Чарли внимательно следил за каждым ее движением, желая только одного: чтобы ему выпала честь отряхнуть ее юбку в этом месте от пыли. Потом он с усилием отвел глаза, чтобы она по его взгляду не поняла, о чем он подумал. Что-то было унизительное в том, чтобы иметь женой женщину-ребенка, знающую, как сильно он ее жаждет.

Он кашлянул, и она обернулась с вопросительным выражением на лице.

— Анжелина, я надеюсь, вы не настолько доверяете остальным, как мне. Вас ведь могут обидеть.

— Я отнюдь не дура, Чарли. Я знаю, что вам доверять можно. Я сердцем почувствовала это еще в первый раз, когда вы на меня посмотрели.

Чарли раздражала эта ее манера разговаривать с ним в таком тоне. Независимо от того, что он говорил, она не хотела менять свое мнение по этому поводу. Можно было только надеяться, что, когда он исчезнет из ее жизни, она не возьмет себе в голову доверять любому хладнокровному убийце.

Чарли по-прежнему чувствовал в Анжелине некоторую растерянность, которой не было до того, как он перед нею разоткровенничался. И хотя эта нерешительность причиняла ему — пусть и небольшую, — но все же боль, каждый раз, когда он замечал тень сомнения в ее глазах, ему приходилось признать, что ее отстраненность была к лучшему.

— Я ложусь спать, — тихий голос заставил его отвлечься от невеселых мыслей и взглянуть на нее. Анжелина стояла в дверях хижины и улыбалась ему, полная женственной мягкости, смотрела страстными испанскими глазами, еще более привлекательная и сексуальная от неведения того, что она с ним делала. Чарли с трудом сглотнул от неожиданного прилива чувств.

— Я уверена, что братья приедут завтра или послезавтра. И нам еще ехать целый день. А потом, если удастся удрать, уверена, что нам предстоит далекий путь. Вы-то способны скакать без роздыха, а мне, пожалуй, лучше немножко отдохнуть перед дорогой.

Чарли кивнул и пожелал ей спокойной ночи голосом, звучавшим более хрипло, чем обычно. Не знала она, что ей не придется ехать с ним вместе. Планы изменились. И хотя поначалу, сбежав с ранчо ее отца, он собирался непременно взять ее с собой и лично отвезти в монастырь, то теперь Чарли понимал, что это невозможно. Ему просто необходимо уйти из ее жизни как можно скорее, иначе он никогда не сможет с нею расстаться. Каждый день своим поведением, мыслями и словами Анжелина доказывала, насколько сильно она уверовала в его врожденную доброту, в доброту, которой не существовало, кроме как в ее воображении. Из-за этой ее веры — веры, которую ему за всю жизнь не выказывал никто, кроме Энни, — он подумал, что должен позаботиться о том, чтобы осуществилась ее главная мечта. А для этого ему следовало исчезнуть из ее жизни, чтобы она забыла о нем и вернулась в монастырь, считая себя вдовой.

Если он сумеет устроить все таким образом — тогда, может быть, но только может быть, — она возненавидит его настолько, чтобы зажить собственной жизнью.

ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ

На следующий день к вечеру на дороге к хижине показались двое мужчин. Рука Чарли автоматически дернулась за револьвером, и он выругался, ничего не нащупав на бедре. Он ненавидел состояние беспомощности. Никогда в жизни он еще не оставался без револьвера и поклялся, что в будущем не допустит этого.

Его проклятия, скорее всего, долетели до ушей Анжелины, потому что она тут же выбежала из хижины и прищурилась, глядя вдаль.

— Это братья, видите? У них четыре лошади. Чарли тоже всмотрелся и немного успокоился.

Она была права. За всадниками на поводу шли еще две лошади.

Когда братья Рейес подъехали ближе, Чарли разглядел, что на этот раз это были не те парни, что привезли их сюда. И несмотря на внешнее сходство всех братьев, было ясно, что эти моложе. К сожалению, на этом различия между ними исчерпывались: как и старшие братья, эти тоже держали оружие наготове.

— Еще ученички? — пробормотал Чарли. Анжелина кивнула.

— Тимоти и Питер. Младшие братья из тех, что родились до меня.

— Может, мы сумеем их перехитрить?..

— Сомневаюсь. Отец их всех натаскал одинаково. И все они слишком хорошо знают, чем для каждого может обернуться его неудовольствие. Полученный приказ они выполнят во что бы то ни стало. Даже если это касается меня... — Она помолчала и добавила: — Особенно, если это касается меня.

Печаль в ее голосе задела Чарли за живое, и, вопреки своим намерениям держаться от нее подальше, он не удержался и обнял Анжелину за плечи. Он уверял себя, что это был всего лишь жест поддержки. Но от того, что ее легкое тело так естественно прижалось к нему, ему стало необъяснимо приятно, и он почувствовал, что снова пытается себя обмануть.

Всадники остановили коней перед ними, направив револьверы в грудь Чарли. Один из них пренебрежительно бросил ему поводья лошадей. Свободной рукой Чарли подхватил их на лету.

— Вы, должно быть, решили, что я уж такой опасный парень, что каждый раз, когда приходится встречаться с новыми братьями жены, я сначала вижу ствол револьвера.

Тимоти и Питер бесстрастно смотрели на него; черные глаза были такими же непроницаемыми, как и у всех мужчин семейства Рейес, с которыми ему уже доводилось встречаться. Чарли прижал Анжелину еще крепче, вдруг подумав о том, как, должно быть, противно ей было расти в доме, полном змей. Он всегда недолюбливал своего брата, но у Билла, по крайней мере, проявлялись хоть какие-то чувства, и к тому же Билл привык уважать членов своей семьи. Чарли не мог представить ни одного положительного душевного качества, применимого к этим выученикам Мигеля Рейеса.

— Очень рада видеть вас, Тимоти, Питер, — сказала Анжелина, кивая каждому по очереди.

Оба тоже поклонились одинаково медленными движениями.

— Садитесь, поехали, — отрывисто приказал Тимоти.

— Сейчас? — удивилась Анжелина.

— Отец хочет, чтобы вы оба к утру были в доме. Завтра вечером прием по случаю свадьбы и танцы. Отоспитесь днем, а к вечеру появитесь перед гостями.

«Разумно, — подумал Чарли, — старый Мигель постарался, чтобы мы ехали всю ночь и спали днем, и все для того, чтобы не было сил спорить с ним насчет того, идти или нет на этот чертов прием».

Чарли взглянул на Анжелину. По ее возмущенному лицу было видно, что в эту минуту ей очень хотелось поспорить. Но револьверы братьев заставили ее проглотить свои слова. Высвободившись из объятий Чарли, девушка направилась в хижину.

— Соберу вещи, — пробормотала она.

Когда Анжелина отошла достаточно далеко, чтобы не слышать его, Чарли спросил, обращаясь к братьям:

— Итак, ребята, может, вы расскажете, что это такое — быть чьим-то учеником? А то мне давно хотелось об этом узнать...

Две пары черных глаз бесстрастно взирали на него. Никто из братьев не удосужился ему ответить.

— Так... Значит, вы не расположены поддерживать беседу? Я так и думал. Вы, наверное, не научились ни думать, ни говорить сверх того, что скажет вам ваш папа. Ну, ничего, за вас говорить буду я. — И он одними губами изобразил подобие улыбки. Братья продолжали пялиться на него. — Я только хочу, чтобы вы знали, и остальным можете передать тоже, что ваше отношение к сестре отвратительно, так мне кажется. И если все так и будет продолжаться, то в один прекрасный момент, когда мы будем на равных, — тут он кивнул на их револьверы, — я постараюсь, чтобы вам воздалось по заслугам.

Лошади взволновались больше, чем люди, слушая Чарли. Ни один из братьев даже не моргнул, словно до них не дошло, о чем говорил Чарли. Но он-то знал, что они все прекрасно расслышали.

Анжелина вышла из хижины, и он помог ей сесть в седло. Она глянула на него сверху и благодарно улыбнулась. Чарли сжал ее руку и пошел к своей лошади.

«Да, сэр, я позабочусь, чтобы ваши ученики получили хороший урок братской любви, как только подвернется подходящий случай». С каждой секундой он все больше ждал этого момента.

К тому времени, когда они приближались к дому, Анжелина еле держалась в седле. Последние несколько миль Чарли все время ехал рядом с нею, боясь, что она упадет. Его сила вселяла в нее уверенность, а забота согревала сердце. Раньше ощущение заботливого тепла она испытывала только от ангела, посещавшего ее в сновидениях. Теперь она впервые почувствовала, что тепло нисходит на нее от живого человека.

Когда лошади остановились, Чарли спрыгнул, поторопившись снять Анжелину с седла. Анжелина было подумала, что он хочет поставить ее на землю, но он, вместо этого, прижал ее к груди и понес к входной двери, побеспокоив только для того, чтобы открыть дверь, а потом внес в дом.

В доме все спали крепким предрассветным сном. Анжелина услышала, как ускакали братья. Чарли стал подниматься по лестнице в ее комнату.

Ей, конечно, хотелось настоять, чтобы он дал ей подняться самой, но в его объятиях она испытывала такое наслаждение, что не смогла попросить отпустить ее. Вместо этого она еще крепче прильнула к нему, обвив руками шею и положив голову ему на плечо.

На последних ступенях Чарли замедлил шаг. Его руки и грудь напряглись.

— Рейес, — прорычал он, а грохот его голоса лишь пощекотал ей подбородок.

— Колтрейн, — ответил отец, сквозь зубы процедив его имя с ноткой презрения.

Анжелина попыталась приподнять голову и сказать отцу, что ее мужа надо уважать, но, как только она поднимала веки, все вокруг сливалось в какую-то массу мелких черных точек.

Наверное, она что-то все-таки произнесла, но Чарли шепнул ей:

— Тсс, успокойтесь, я с ним справлюсь. — И поскольку Анжелина это знала, она тут же успокоилась, удобно устроившись у него на груди.

— Сыновья сказали вам? Сегодня вечером мы даем прием по случаю вашей свадьбы с моей дочерью и представим вас гостям.

— Да, мы уже слышали.

— Отлично. Тогда отнесите мою дочь в ее комнату. А вам найдется место в конюшне.

Чарли рассмеялся ему в лицо, сотрясаясь от веселья.

— Она моя жена, Рейес. И я иду туда, куда и она. Я на ней женился и среди прочих клятв, которые давал под дулом револьвера, я припоминаю, что клялся ее защищать и оберегать. А, по моему разумению, она больше всего нуждается в защите от вас.

Злоба, раздражение и гнев ее отца, казалось, изливались на Анжелину и Чарли, словно слепящий, обжигающий поток августовских солнечных лучей. Пальцы Анжелины вцепились в шею Чарли, а он шептал всякую чепуху, чтобы только ее успокоить, пока она снова не затихла у него на груди.

— Приведите мою дочь на прием ровно в восемь. — По тому, как Рейес произнес эти слова, было ясно, что его душила ярость. — Как только все увидят, что у нее есть муж, я дам вам деньги, о которых мы говорили, и вы немедленно уедете. Анжелина снова станет моей проблемой, а о своих клятвах можете благополучно позабыть.

Анжелина чуть не проснулась снова, хотела было поднять голову, но Чарли быстро преодолел последние ступеньки лестницы и, оттолкнув отца плечом, прошел мимо него без дальнейших рассуждений. Войдя в комнату, он пинком захлопнул за собой дверь и осторожно положил жену на постель.

Пытаясь разглядеть его затуманенными от сна глазами, Анжелина спросила шепотом:

— Так вы, значит, женились на мне из-за денег? Чарли вздохнул и отвернулся. Но чувство вины, написанное на его лице, как раз и было тем ответом, которого она ждала. Она повернулась на бок и закрыла глаза. Она могла бы понять Чарли, если бы он женился на ней лишь для того, чтобы спасти ее честь и доброе имя. Такая причина даже казалась ей благородной. Но жениться из-за денег? Он оказался ничем не лучше, чем ее алчные братцы и даже Альварес.

Постель прогнулась, когда Чарли сел рядом с ней. Он положил руку ей на плечо. Она даже не шевельнулась. Он тихо выругался и убрал руку.

— Анжелина, это совсем не то, что вы подумали. Я хотел вам помочь. Но вы же знаете, что мне нужны деньги на ранчо. Ваш отец настаивал, и я подумал... я прикинул...

— Ладно, оставим это, — сказала она, прежде чем он успел что-нибудь добавить и, скорее всего, обидеть ее еще больше. — Я все поняла. — Она ничего не поняла, но никогда бы в этом не призналась. — Я устала. И мне надо выспаться. Попросите мою мать разбудить меня в семь, чтобы я успела одеться для нашего приема.

Чарли помолчал и встал. Постель покачнулась.

— Конечно, сестра. Как вам будет угодно. Дверь за ним тихонько прикрылась, и Анжелина открыла глаза, уставившись в окно. Чарли опять назвал ее «сестрой», как всегда в тех случаях, когда хотел отдалиться от нее. Он прав. Ей самой следовало бы помнить, что за венчание устроил им отец: клятвы, вырванные силой, и ложь, освященная церковью. А то, что он ей более чем небезразличен, ничего не значило, если он не чувствовал к ней того же. У Чарли Колтрейна была до нее своя жизнь, и он вернется к ней, как только получит деньги и избавится от жены, как от лишней обузы. И ей нечего винить его за то, что он преследовал собственные интересы, даже если и оказался вынужденным в какой-то мере защищать и ее. Анжелина видела, как занимается рассвет, окрашивая небо за окном во все цвета дня — красный, оранжевый, ярко-желтый — по синему и белому фону.

Новый день, но старые проблемы.

Анжелина прикрыла глаза, чтобы не видеть пышного и радостного облачения природы, но, несмотря на усталость, долго не могла уснуть.

«Проклятие...»Чарли хотелось бы живьем поджарить Рейеса за то, что он при Анжелине напомнил ему об их уговоре и деньгах. Если признаться честно, то Чарли подзабыл об этом и не вспомнил бы, если бы не Рейес. Он согласился пойти с Анжелиной под венец лишь для того, чтобы вырвать ее из отцовских лап. Но теперь она ему ни за что не поверит, а это уже само по себе неплохо. Его мнимая жадность будет еще одним козырем против него. А когда он уедет, Анжелина еще сильнее возненавидит его. И уж если она, в конце концов, все же поверит в то, что он умер, как предлагал ее отец, то с ненавистью в сердце ей от этого станет только легче. Он совсем не хотел, чтобы она зачахла от тоски и чувства вины за то, что так и не спасла его паршивую шкуру.

И пусть то, что он задумал, было правильно и в какой-то мере справедливо, все равно Чарли претила сама мысль о постепенном разрушении ее веры в него. Он уже стал полагаться на ее доверие гораздо больше, чем ему хотелось бы это признать.

Передав Терезе просьбу дочери, Чарли зашел в конюшню проведать Гейба и только потом вернулся в комнату Анжелины. Она спала; ресницы подрагивали на фоне кожи цвета меда. Он нежно провел пальцем по ее щеке, стараясь запомнить их нежную мягкость. Она беспокойно задвигалась, бормоча во сне что-то, похожее на его имя, и он вдруг замер, затаив дыхание от того, что неожиданно для себя почувствовал прилив острого желания, захватившего все его тело. Сжав кулаки, Чарли заставил себя отвернуться. Заперев дверь изнутри, он разделся, завернулся в одеяло, лежавшее в ногах у Анжелины, и улегся на пол.

Проснулся Чарли от легкого стука в дверь. Взглянув на Анжелину, он убедился, что она по-прежнему спит. Быстро натянув штаны; он открыл дверь. На пороге стояла Тереза Рейес. При виде полуодетого Чарли ее глаза округлились.

Чарли отошел и надел рубашку.

— Скажите ей, что я вернусь к восьми.

Он вышел в коридор, едва скрыв улыбку, когда Тереза попыталась прошмыгнуть мимо него в комнату. Она кивнула и тихонько прикрыла за ним дверь.

Чарли прошел на конюшню и на своем седле заметил сваленную в кучу одежду: коричневый сюртук, немного вышедший из моды, но, как ему показалось, способный с белоснежной рубашкой придать его хозяину презентабельности, полотняные подтяжки, светло-коричневые брюки. Вначале ему захотелось назло Рейесу заявиться на прием не в этом, навязанном ему благопристойном одеянии, а в своей одежде, удобной для верховой езды, но, подумав, что это может навредить Анжелине, он отказался от этой мысли. Все представление затеяно ради нее, и он доиграет этот фарс до конца.

Когда пробило восемь, Чарли уже был умыт, причесан, выбрит и одет, как никогда в жизни. Глядя на себя, он согласился бы признать, что никогда еще не выглядел импозантнее. Но при этом все же подумал, что элегантность никогда не была необходимым атрибутом его профессии. Напротив, именно его почти пристойная внешность нередко выдавала Чарли полиции.

При мысли о полиции Чарли вдруг вспомнил о Дрю Уинстоне. «Интересно, оправился ли этот парень от укуса змеи? Если он жив, то может появиться здесь в любой момент», — подумал он. И хотя затылком Чарли еще не чувствовал знакомого ощущения преследования, это совсем не означало, что рейнджер не возобновил погоню. За последние несколько лет инстинкты стали регулярно его подводить, а сигнальный зуд в затылке со временем исчезнет так же, как и прочие его природные качества. Видимо, ему стоило поторопиться с отъездом. Но — для начала — надо бы найти и вернуть свой револьвер с поясом и кобурой. Поиски револьвера на конюшне не увенчались успехом. «Должно быть, Рейес предусмотрительно припрятал мои «кольты» где-нибудь в доме. Может, во время танцев мне представится случай поискать и вернуть их, — подумал он. — А длинный и просторный сюртук очень пригодится, чтобы спрятать оружие под ним».

Кареты и фургоны прибывали на гасиенду уже в течение последнего получаса. Пока Чарли шел через двор от конюшни к дому, его провожали любопытными взглядами.

Передняя дверь была распахнута настежь. Он вошел. Тереза и Мигель встречали гостей у подножия лестницы. При виде Чарли Мигель отошел от пары, с которой только что разговаривал, и подошел к своему зятю.

— Анжелина вот-вот спустится, я представлю вас обоих гостям и вы откроете танцы.

Чарли обомлел.

— Я не танцую.

— Будете. Сегодня вечером. Это традиция. Мигель стал поворачиваться, чтобы отойти от него, но Чарли остановил его, взяв за руку.

— Я не хотел сказать, что не буду танцевать. Я просто не умею.

Глазки тестя заблестели от изумления.

— Ах вот в чем дело. Занятно, хотя я не вижу ничего удивительного в том, что вы не знакомы с правилами поведения в высшем обществе. Ну что ж. Я вас представлю, и тогда бал откроем мы с Терезой.

Чарли кивнул, а Мигель отошел к гостям. В этот момент у Чарли вдруг возникло острое желание дать своему тестю хорошего пинка пониже спины. Ложное чувство превосходства, переполнявшее этого человека, действовало Чарли на нервы.

По просьбе Мигеля все гости заполнили гостиную, из которой предварительно вынесли всю мебель и превратили ее в танцевальный зал. Чарли стоял в холле один. Ему едва удавалось заставить себя не ерзать в чужой тесной одежде и не теребить постоянно душивший его тугой воротник рубашки.

На легкий звук, раздавшийся сверху, он поднял голову и замер от удивления.

Белоснежный ангел парил над ним. «Боже милостивый, как же она красива!»Он знал это всегда, но сейчас, в лучах заходящего солнца, лившихся откуда-то из-за его спины, и в золотистом сиянии свечей, заливавшем холл, лестницу и зал, Анжелина показалась ему еще более прекрасной, чем тот образ, что жил в его сердце долгими бессонными ночами с тех пор, как он впервые увидел ее.

Темные волосы, заплетенные в косу и уложенные короной вокруг головы, открывали легкому вечернему ветерку грациозную шею. Пышное платье, стянувшее грудь и талию, лишь подчеркивало хрупкость нежной фигуры. Бросающееся в глаза отсутствие оборок и ненужных украшений делало его еще более элегантным. Длинная в складку юбка колоколом была оформлена единственной оборкой, переходящей в шлейф, тянущийся по ступеням. Красная ленточка — его подарок и единственное украшение — обвивала волосы.