она похожа на тебя, Эсмонд?

— Я столкнулся с Трентом и его родственницами у Тори-тони, — сказал Эсмонд. — Весь ресторан разволновался. Женевьеву, то есть леди Пембури в Париже не видели со времени подписания мира в Амьене. И ее не забыли, хотя с тех пор прошло двадцать пять лет.

— Клянусь Юпитером, так и есть! — закричал Гудридж и хлопнул рукой по столу. — Конечно! Я был так ошеломлен поведением Дейна в отношении этой девушки, что не увидел связи. Женевьева! Этим все объясняется.

— Что объясняется? — спросил Ваутри.

Гудридж встретился глазами с Дейном, видно было, что чувствует он себя несколько неуверенно.

— А что, естественно, ты был несколько… необычный. Женевьева выпадает из общего ряда, и если у мисс Трент того же рода… ну, аномалия, то ей должны нравиться вещи, которые ты покупаешь у Шантуа. Так она оказалась в этой лавке. Как троянский конь с аптечкой внутри, которого ты купил в прошлом месяце.

— Имеешь в виду, необычная вещь, — сказал Дейн. — Блестящая аналогия, Гудридж. — Он поднял бокал. — Я сам не выдумал бы лучше.

— Все равно я не верю, что парижский ресторан разволновался из-за парочки необычных фемин, — сказал Боумонт, переводя взгляд с Гудриджа на Дейна и обратно.

— Когда встретите Женевьеву, поймете, — сказал Эсмонд. — Это не просто красота, месье. Это роковая женщина. Мужчины в ресторане так прониклись, что перестали обращать внимание на еду. Наш друг Трент очень осерчал. К счастью для него, мадемуазель Трент сразила ресторан своим обаянием, иначе началось бы кровопролитие. Две такие женщины… Для французов это слишком много. — Он удрученно покачал головой.

— У ваших соотечественников странное представление об обаянии, — заметил Дейн, подавая графу бокал. — Все, что я в ней заметил, — острый язычок и надменность «синего чулка» и старой девы.

— Мне нравятся умные женщины, это стимулирует. У каждого свой вкус. Меня восхищает, что вы находите ее язвительной, милорд Дейн. Налицо соревнование.

Боумонт засмеялся:

— Дейн не соревнуется, он обменивается. И, как мы знаем, у него один предмет обмена.

— Я плачу проститутке несколько монет, — сказал Дейн. — Она дает мне то, что я требую, и делу конец. Поскольку нам не грозит, что все шлюхи в мире переведутся, зачем мне идти на лишнее беспокойство, только другого сорта?

— Но есть любовь, — сказал Эсмонд. Его собеседники покатились со смеху. Когда шум затих, Дейн сказал:

— Кажется, возникло языковое расхождение, джентльмены. Разве я не о любви говорил?

— По-моему, вы говорили про блуд, — сказал Эсмонд.

— В дейновском словаре это одно и то же, — сказал Боумонт. Он встал. — Пожалуй, прогуляюсь вниз и брошу несколько франков в крысиную нору под названием «Красное и черное». Кто со мной?

Ваутри и Гудридж последовали за ним.

— Эсмонд? — спросил Боумонт.

— Может, позже, — сказал граф, — Решу, когда допью вино. — Он сел на стул, который освободил Ваутри, рядом с Дейном.

Когда остальные не могли их слышать, Дейн сказал:

— Эсмонд, ничего, кроме любопытства: почему ты просто не скажешь Боумонту, что он лает не на то дерево?

Эсмонд улыбнулся:

— Не будет никакой разницы, даю слово. Я думаю, со мной у него те же проблемы, что и с женой.

Боумонт возбуждался и кидался на все, до чего мог дотянуться. Несколько лет назад жене это опротивело, и она решета, что он к ней больше не притронется. И все равно держала его на крючке. Боумонт был свирепым собственникем, сходил с ума от ревности, видя интерес Эсмонда к своей жене. Жалкое зрелище, думал Дейн. И смехотворное.

— Может быть, со временем я пойму, почему ты тратишь на нее время, — сказал Дейн. — Знаешь, за несколько франков ты мог бы иметь что-то очень похожее на Лилию Боумонт. А здесь как раз то место, где можно найти все, что пожелаешь, не так ли?

Эсмонд осушил бокал.

— Пожалуй, мне больше не стоит приходить сюда. Это место вызывает у меня… нехорошее чувство. — Он встал. — Во всяком случае, сегодня я предпочту Итальянский бульвар.

Он пригласил Дейна пойти с ним, но Дейн отказался. Время было без четверти час, а в час у него наверху назначена встреча с белокурой амазонкой по имени Хлоя.

Может быть, «нехорошее чувство» Эсмонда обострило инстинкты Дейна, а может быть, он выпил меньше обычного, но после того как Хлоя впустила его в комнату с красными занавесками, маркиз внимательно оглядел обстановку.

Глазок в стене он обнаружил, когда собирался снять сюртук, — слева от кровати, на несколько дюймов ниже уровня его глаз.

Он взял Хлою за руку, поставил прямо напротив глазка и велел раздеваться, очень медленно. Сам быстро выскочил в коридор, распахнул дверь соседней комнаты, похожей на склад белья, толкнул ногой дверь в противоположной стене. В каморке было очень темно, но она была маленькая, и ему не составило труда услышать, что какой-то человек пытается двигаться, видимо, к следующей двери. Но недостаточно быстро.

Дейн дернул его на себя, развернул, схватил за узел галстука и прижал к стене.

— Мне не надо видеть, я узнал тебя по запаху, Боумонт, — сказал Дейн угрожающе тихим голосом.

От одежды и дыхания Боумонта всегда несло спиртом и опиумом.

— Думаю заняться искусством, — продолжал Дейн, в то время как Боумонт пыхтел и задыхался. — Свою первую картину я думаю назвать «Портрет мертвеца».