Мадам Робен с детьми, все еще оглушенные фантастической чередой событий, уже несколько часов находились на крошечном островке более или менее округлой формы диаметром от силы сто метров. Это был настоящий букет зелени с собственным маленьким пляжем из мелкого песка и гранитной скалой.

Маленькие робинзоны, совершенно счастливые, оглашали окрестности радостными воплями. Николя, оправившийся от морской болезни, решил, что жизнь прекрасна. Лагерь разбили сразу же по прибытии. Бони успел изловить великолепную аймару, которая теперь жарилась над костром. Вся компания собралась было устроить здесь первый обед, как вдруг вдали, на французском берегу, примерно в двух километрах от островка, появилось легкое облачко дыма, за которым после долгого интервала послышался слабый звук выстрела. Черное пятнышко, не что иное, как лодка, отделилось от берега и быстро достигло середины реки. Послышался второй выстрел, и другая лодка пустилась в погоню за первой, отставая от нее не больше чем на триста-четыреста метров.

В этих местах любое происшествие становится событием. А нечто подобное немедленно приобретает ранг сенсации. В первой лодке, очевидно, находились беглецы, которых нужно было задержать любой ценой, раз преследователи без колебаний открыли по ним огонь.

Первая лодка приближалась. Она опережала вторую, но ненамного, идя по диагонали к голландскому берегу. Вскоре стало видно, что в ней находятся двое мужчин, гребущих без остановки. В другой было четверо, двое из них вооружены ружьями.

Беглецы явно стремились скрыться за островком от тех, кто в них стрелял. Это было единственно возможное решение.

Мадам Робен почувствовала, как сжалось ее сердце. Что за трагедия происходит на ее глазах в этой проклятой каторжной стране? А ведь они прибыли лишь несколько часов назад…

Дети испуганно молчали. Николя довольно неловко пытался зарядить двуствольное ружье, подарок голландского капитана.

Преследователи, разгадав замысел беглецов, пытались перерезать им путь и стреляли без остановки. Очевидно, их ружья обладали отличной дальнобойностью, поскольку потрясенные зрители этой дикой сцены несколько раз увидели фонтанчики от пуль совсем рядом с пирогой беглецов.

Она была уже не более чем в ста метрах от острова. И тут прицельный выстрел начисто срезал рукоятку весла первого гребца. Он тут же схватил другое и принялся грести еще быстрее.

Несмотря на то что он повернулся лишь на секунду, можно было разглядеть, что это белый человек. Позади него греб негр с непокрытой головой.

Все поплыло перед глазами мадам Робен. Ей показалось, что небеса, раскаленные до предела, раскололись и рухнули под своей тяжестью.

Шатаясь, она сделала несколько шагов по направлению к лодке, ее глаза блуждали, рот приоткрылся, пальцы мучительно сжались… Страшный, сдавленный, безумный крик вырвался из ее груди:

— Это он!.. Это в него стреляют!..

И она как подкошенная рухнула на песок.

Глава VI

Пейзажи тропического пояса. — Возвращение «Надежды». — Безрезультатные выстрелы. — Ловкий маневр. — Вместе! — Через пороги. — Водопад Эрмина. — Искусство гребцов Марони. — Папа, я хочу есть!.. — Молочное дерево. — Смятение уроженца Сент-Уэна. — Растительный желток. — Мертвецки пьяные рыбы. — Робиния нику, или опьяняющее дерево. — Чудесная рыбалка. — Электрический угорь. — Робинзоны становятся буканьерами. — Кому они обязаны счастьем? — Приключения тигра, съевшего острый перец. — У повелителя джунглей разыгрались колики.

Буквально погребенные под непроницаемой толщей зелени, изгнанник и старый негр долго томились в ожидании освобождения.

Мысль о погребении, навевающая образ шахтеров, навеки исчезнувших в сумрачных галереях угольных шахт, может поначалу показаться абсурдной, особенно когда речь идет о пребывании в лесу. Но ни в подобном сравнении, ни в самом слове нет ни малейшего преувеличения.

Все потому, что самые чрезмерные досужие гиперболы, самые смелые метафоры, самые энергичные эпитеты едва ли способны выразить гнетущее впечатление беспредельного одиночества и полной изоляции, которое возникает в некоторых закоулках этой глуши.

Только вообразите себе ярусы густой листвы, вздымающиеся один за другим до бесконечности, словно зеленые горы; шеренги гигантских стволов, которые удваиваются, удесятеряются и продолжают множиться стократ, превращаясь в сплошную стену; лианы, соединяющие стволы и служащие карнизами для бесконечных зеленых занавесей, и вы не сможете не подумать о неизмеримой бездне, о кромешной тьме бездонных шахт, о сырых подземельях. Лишь они могут сравниться с антуражем чудовищно могучей экваториальной природы, имя которой девственные леса.

Вам, должно быть, знакомы темные закоулки старого Парижа с изъеденными плесенью домами, со склизкими мостовыми и атмосферой затхлости, вроде улицы Мобюэ, улицы Венеции или улицы де Брантома? Солнце никогда не осушало бегущих по ним грязных ручейков, здесь никогда не услышишь стука колес кареты, даже ночные фонари здесь едва теплятся, будто вот-вот погаснут от сырости.

Вы когда-нибудь смотрели с крыши в эти узкие дворы, мрачные, как колодцы, на дне которых копошатся смутно различимые существа, бесформенные и практически одинаковые на вид?

Притом что в двух шагах от этих клоак нет ни малейшего недостатка в свежем воздухе и ярком свете и вся роскошь большого города выставлена напоказ во всем своем великолепии.

Таковы леса Гвианы, где наряду с восхитительными чудесами тропиков встречаются подобные медвежьи углы, не менее темные и безнадежные, но куда более мрачные.

Все дело в том, что здесь соединяются две созидательные силы невероятной мощи. С одной стороны, это экваториальное солнце, чьи неумолимые лучи сверх всякой меры нагревают эти знойные края, названные так неспроста; с другой — жирная и влажная почва, сформированная вековыми органическими отложениями и до предела насыщенная питательными веществами.

Крошечное семечко, скромный зародыш древесного гиганта, мгновенно и буйно прорастает в этой питательной среде. Побег вытягивается прямо на глазах, как в огромной теплице, и через несколько месяцев превращается в дерево. Его крона стремится вверх, а тонкий ствол твердеет, и кажется, будто солнце высасывает земные соки через большую соломинку для питья.

Молодому дереву требуется воздух. Ему нужен свет. Его бледные листья, чахлые, как у всех растений, что прозябают во тьме, нуждаются в хлорофилле, их главном красителе, как человеческая кровь — в гемоглобине. И только солнце может его дать. Поэтому единственной заботой юного растения становится постоянный рост в стремлении к его горячим поцелуям. Ни одна сила в мире не способна укротить этот порыв. Рано или поздно молодые деревья пронзают плотный лиственный свод и добавляют новые капли к зеленому океану.

Это буйство тропической растительности производит невероятное, поразительное впечатление. Чтобы составить о нем представление, лучше всего самому оказаться под переплетением огромных ветвей, сливающихся воедино где-то там, под самыми облаками, прикоснуться к чудовищным корням, под которыми беспрерывно происходит таинственное зарождение новой жизни.

О, как жалко выглядит человек, с трудом пробирающийся в этой неодолимой чащобе! Как медленно он идет среди гигантских деревьев! И все же он движется вперед, с компасом в одной руке и с мачете в другой, похожий на сапера, занятого подкопом, или на муравья, роющего нору у подножия горы.

В таких растительных катакомбах и пришлось жить нашим героям после постигшего их двойного несчастья. Они не имели почти никакого представления о времени, им не хватало света и воздуха. Птичье пение никогда не нарушало здешней могильной тишины. Пернатые обитатели джунглей избегают залетать в этот бурелом, опасный даже для хищных зверей. Здесь почти не растет трава, еще меньше цветов, только скользкий, зеленоватый, как губка распухший от воды мох на корнях, напоминающих постаменты колонн готического собора. А подо мхами кишмя кишит целый мир змей, ящериц, жаб, сколопендр, пауков-крабов и скорпионов.

Друзья уже почти месяц пытались выжить в этом рассаднике лихорадки, где жизнь в принципе казалась невозможной, даже их костру не хватало кислорода, чтобы как следует разгореться в разреженной атмосфере подлеска.

Их существование можно было бы сравнить с жаровней с тлеющими углями, которые никак не сгорят дотла.

Каждые два дня Робен ходил на поляну Казимира и приносил оттуда еду: ямс, бататы, маис и бананы. Этого скудного пропитания, по правде говоря, хватало лишь на то, чтобы заглушить болезненное чувство голода, не дать ему задушить их костлявыми пальцами. К счастью, человеческое существо порой обнаруживает удивительную стойкость.

Отшельники тщетно томились в ежеминутном ожидании сигнала, но однажды утром Робен, в пятнадцатый раз проходя по илистому руслу ручейка, вдруг подскочил, словно увидел змею. Прямо перед ним на воде болталась легкая лодка с четырьмя веслами, привязанная к толстому корню. Сомнений быть не могло. Это была она, та самая пирога, которую выдолбили и выстругали они с Казимиром, назвав ее «Надеждой», и которая так загадочно исчезла.